Миклуха-Маклай - Николай Водовозов

Русская жизнь сороковых годов неуклонно выдвигала вопросы «радикального и социального обновления» страны. Приближался второй период освободительного движения в России XIX века, деятелями которого были, по определению В. И. Ленина, «революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского».

Социалистическую литературу изучали не только выдающиеся писатели и деятели. Огромный интерес к ней проявляли все интеллигенты-разночинцы. Даже учителя казенных учебных заведений, где свирепствовал режим, установленный мракобесом Уваровым, — министром народного просвещения при Николае Палкине, — не отставали от общего движения. Один из них, А. П. Милюков, вспоминает: «Все, что являлось нового по этому вопросу (по социализму. — Н. В.) во французской литературе, постоянно получалось, распространялось и обсуждалось на наших сходках. Толки о Нью-Ламарке Роберта Оуэна и Икарии Кабэ, а в особенности о фаланстере Фурье и теории прогрессивного налога Прудона занимали иногда значительную часть вечера. Все мы изучали этих социалистов. Сочинения Прудона, Луи Блана, Пьера Леру... вызывали обсуждения и споры».

Каким же путем могли так широко распространяться запрещенные царской цензурой книги в николаевской России? В этом трудном и опасном деле незаменимую роль сыграли многочисленные букинисты-ходебщики.

«Я очень хорошо помню, — вспоминает А. Н. Пыпин, родственник великого русского революционера Н. Г. Чернышевского, — особого рода букинистов-ходебщиков... Эти букинисты, с огромным холщевым мешком за плечами, ходили по квартирам известных им любителей подобной литературы и, придя в дом, выкладывали свой товар: это бывали сплошь запрещенные книги, всего больше французские, а также немецкие... Сделка совершалась на взаимном доверии».[2]

Именно таким образом проникли в Россию первые работы великих основоположников научного социализма — К. Маркса и Ф. Энгельса. «Коммунистический манифест», провозгласивший новую эру человеческой истории, русский читатель впервые получил из рук этих букинистов-ходебщиков.

Семья Николая Ильича Миклухи, несмотря на свое дворянское происхождение, по существу ничем не отличалась от обычной интеллигентской семьи. Сам Николай Ильич, имея чин инженер-капитана, служил, как мы уже знаем, на железной дороге. Жена его, Екатерина Семеновна, была дочерью подполковника Беккера — ветерана народной войны 1812 года. Беккер принадлежал к тому поколению русской дворянской молодежи, носившей военный мундир, среди которой, по метким словам А. И. Герцена, «развились люди 14 декабря, фаланга героев, вскормленных, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя... Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и счистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия».

Хотя Семен Беккер и не был декабристом, но идеи декабризма не остались ему чуждыми. Как и большинство его сверстников, он был страстным поклонником молодого Пушкина, знал свободолюбивые стихи великого русского поэта наизусть и считал себя демократом. Его дети также получили демократическое воспитание и сохранили до конца дней своих жгучую ненависть к русскому царизму, взявшему на себя роль душителя свободной человеческой мысли.

Николай Николаевич Миклуха-Маклай рано потерял отца. Мальчику минуло всего одиннадцать лет, когда случилось это несчастье. Помимо морального потрясения, семья сразу же испытала и материальные трудности. Небольшая пенсия оказалась недостаточной для сколько-нибудь сносного существования. Екатерине Семеновне пришлось поторопиться с определением старших детей в учебные заведения. Николай сначала был отдан в немецкую петербургскую школу, а через год, по желанию матери, его перевели во Вторую казенную гимназию. Но тогдашние гимназические порядки, схоластическая зубрежка и формальная дисциплина никак не соответствовали вольному духу, в котором воспитывались дети Николая Ильича Миклухи. То и дело Николай нарушал гимназические традиции: по своей программе изучая предметы, наиболее его увлекавшие, он держался с преподавателями независимо. Это привело к тому, что мальчик быстро навлек на себя неудовольствие начальства, нетерпимого ко всякому проявлению в учениках чувства собственного достоинства.

Окончить гимназию Миклухе-Маклаю так и не удалось: под предлогом неуспеваемости в некоторых предметах его исключили из шестого класса. Такова была обычная манера в школах царской России отделываться от способных и талантливых, но беспокойных, с точки зрения казенного «порядка», учеников. Как известно, ретивые «педагоги» даже гениального Белинского ухитрились исключить из Московского университета «по ограниченности способностей». Неудивительно, что и Миклуха-Маклай попал в разряд «неуспевающих».

Однако сам «неуспевающий» чувствовал неудержимое влечение к знанию и науке. И в сентябре 1863 года семнадцатилетним юношей, не имеющим никакого свидетельства об образовании, Миклуха-Маклай поступил в качестве вольнослушателя на физико-математический факультет Петербургского университета.

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ ЧЕРНЫШЕВСКОГО

Но и студенческая жизнь Миклухи-Маклая продолжалась недолго. Уже в марте 1864 года он, по его собственному свидетельству, оказался исключенным без права поступления в русские университеты. Формально исключение мотивировалось тем, что Миклуха-Маклай, «состоя в числе вольнослушателей С.-Петербургского университета, неоднократно нарушал во время нахождения в здании университета правила, установленные для этих лиц».

Эта глухая, неясная мотивировка все же не может скрыть действительной причины исключения: явно непримиримого отношения юного Миклухи-Маклая к порядкам, только что установленным тогда в русских университетах после студенческих волнений 1861 года.

Русские университеты, которые в шестидесятых годах имели преобладающий демократический состав студенчества, выступали застрельщиками революционного движения, все сильнее охватывавшего страну в период «реформ» 1861 года. А для роста революционного движения в то время имелись достаточные основания. «Пресловутое освобождение, — как говорит Владимир Ильич Ленин, — было бессовестнейшим грабежом крестьян, было рядом насилий и сплошным надругательством над ними».[3] У крестьян отняли даже ту землю, которую они обрабатывали на себя при крепостном праве. Наделы выделялись так, чтобы поставить «освобождаемого» крестьянина в полную экономическую зависимость от прежнего помещика. За нищенские наделы крестьяне должны были платить выкуп, вдвое и втрое превышающий фактическую их стоимость.