Компьютерра PDA N161 (25.02.2012-02.03.2012) - Компьютерра

Да и реклама удобнее в электронном виде. На редкие товары вам услужливо подсунет её поисковик. В случае популярной продукции с высокой маржей (скажем, квартир) вам придётся пробиваться через информационный шум, но это задача решаемая, а из рекламных газет привлекательные объявления будут, скорее всего, полностью изъяты посредниками, и вы с ними не встретитесь никак. Но это – другой разговор.

А вот нарастание бедности в благополучной Европе – факт. Связанный, прежде всего, с уходом из неё индустриального труда. (Скажем, в социалистической Болгарии доля индустрии в ВВП была почти половинной, а сейчас – чуть больше четверти…) И от процессов этих мы не застрахованы.

Вот, при сравнимых с оборонно-нечернозёмными зарплатах, Nokia завод-то закрыла. Да, у нас, в отличие от Европы, есть ещё и земля. И земля сельхозназначения (российское зерно опять рентабельно на мировом рынке), и, главное, горные богатства, лежащие под ней. Именно на ней, на горной ренте, основан российский экономический рост начала двадцать первого века. И приличные зарплаты монтажницам радиоаппаратуры обусловлены тем, что землю эту надо защищать - надо суметь удержать её в руках.

Но на процессы в Европе надо смотреть внимательно. И потому, что Европа – крупнейший покупатель российских углеводородов. И потому, что судьба европейской индустрии даёт нам очень жестокий урок, который, возможно, есть смысл выучить…

Василий Щепетнёв: Место для рынка

Автор: Василий Щепетнев

Опубликовано 28 февраля 2012 года

Общественные науки в медицинском институте доминировали над остальными. Часов, отведённых на изучение истории партии, политической экономики, диалектического материализма, материализма исторического, научного коммунизма и научного атеизма, в сумме было намного больше, нежели отведённых на дерматовенерологию или на глазные болезни. Да что в сумме, и по отдельности больше.

Сидишь вечером в библиотеке, конспектируешь "Три источника и три составные части марксизма", а сам думаешь, что в работе врача это не пригодится. Вряд ли. Но преподаватели общественных наук говорили: для страны важнее, чтобы человек из института вышел пусть и не хватающим звёзд с медицинского неба доктором, зато убеждённым борцом за дело коммунизма, нежели беспринципным специалистом с гнилой буржуазной сердцевиной.

Однако концы с концами не сходились. О марксистко-ленинском учении можно говорить всякое, но уж чему-чему, а жизни в нерассуждении оно не учит. Возьмите любою работу основоположников. Где тут робость и покорность? Напротив, бунт, и бунт разумный. Со смыслом. Человек, владеющий азами диалектики, уже не проглотит молча любой бред и не будет тянуть руку, голосуя единогласно за "бред кобылы сивой, одна штука".

И в то же время в институте от нас требовали жить именно в нерассуждении, тянуть руку вверх единогласно по команде. То ж и после института. То есть о футболе рассуждать дозволялось, если рассуждения патриотические, а вот о системе оплаты за труд – ни-ни. Размышлять же вслух о возможности выбирать руководителя страны считалось верным признаком шизофрении.

Сидел я в минуту затишья на неудобном диване (к ставке дерматовенеролога больницы в райцентре Тёплое я брал сотню часов дежурствами с дислокацией в избушке "скорой помощи") и думал: в чём, собственно, выражается создаваемая мной прибавочная стоимость? Вот полчаса назад я освидетельствовал водителя, совершившего ДТП. Заполнил акт и отдал капитану милиции. Что ж, этот акт и есть стоимости? А час назад привезли парня с ущемлённой грыжей. Я вызвал хирургов, которые сейчас оперируют больного. Где в моём действии стоимость, простая и прибавочная? А ведь должна быть, иначе за что же я получаю зарплату?

Потихоньку продолжил: ага, я обслуживаю в первую очередь гегемон. Рабочий класс и социалистическое крестьянство. Привожу его в порядок по мере собственных способностей, доступности медикаментов и прочих лечебных факторов и всеобщего развития медицинской науки. А уж он-то, гегемон, и производит настоящую стоимость. Значит, в его труде есть и мой, но только капелька. Из этих капелек и складывается оклад врача-дерматовенеролога, сто двадцать пять рублей в сельской местности и сто десять в городской. Минус налоги. Мало? Тогда либо бери подработку, либо иди к станку.

