Первый шаг - Борис Лапин

- Когда они были совсем крошечные, их научили мамы.

- А разве у рыбок есть мамы?

- Конечно, у всего живого есть мамы.

- А у Сержика почему-то нету.

- Плавай, дочка, плавай. У Сержа тоже была мама.

Александр замер на перекладине, залюбовавшись Люсьен, прыгающей через скакалку. Хорошая фигурка у девочки. И показать себя умеет.

- Выше, Люсьен, выше, задорнее! А ты, Александр, не свались с турника загляделся! Марта, смелее, не бойся, не утонешь. Смотри, как я.

Она следила за детьми, разговаривала с ними, плавала, плескалась, и все стояли перед нею эти горные тропинки, эти мглистые ущелья, эти камни, исчезающие из-под ног. Но теперь прежние страхи улетучились, осталось только ощущение новизны, какого-то приятного открытия, будто она и в самом деле побывала на Земле. Как все-таки живуче в нас земное притяжение! Оно будет тревожить по ночам и Марту, и ее внуков, и правнуков, пока через триста лет не вернутся они на Землю и не ступят на нее собственной ногой.

- Приготовиться к завтраку, - звонко выкрикнул вбежавший в сад Джон. Салат! Яичница! Кофе с молоком!

Дети стремглав бросились одеваться: на аппетит никто не жаловался.

Полина поднялась к себе в каюту, подошла к зеркалу. Навстречу ей шагнула из-за стекла молодая, все еще свежая тридцатилетняя женщина с округлыми щеками, пышными каштановыми волосами и спокойным взглядом больших серых глаз. Если бы не грустинка во взгляде, не озабоченность на лице, она, пожалуй, ни в чем не уступила бы Люсьен: гибкая, цветущая, привлекательная женщина в лучшем женском возрасте, которой еще предстоит родить Кораблю одного, а то и двух детей. Полина улыбнулась своему отражению.

"Надену платье, - решила она, - да поярче, нельзя же вечно в комбинезоне. Может, Свену будет приятно".

Вот уже несколько дней Свен хандрил и пренебрегал зарядкой. В этом не было ничего особенного, такое не раз случалось и с ним, и с нею, и с другими, кто был до них. Ничего, пройдет. Надоест хандрить, как все на свете надоедает, и Свен с новой энергией примется задела. А пока его лучше не тревожить, пусть сидит над шахматными этюдами или читает философские книги, взрослому человеку самому лучше знать, как быстрее войту в форму.

Она привела в порядок волосы, перехватила их лентой и, все еще напевая, - вот ведь привязалась мелодийка, - подошла к каюте Свена.

- Свен! - позвала она, открывая дверь. - Свен, завтракать!

Каюта была пуста.

Полина поднялась в рубку. На черном небе не мигая холодно светились яркие проколы звезд, всегда одних и тех же, равнодушных ко всему.

- Свен!

Никого.

Спустилась в библиотеку, в сад, на ферму, обошла этажи и кладовые, заглядывая в темные углы, будто искала какую-то потерявшуюся вещь, потом вернулась, проверила все двенадцать кают. Свена не было нигде.

"Что за дурацкие шуточки, - подумала она, еще не чувствуя ничего, кроме раздражения. - Корабль не городская квартира, из него не выйдешь прогуляться". И тут, как лавина в горах - грохочущая, неудержимая, все сметающая на пути, - обрушилось на нее неизбежное прозрение...

На какое-то время мир исчез. Не было ничего: ни Вселенной, ни горя, ни самой Полины, ни Корабля, ни боли, ни единой мысли - только тяжесть, непомерная, убивающая сознание тяжесть.

Потом словно кто-то прошептал: "Не испугай детей. Они там ждут. Самое главное - не испугай детей..."

Через несколько минут, побледневшая, но внешне абсолютно спокойная, она села за стол.

- Начнем, ребята, - сказала ровным голосом.

- А где папа? - пискнула Марта.

- Ему нездоровится, детка. Он поест попозже.

Она сумела произнести эти слова хладнокровно. И тут же поймала на себе острый, допытывающийся взгляд Александра, отметила, как разом исчез румянец с лица Люсьен. Все остальные, не обращая внимания на старших, принялись за салат.

- Мама, я хочу редиску. Скоро поспеет редиска?

- Скоро, дочка.

Она взяла нож, чтобы разложить по тарелкам яичницу. Нож оказался теплым, шершавым. И вообще это был не нож... Это был куст, слабенький куст, выдранный с корнями из отвесной скалы, по которой она, полуживая, карабкалась вверх, спасаясь от лавины.

Она почувствовала, что камни под ногами исчезают, исчезают, и ей не за что больше ухватиться, не на что опереться... а внизу пропасть... глубокая... бездонная...

Полина выронила нож и обеими руками вцепилась в край стола.

ДВЕРЬ

Над ними были звезды. Чужие звезды, не такие, как на Земле. И не только потому, что очертания созвездий немного изменились, - здесь звезды приобретали особый смысл, здесь они были не далеким, почти призрачным украшением небосвода, а единственной реальностью окружающего. Все знали, что перед ними не подлинная картина мироздания, а лишь копия, нарисованная наружными антеннами, на куполообразном экране, - однако это ничего не меняло. Недаром устав Корабля предусматривал проводить воспитательные беседы с детьми в рубке - только перед лицом вселенной можно до конца осознать всю дерзновенность предпринятого ими: жалкая горстка людей, слабых существ, жизнь каждого из которых мгновение, с трудом оторвавшись от своей заурядной планетки, с трудом преодолев притяжение своего заурядного солнца, - рискнула познать бесконечность звезд, назвать себя равными им.

Нет, сколько ни внушай подрастающему человеку, как ответственна его задача, какие надежды связывает с этой экспедицией Земля, доводы разума ничто перед эмоциональной встряской, когда человек остается наедине со звездами. Только здесь ощущаешь себя частью великого сообщества людей, одним из пяти миллиардов, выполняющим особо ответственную миссию, только здесь понимаешь, что на тебя смотрит человечество, - и поэтому в полной мере сознаешь себя не пассивным пленником Корабля, а личностью, от которой зависит будущее Земли.

Полина смотрела на звезды глазами взрослой, много передумавшего, много выстрадавшего человека. Александр - холодно, серьезно, озабоченно, как рассудительный юноша и будущий командир. Люсьен смотрела восторженными детскими глазами, но к ее наивному девичьему восторгу уже примешивалось удивление пугающим несоответствием масштабов звезд и дерзнувшего познать их человека.

Да, непросто было Полине начать разговор. Она откладывала его со дня на день, с часу на час, и, чем дальше откладывала, тем меньше оставалось в ней решимости. Еще слишком слабая, издерганная и взбудораженная, она боялась, что не выдержит, расплачется перед детьми - и все только испортит.

"Бесстрастно, совершенно бесстрастно, - уговаривала она себя. - Сообщи им обо всем сухими официальными словами, как сделал бы это Консультант. Вот именно, как старина Консультант. Факты, только факты!" Но уговоры не действовали. Ее сковывала ответственность предстоящего разговора, в котором малейшая ошибка, малейшая фальшь может оказаться непоправимой.