В лужицах была буря (Мания последования) - Андрей Битов

("Фотография Пушкина", 1985)

Слишком просто! Но об этом и был рассказ, что попытка узнать, как Пушкин написал поэму, столь же доступна, как и попытка его сфотографировать.

5

Резо Габриадзе это отчасти удалось. Взяв себе в наперсники Пушкина-рисовальщика, он стал исследовать его творчество кончиком пера No 86. Нарисовать коня, а тем более всадника - экзамен для рисовальщика! Среди сотен его рисунков с Пушкиным есть несколько легких шедевров, запечатлевших творческий процесс... Вот Медный Всадник скачет по листу его рукописи... Вот он скачет между Пушкиным и прекрасной дамой... Вот он скачет на его цилиндре... Вот Пушкин расслабился, лег на спину, руки за голову, нога на ногу - и тут нет покоя! - Медный Всадник гарцует у него на колене. Вот Пушкин уже сам на коне, сам Медный Всадник...

Ни одной ошибки в образе!

Так родился замысел цикла открыток "Как писался "Медный всадник"": с одной стороны его картинка, с другой - мой текст. Издать не удалось.

6

Осенью 1996 года мне повезло преподавать в Принстоне. Поскольку я был ненастоящий профессор, а то, что называется visiting, мне было позволено прочесть самый своевольный курс по Пушкину. И я рискнул перед десятком благожелательных аспирантов (в основном русского происхождения, знавших и любивших Пушкина не менее меня) прочесть Пушкина вспять: от смерти к рождению, воскрешая его, а не хороня. То была давняя моя мечта, поддержанная идеями нашего сокровенного философа Федорова, мечта, которую мне не удавалось (да и не удастся) осуществить в письменном виде. Мы читали Пушкина от "Письма Ишимовой" к лицейским стихам, все более увлекаясь. Тезисы и постулаты, провозглашенные во вводной лекции, о единстве ВСЕГО пушкинского текста наглядно подтверждались. Особенно подтвердился постулат о памятливости Пушкина в отношении всего своего текста, опубликованного и неопубликованного, законченного и незаконченного; о безотходности его производства. Это было, конечно, преувеличение, что я прочитал всего Пушкина в 1949 году... так, в 1996-м я многое читал впервые.

Свод неба мраком обложился;

В волнах варяжских лунный луч,

Сверкая меж вечерних туч,

Столпом неровным отразился.

Качаясь, лебедь на волне

Заснул, и все вокруг почило;

Но вот по темной глубине

Стремится белое ветрило,

И блещет пена при луне;

Летит испуганная птица,

Услыша близкий шум весла.

Чей это парус? Чья десница

Его во мраке напрягла?

Их двое. На весло нагбенный,

Один, смиренный житель волн,

Гребет и к югу правит челн;

Другой, как волхвом пораженный,

Стоит недвижим; на брега

Глаза вперив, не молвит слова,

И через челн его нога

Перешагнуть уже готова.

Плывут...

<............................................>

...И входит медленной стопой

На берег дикий и крутой.

Кремень звучит, и пламя вскоре

Далеко осветило море.

Суровый край! Громады скал

На берегу стоят угрюмом;

Об них мятежный бьется вал

И пена плещет; сосны с шумом

Качают старые главы

Над зыбкой пеленой пучины;

Кругом ни цвета, ни травы,

Песок да мох; скалы, стремнины

Везде хранят клеймо громов

И след потоков истощенных,

И тлеют кости - пир волков

В расселинах окровавленных.

("Вадим", 1822)

Писанное в инерции романтических поэм, подобное начало вполне могло показаться Пушкину несколько вялым и закономерно было заброшено. Соблазнительная география "Юг-Север" не сработала. Остался Юг, качественно по-новому завершенный "Цыганами". Но что же "Вадим", как не попытка описать петербургскую землю до Петра! "Чей это парус? Чья десница?.."

На берегу пустынных волн...

Если бы я был настоящим пушкинистом, я бы и то не доказал, что эта незрелая попытка не является непосредственной предшественницей прославленного Вступления.

7

Неумолимо приближался 1999 год, мстя Александру Сергеевичу очередной, хотя и последней в этом веке и тысячелетии, идеологической расправой. Я торопился со своей лептой. Проектов было слишком много. Не все удалось...

Не нашлось денег на наши с Резо Габриадзе "Мифологические опыты", зато, с помощью М. Н. Виролайнен и О. В. Морозовой, успело "Предположение жить, 1836". Блестящий наш с Резо проект кукольного спектакля "Метаморфозы" в Веймаре - о не убитом, а счастливо бежавшем из России Пушкине - тоже в последний момент не задался, зато 10 мая 1998 года, совершенно неожиданно, в Нью-Йорке, воплотилась давняя мечта сделать пушкинские черновики доступными широкой публике с помощью... джаза! Черновик, как-никак, первый отпечаток вдохновения гения, а что еще требуется для джазовой импровизации? Черновик (тоже blасk, черновик Пушкина - русский Аfrоаmеriсаn) через месяц мы играли уже на филфаке Петербургского университета: из окна, через Неву, был виден Медный всадник, пришлось его и читать:

Он был чиновник небогатый,

С лица немного рябоватый...

