Всё будет хорошо - Юлий Буркин

Я уже несколько раз отнимал у тебя ручки, но парочку ты все-таки «увел» безвозвратно. Благо, особой ценности в них не было, и я не утруждал себя их поисками. На этот раз я повел себя по-другому. Я выследил, как ты, победно пронеся ручку по коридору, прошел в гостиную и забрался с нею в стенной шкаф, где я храню старые документы и заглядываю куда очень-очень редко.

Я прождал минут пять, но снаружи ты не появился. Я на цыпочках вернулся в свою комнату и, стараясь, не шуметь, лег обратно в постель. Я решил потом, когда, например, ты будешь спать, посмотреть, что ты там делал. Помнится, я долго не мог уснуть, мысли хороводом роились в моей голове. Я думал о тебе, о том, что если верны мои догадки о твоей разумности, то могу ли я спокойно чувствовать себя в своем собственном доме? Я думал о космосе и о том, что мы смогли обнаружить на доставленном «Стеллой-212» образце. Генетический код органических останков на камне был прочитан, и сейчас в соседней лаборатории действительно выращивалась внеземная жизнь, которая оказалась кремниевой грибковой колонией. Я видел ее в микроскоп: тончайшие голубовато-белесые волокна. Я думал о контакте, о том, что мои детские мечты о встрече с иным разумом могут реализоваться так неожиданно и вовсе не на другой планете, а в моей собственной квартире.

«И зачем они нам?» — думал я о белесых волокнах. Если эта жизнь не разумна, то она или бесполезна, или опасна для нас. Что с того, что на Земле появится на один вид поганок больше? Это и будет величайшим достижением науки, результатом героизма астронавтов, применения самой передовой космической техники и новейших разработок в области биологии? К этому-то человечество и шло тысячелетия? «Нет, брось, — отвечал я себе. — Вопрос не в том, что нам нужен именно этот биологический вид, а в том, что, мы, выходит, все-таки не одиноки во Вселенной. Что другая жизнь существует, а значит, скорее всего, существует и другой разум, с которым мы сможем обменяться информацией, мыслями, чувствами и идеями…»

«А действительно ли нам это нужно? — вновь возражал я себе. — Так ли уж важен нам этот контакт, если я, например, годами живя в одной квартире с собственным котом, ни разу даже не попытался установить с ним контакт? А может быть, мы ищем в космосе себя и только себя? Ведь нам никогда не узнать, о чем думает эта плесень, но мы заранее готовы признать, что она неразумна — на том лишь основании, что она не строит домов. Но ей не нужны дома! Мы так кичимся своей «созидательной деятельностью», мы мним себя Творцами, но ведь, в отличие от Бога, мы никогда не создаем чего-то из ничего, мы всегда лишь что-то переделываем. Гончар гордится тем, какой замечательный он сделал горшок из глины, но какое-то более естественное, более природное существо, которому этот горшок не нужен, посчитало бы, что он просто испортил глину: она была свежей и мягкой, органично влитой в грунт, а теперь это нечто твердое, обожженное, с болью изъятое из естественного контекста…»

Не помню, как я заснул. Помню только, что на следующий день голова моя на работе не варила абсолютно. Да и занята она была вовсе не предметом наших исследований. Вовсе нет. Все что бодрствовало в моей голове, сгорало от любопытства: «Что ты делаешь с украденными авторучками?!» Прости, я говорю, «украденные», хотя сейчас-то я прекрасно сознаю, что они были не менее твоими, чем моими. Ведь моя квартира была твоей единственной планетой, она, и я с ней в придачу, были единственной для тебя данностью. И если считать, что ручки были тобой украдены, то тогда был украден тобою и диван, на котором ты спал, и пол, по которому ты ходил, и тарелка, из которой ты пил молоко… Ведь все это официально, по нашему, человеческому, закону, принадлежало мне. Но с какой стати тебя должны касаться наши законы? И если ты не крал ни диван, ни пол, то и авторучки принадлежали тебе по некоему более высокому, чем юридическое, праву. Ведь мы не считаем, что воруем почву, деревья, нефть и воду, мы просто берем все это там, где живем.

… На работе я задержался до позднего вечера. Вернувшись домой, я открыл дверь тихо-тихо. Ты действительно спал, и ты не проснулся. Еще бы, ведь ты бодрствовал ночью, занимаясь чем-то таинственным в шкафу. Я увидел тебя в полутемной зашторенной гостиной: ты лежал на краю дивана как-то совсем не по-кошачьи, не свернувшись, к примеру, калачиком, а на животе, уткнувшись мордой в передние лапы, и вытянув задние. Раньше я на это и внимания бы не обратил. Но сейчас я замер и долго разглядывал твою позу, ощутив, что она свидетельствует о долгих и мучительных размышлениях перед сном.

Крадучись я прошел мимо, осторожно приоткрыл нижнюю дверцу шкафа и заглянул. Передо мной открылась привычная картина бумажного завала, который я не разбирал уже годами. Но я понимал, что искомое должно находиться как-то обособленно и скрыто от случайного взгляда. И действительно, осторожно убрав переднюю кипу бумаги, я сразу же увидел за ней две авторучки и несколько пожелтевших листочков в линейку, по-видимому, вырванных когда-то из какой-то древней записной книжки. Эти листочки стояли в просвете между убранной мной пачкой бумаг и стенкой шкафа.