Решив таким образом насущные вопросы, я шёл далее: поскольку оклад есть штука постоянная, то чем меньше человек работает, тем эффективнее его труд, не так ли? То есть если я работал много и – условно – вылечил за месяц пятьсот человек, то стоимость излечения одной души (в помещичье-крепостном смысле) составляет двадцать пять копеек.

Если же я вылечу только сто человек, то стоимость излечения души составит рубль двадцать пять. А если вылечу всего десять человек? Эге! Это получится двенадцать с полтиной, оплата всей коммуналки. А если, предположим, я вообще никого не вылечу? Делим сто двадцать пять на ноль и получаем… получаем…

Здесь меня спас коллега-хирург, пришедший после операции узнать, нет ли ещё какой работы: мол, не ломай голову, платят нам вовсе не за лечение людей, а за проведённые на рабочем месте часы. То есть государство в лице центральной районной больницы покупает время нашей жизни. А мы его, время, продаём. По расценкам обыкновенным, вот как я, или по расценкам сверхурочным, вот как он сейчас, оперируя с полуночи до трёх. Потому что больше нам, пролетариям от медицины, продавать нечего.

И он ушёл досыпать остаток ночи, фельдшер с водителем поехали в дальнюю деревню на вызов "понос у ребёнка пятый день, терпели, терпели, а толку нет", а я остался в избушке.

Можно было и подремать, но не дремалось. На полочке лежала книжка в мягкой обложке белого цвета. Ленин, "Империализм как высшая стадия капитализма". Говорят, прежний водитель когда-то учился в заочном техникуме – и тоже конспектировал. Закончив учёбу, он перешёл в "Сельхозтехнику" на полуответственную должность, оставив книжку, похожую на парус надежды, в назидание другим: ученье – свет!

И я стал читать про империализм. Рынки сбыта, рынки сырья… Из-за них и войны. Должен же капитализм кому-нибудь продавать присвоенную прибавочную стоимость. А кому? Поскольку трудящиеся денег за неё не получают по определению, кто ж её купит в своей стране? Внешние рынки и выручают. Поскольку же внешних рынков не так и много, идёт борьба за их передел. Порой она, борьба, проявляется в виде империалистической войны.

Я читал, но было немного странно. В начале восьмидесятых любой импортный товар, хоть обувь, хоть крем для бритья, хоть даже носки, доставать нужно было с боем. Или по знакомству. Импортный – это польский, венгерский, болгарский… Изделия из стран империалистических в розничной торговле не встречались, а приобретались с рук по ценам, казавшимся астрономическими: штаны – две месячные зарплаты врача, магнитофон – трёхгодовая зарплата, на компьютер IBM PC нужно было работать всю жизнь (я о цене знал от товарища, у которого знакомый видел человека, который ходил в гости к сыну члена Политбюро, у которого такой компьютер был).

Значит, завоевать рынок желаете? Наш? Хм… С одной стороны, это очень плохо, а с другой… Нужно же чем-то бриться и в чём-то ходить? Борьба за рынки – понимаю. Наша страна и Асуанскую плотину построила, перебив контракт у буржуев, и всякие трактора, сеялки и комбайны назло Западу поставляет африканским братьям в долг, то есть даром: даже и сельскому врачу было совершенно ясно, что никогда Эфиопия и прочие мозамбики расплачиваться за поставки не станут. Не понимаю, почему нет лезвий для бритья, мыла и батареек для фонарика. Советскими лезвиями "Спутник" не пользовались даже в посёлке Тёплое, уж больно кроваво выходило.

Или на фабриках тоже почасовая оплата? Государству и здесь нужно время человека, а лезвия, мыло и батарейки – дело десятое?

Но если… Но если случится немыслимое и капитализм победит во всём мире? Победит, захватит рынки до единого? Дальше, дальше-то что? Если весь-весь мир станет Огромной Империей Зла, где она, Империя, найдёт рынок сбыта?

И тут то ли от переутомления, то ли по иной причине, но меня осенило: рынки не вовне, не в пространстве! Рынки в головах! Те же компьютеры: не было прежде никакого рынка компьютеров, а теперь появился. Или дезодоранты: жили веками без дезодорантов. Мылись, тем и довольствовались, а ныне – шалишь.

Капитализм будет изобретать новые и новые потребности, навязывать их массам, тем и спасётся. В избушке я был один, и потому крамольную мысль о спасении капитализма произнёс вслух. Или мог произнести, что, в сущности, одно и то же. Война будет идти, уже идёт не за внешние рынки, а за умы потребителей. Заставил потребителя купить что-нибудь такое, чего он раньше никогда не покупал, – тем победил. И я тут же записал ночные мысли тезисно. Карандашом на внутренней стороне обложки работы Ленина.