Публика нам поверила: что правда, то правда.

8

Что получается, то получается. Не то, что думал.

Прозаик Игорь Клех, с которым мы работали над сценарием телефильма "Медный Пушкин", торопясь все к тому же 6 июня 1999 года, привел вдруг издателя "Библиотеки утопий" Бориса Бергера. Заказчик требовал немедленно новый текст "про Пушкина". Инерция предъюбилейной гонки была так велика, что я тут же смонтировал ему некий коллаж о "Медном всаднике" на основе наших с Резо затей. Мы расстались восхищенные такой скоростью. Ровно через час издатель позвонил, рыдая: у него украли портфель, в том числе с моей рукописью. Горе его показалось мне неподдельным, я восстановил текст. Самое удивительное, что он-таки оказался деловым человеком и опубликовал его. Это такой полиграфический постмодернизм, что прочитать текст невозможно.

Пора было начать разбираться в собственном тексте.

То есть обратиться к Пушкину.

"<...>Что это у вас? потоп! ничто проклятому Петербургу! voila unе bеllе оссаsion a vos dаmes dе fairе bidet. II Жаль мне Цветов Дельвига; да надолго ли это его задержит в тине петербургской? Что погреба? признаюсь, и по них сердце болит. Не найдется ли между вами Ноя, для насаждения винограда? На святой Руси не шутка ходить нагишом, а хамы смеются. Впрочем, все это вздор. А вот важное: тетка умерла!"

(Пушкин - Л. С. Пушкину, нач. 20-х чисел ноября 1824 г., Михайловское)

"<...>Этот потоп с ума мне нейдет, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег. Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного. Ничуть не забавно стоять в Инвалиде наряду с идиллическим коллежским асессором Панаевым. Пришли же мне Эду Баратынскую. Ах он чухонец! да если она милее моей Черкешенки, так я повешусь у двух сосен и с ним никогда знаться не буду".

(Пушкин - Л. С. Пушкину, 4 декабря 1824 г., Михайловское)

Что это, как не точка? Ни один пушкиновед не может опровергнуть, что это не зарождение замысла: "Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному..." Из евгеньевских денег. Уверенно датирую зародыш замысла 4 декабря 1824 г.

9

Не только у меня время, но и у Пушкина. Ему тоже понадобится почти 11 лет!

"Милая женка, вот тебе подробная моя Одисея. Ты помнишь, что от тебя уехал я в самую бурю. Приключения мои начались у Троицкого мосту. Нева так была высока, что мост стоял дыбом; веровка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами. По счастию ветер и дождь гнали меня в спину, и я преспокойно высидел все это время. Что-то было с вами, Петербургскими жителями? Не было ли у вас нового наводнения? что если и это я прогулял? досадно было бы. На другой день погода прояснилась<...>".

(Пушкин - Н. Н. Пушкиной, 20 августа 1833 г., Торжок)

Без комментариев. Беспечность тона граничит с кинизмом. "Досадно было бы". Что досадно? Не написать поэму. Она уже клубится в лужицах, болота волнуются белыми волнами...

Поэта не остановишь, но и приступить риск. В дороге он притормаживает...

"Перед отъездом из Москвы я не успел тебе написать. Нащокин провожал меня шампанским, жженкой и молитвами. Каретник насилу выдал мне коляску; нет мне счастия с каретниками.

<...>Жена его тихая, скромная не-красавица. Мы отобедали втроем и я, без церемонии, предложил здоровье моей имянинницы, и выпили мы все не морщась по бокалу шампанского. Вечер у Нащокина, да какой вечер! шампанское, лафит, зажженный пунш с ананасами - и все за твое здоровье, красота моя. На другой день в книжной лавке встретил я Н. Раевского. Sасre сhien, сказал он мне с нежностию, роurquoi n'etеs-vоus раs venu mе voir? - Аnimal, отвечал я ему с чувством, qu'аves-vоus fait dе mon manuscrit реtit-Russien? III После сего поехали мы вместе как ни в чем не бывало, он держа меня за ворот всенародно, чтоб я не выскочил из коляски. Отобедали вместе глаз на глаз (виноват: втроем с бутылкой мадеры). Потом, для разнообразия жизни, провел опять вечер у Нащокина; на другой день он задал мне прощальный обед со стерлядями и с жженкой, усадил меня в коляску, и я выехал на большую дорогу".