Помню, как дрожали мои руки, когда я осторожно вынул эти листки. Я услышал, как ты шевельнулся, посмотрел на тебя и увидел, что одна передняя лапа свесилась с дивана, и ты лежишь теперь на нем щекой, повернув голову носом ко мне. И эта поза была уже настолько чудовищно не кошачьей, что меня взяла оторопь, и я чуть было не отказался от своего предприятия. Но взял себя в руки и, держа листочки на ладони, тихонько прошел в кабинет.

А если бы я не сделал этого? Вряд ли от этого стало бы лучше, ведь все равно я уже не мог относиться к тебе, как к простому коту, и не успокоился бы, пока не докопался до истины…

Мне пришла в голову мысль, что у кошек обоняние развито много лучше, чем у людей, и я, чтобы не оставлять на листочках свой запах, положив их на стол, вооружился пинцетом. Я включил настольную лампу. Я внимательно рассмотрел пожелтевший листок. Он был чист. Я перевернул его, там тоже было пусто. Чувствуя облегчение, я посмотрел на другую страничку… И вот тут я увидел, что вся она покрыта какими-то неясными разводами. Не растерявшись, я сунул лист под микроскоп и включил его. Бумага была испещрена тоненькими-тоненькими, чуть дрожащими волнистыми линиями, плотно прижатыми друг к другу и почти друг друга касающимися. Я включил ноутбук, и вскоре все эти разводы были скопированы в отдельную директорию в виде нескольких десятков файлов.

Осторожно сложив листы пинцетом, я вернулся в гостиную. Ты спал, вновь сменив позу, и на этот раз она была вполне кошачьей: ты лежал на боку, слегка согнувшись и поджав задние лапы. Я осторожно пристроил твои странички на прежнее место, затем вернул на полку свой архивный хлам, прикрыл дверцу шкафа и вернулся в кабинет.

Мне было совершенно ясно, что самостоятельно расшифровать обнаруженное мне не удастся, и я отправил полученные файлы нашим структуральным космолингвистам, которые все равно годами зря просиживают штаны в своем отделе, придумывая несуществующие языки, с которыми, якобы, человечество когда-нибудь может столкнуться в космосе… Казалось бы, что за глупая идея? Разве можно угадать, каким будет язык существ, о которых мы ничего не знаем? Но нужно отдать им должное: они разработали уйму алгоритмов дешифровки, а так как подпитываются они, в связи с этим, военным ведомством, в чем-чем, а в компьютерных мощностях они не испытывают ни малейшего недостатка.

Потом я поел, положил в твою тарелочку немного сухого корма «Вискас», в другую налил молока и лег спать. Утром я тебя не видел.

— Дурацкая шутка, — сказал руководитель лингвистов, сунув мне в руки пачку распечаток на стандартных листах А4. — Еще раз так пошутишь, будем разговаривать у шефа.

С замиранием сердца сел я за свой рабочий стол и стал читать.

За окном идет дождь настоящий ливеньВетер бьёт освеженные листьяЗнаю, он наломает ветокНо я ни разу там не былТам за окном другой мир

Я не верил своим глазам. Неужели это написал мой кот?! Тот самый, которому я так и не удосужился дать имя? Серый. Просто серый. Впрочем, поэзия знает и Черного, и Белого… Дальше я читал, не отрываясь, и знал бы ты, как болела моя душа.

* * * Вновь говорил при мне о других котах,Говорил о рыжем коте.О, как я это ненавижу!Говорил о том, что с ним я лишь по недоразумению.Жесток и любим.

* * * Есть много обид, но главнаяКогда пресекают твою ласку,Подчеркнуто демонстрируя безразличие.Тогда я жду восход ЛуныИ беседую с ней о том.

* * * С улицы залетела бабочка,Значит лето в самом разгаре.Третье лето моей жизни.Я ловил ее и думал,Будет ли в моей жизни самка.

* * * Есть и другие обиды.Когда показывает, что я неинтересен.Когда прохладно, как должное принимает мои порывы.Когда говорит, что отдал бы меня, но кому я нужен.Жесток и любим.

* * * За шкафом залежи паутины и пыли.Так сладко там было и безопасно в детстве.И сейчас запах детства остался там,Но мне не втиснуться.Уже никогда не втиснуться в детство.

* * * Растерянный бреду я по жизни,Растерянный и нежный.Мне кажется, я мог бы не есть совсем,Но взволнует ли это кого-нибудь?Всю ночь из крана капала вода.

* * * Другой стоял на подоконнике за стеклом.Я испугался, что он понравится.Я шипел на него, и гнал почти до прихода,И он, перетрусив, ушел.Я был доволен и горд.

* * * Пришел и сразу уселся рассматривать камни.Когда-то играл со мной.Когда я был дитя, я был лучше?Пушистее хвост? Ярче полосы?А сейчас при мне сквернословит.

* * * Одному бывает хорошо,Когда на улице завывает ветер,А дома тепло и мягко.И можно вылизываться и мечтать

О том, как все еще будет.