Тюлевая баба - Марко Вовчок

Приехали молодые в Саковку, Анна Федоровна услышала это и побледнела. Она строго выговорила внучке за ее радость и прыганье при этой вести. Анна Федоровна была в тот день наряжена, как в большой праздник, но была бледна и встревожена; она не сидела, а все ходила по комнатам, останавливала внучку за малейшую резвость и заставляла ее смирно сидеть. Так прошло утро. Наконец молодые приехали. Вошел Алексей Петрович и ввел молодую жену, – ах, что это была за красавица! Свежая, румяная, статная, глаза карие, большие, светятся, как свечки, и такие живые, быстрые, и такие веселые! Зеленое шелковое платье так и шумит; в ушах золотые серьги, и так славно вьются темные волосы на белых височках! Вовсе была не застенчива, а разговорчива и приветливая. Сейчас заговорила с Анной Федоровной, приласкала Вареньку.

А Анна Федоровна была сама не своя. Где ее всегдашняя обходительность? Где ее участливость? Хотя она говорила молодой ласковые слова, но во взгляде у нее была только тревога, в лице печаль, голос неровный.

Молодые у нее обедали. За обедом все беспокоило Анну Федоровну, все ей казалось или не доварено, или пережарено; она говорила очень мало, потчевала грустно. На что Варенька ветреница, а и та заметила, что бабушка сама не своя. Алексей Петрович не заметил – он в сторону не глядел, а глядел только в женины глаза.

Когда молодые возвращались домой, молодая и говорит:

– Мне твоя тетушка понравилась, Алеша; только что она такая печальная?

– Нет, она веселая.

– Где же веселая, Алеша? Точно с похорон воротилась сейчас! И все по сторонам оглядывается, будто пожара ждет.

– Это тебе так показалось, Глаша.

– Вот еще, показалось! Разве я маленькая?

– А может, сегодня с ней что-нибудь случилось. Да бог с нею!

Они заговорили о другом.

Через день после этого Анна Федоровна с Варенькой поехала к молодым. Варенька была радехонька, вертелась в коляске и тараторила, как заведенная. Анна Федоровна молчала и глядела все в одну сторону, на мелькающие поля.

Молодые встретили их на крыльце, и так весело и радостно встретили! Просили обедать – Анна Федоровна согласилась.

Дома молодая была еще милее: резвая, игривая, как котенок, ласковая, живая. Она и по саду побегала с Варенькой, и пела, и Анну Федоровну обняла, и на органе играла. Алексей Петрович не мог на нее наглядеться; чуть она отходила, он ее кликал и беспрестанно целовал у нее руки.

– Полно, Алеша! Какой ты скучный! – говорила молодая.

– А уговор, Глаша? – напоминал Алексей Петрович. – У нас уговор, тетенька, – говорил он Анне Федоровне, – такой уговор, что если я в час не успею поцеловать у ней ручек сто раз, так в следующий час имею право целовать их хоть тысячу раз.

Анна Федоровна слушала, а ни слова в ответ, ни улыбки, даже не взглянула ни разу, – глаза в землю у ней опущены. Ни о чем она не расспросила молодых, ничего у них не похвалила, а у них было очень хорошо. Дом большой, светлый, отделан и убран заново, все как с иголочки; под окнами у них цвели розаны, белая акация, сирень… И день этот выдался чудесный – ясный, жаркий. Дом стоял на горе; по горе сад старый, густой; под горою река гремела по камням.

Да ничто, ничто не веселило Анну Федоровну. Заметил даже Алексей Петрович и спросил у ней:

– Что с вами, тетенька?

Анна Федоровна печально ему улыбнулась и ответила:

– Поживи-ка с мое, Алеша, узнаешь!

– Так отчего ж вы невеселы? Отчего невеселы? – пристал к ней Алексей Петрович.

– Где ж мне на старости лет так веселиться, как вам, молодым. Когда-то веселилась и я, теперь вы мое место заступаете, а мне уж умирать пора!

Такого мрачного ответа молодые не ожидали: они на время умолкли; потом опять пробовали тетеньку развеселить, да никак не удалось им, и они перестали хлопотать.

Сели обедать. Анне Федоровне в каждом кушанье слышался ананасовый дух; все ей казалось приготовлено как-то особенно. Но не хотела она спрашивать, да не выдержала, спросила:

– Что, у вас теперь новый повар?

– Нет, прежний, – отвечал Алексей Петрович. – А что, обед лучше, чем бывало? Это вот кто хозяйничает.

Он на жену показал.

– Я слышала, что вы, Глафира Ивановна, большая хозяйка, – сказала Анна Федоровна.

– Ах, какая хозяйка! – вскрикнул Алексей Петрович. – Она и вам даже не уступит, тетенька.

Глафира Ивановна смеялась.

– Она такие пирожки сочиняет, такие подливки, что ум за разум заходит… Расскажи-ка, Глаша, какие ты вчера пирожки сочинила?

– Вот еще! Есть что рассказывать!

– Расскажи, Глаша! Расскажи тетеньке!

Анне Федоровне точно холодная иголочка входила в сердце.

– Да зачем же? – промолвила она. – Не принуждай к этому Глафиру Ивановну.

– Тетенька, – сказала Глафира Ивановна, – зачем вы меня Ивановной зовете? Он – Алеша (она кивнула на мужа), так я – Глаша.

Анна Федоровна вдохнула, поглядела сперва в левую, а потом в правую сторону, а потом опять опустила глаза в землю.

– Вы меня Глашей зовите, тетенька, – просила ее Глафира Ивановна.

– Нет, Глафира Ивановна, это невозможно.

– Да отчего же, тетенька?

– Да так, Глафира Ивановна.

– Пожалуйста, тетенька! Алеша, проси. Что ты все только глядишь! Лучше попроси тетеньку.

– Тетенька! Зовите Глашу Глашей, – стал просить Алексей Петрович.

Конец ознакомительного фрагмента.