Аэростаты. Первая кровь - Амели Нотомб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В университете я особой популярностью не пользовалась. Студенты смотрели сквозь меня. Иногда, набравшись храбрости, я заговаривала с кем-нибудь из молодых людей или девушек, казавшихся мне симпатичными: они отвечали односложно.
К счастью, я была страстно увлечена филологией. Проводить почти все время за чтением или учебой не было мне в тягость. Но иногда вечерами на меня нападала тоска от одиночества. Я выходила из дому и отправлялась бродить по Брюсселю. От городской кутерьмы у меня голова шла кругом. Меня поражали названия улиц: улица Волчьего Рва, улица Угольного Рынка, улица Селедки.
Я часто заходила в кино и смотрела первый попавшийся фильм. Потом возвращалась пешком, что занимало примерно час. Такие вечера, которые я считала полными приключений, мне нравились.
По возвращении надлежало вести себя очень тихо: малейший звук будил Донату. У меня имелись строгие инструкции: закрывать двери с бесконечными предосторожностями, не готовить еду, не спускать воду и не принимать душ после девяти часов вечера. Но даже скрупулезно соблюдая все это, я могла нарваться на нагоняй.
Может, у нее были неполадки со здоровьем? Не знаю. Она утверждала, что ей требуется более длительный сон, чем среднему человеку. Список того, что вызывало у нее аллергию, рос с каждым днем. Она изучала диетологию и критиковала мою еду в таких примерно выражениях:
– Хлеб и шоколад? Не удивляйся, если заболеешь.
– Я здорова.
– Это тебе так кажется. Доживи до моих лет и увидишь.
– Тебе двадцать два, а не восемьдесят.
– Ты на что намекаешь? Как ты смеешь так со мной разговаривать?
Я уходила к себе в комнату. Для меня это был не просто плацдарм для отступления, это была территория безграничных возможностей. Окна выходили на угол бульвара: я слышала, как поворачивают трамваи с характерным скрежетом, который меня зачаровывал. Лежа в кровати, я воображала себя трамваем – не для того, чтобы именоваться Желанием[2], а чтобы ехать, не зная конечной точки маршрута. Мне нравилось не знать, куда я двигаюсь.
У Донаты был ухажер, который никогда не появлялся. Она рассказывала о нем с восторженным взглядом. Она приписывала ему столько добродетелей, что я как-то раз, не удержавшись, спросила, существует ли он на самом деле.
– Так прямо и говори, что я выдумываю.
– А где же он, твой Людо?
– Пожалуйста, называй его Людовик. Терпеть не могу этих фамильярностей.
– Почему его никто видел?
– Говори за себя. Я-то часто с ним вижусь.
– Когда?
– На лекциях.
– Он изучает диетологию, как ты?
– Биохимию, а не диетологию.
– Когда ты говоришь о своей учебе, это всегда как-то связано с питанием.
– Ну, все сложнее. В общем, Людовик – человек невероятно тактичный. Он меня бесконечно уважает.
Из чего я сделала вывод, что он с ней не спит. Трудно было представить себе, что у Донаты есть какая-то сексуальная жизнь. Она никогда не касалась этой темы. Но одного того, что она не разрешала мне никого к себе приглашать, хватало, чтобы понять, насколько она закомплексована.
Пусть даже Людовик был, судя по всему, плодом ее фантазии – я все равно ей завидовала. Мне так хотелось, чтобы у меня кто-нибудь был. В прошлом году кое-какие не близкие, но все-таки друзья у меня имелись. Ничего интересного, но сейчас я и по ним тосковала, настолько мне было одиноко.
Я нуждалась в деньгах и опубликовала объявление, что даю старшеклассникам уроки французского языка и литературы.
– Анж! Тебя к телефону, – крикнула Доната.
В трубке я услышала мужской голос:
– Мадемуазель Донуа? Я прочел ваше объявление. Моему сыну шестнадцать лет. У него дислексия. Могли бы вы позаниматься с ним?
Я записала адрес. Мы договорились на завтра, на вторую половину дня.
Я приехала к четырем. Это был красивый городской особняк, из тех, что можно увидеть только в Брюсселе в богатых кварталах. Мне открыл мужчина, с которым я говорила по телефону. Выглядел он лет на сорок пять и явно занимал ответственный пост.
– Что такое филология? – спросил он меня.
– В Германии и Бельгии филология охватывает все науки о языке и предполагает владение латынью и древнегреческим.
– Почему вы выбрали эту специальность?
– Потому что Ницше был скорее филологом, нежели философом.
– Вы последовательница Ницше?
– У Ницше нет последователей. Это не мешает ему оставаться лучшим источником вдохновения.
Он очень серьезно посмотрел на меня и заключил:
– Очень хорошо. Вижу, вы девушка серьезная, то, что нужно моему сыну. Он умный мальчик, умнее многих. Его оценки по французскому языку и литературе меня огорчают. Вы можете приходить ежедневно?
Глаза у меня округлились. Я не ожидала такого плотного графика.
– Можете? Да или нет?
Он предложил плату, показавшуюся мне фантастической.
Я согласилась, прибавив:
– Важно, чтобы я понравилась вашему сыну.
– Еще чего! Вы само совершенство. Недоставало только, чтоб вы ему не понравились.
