Валя - Вера Панова

— Удобная вещь рюкзак, — повторила Валя, разговаривая с подружками.

Ей не подумалось, как от него будет болеть шея, от этого мешка. В лагерь и из лагеря рюкзаки ехали на грузовике, а пионеры шли вольно, без ноши, и срывали ромашки, растущие у дороги.

Тяжесть почувствовалась, едва сделали несколько шагов. Но Валя не сказала.

Не сказала и мать, хотя она самое тяжелое взвалила на себя — в одной руке корзина, в другой кошелка и бидон, горой рюкзак на спине, — и шла согнувшись, с оттянутыми вниз руками.

Одна Люська бежала и припрыгивала, веселенькая, у нее в рюкзаке были носки да платочки, да мыльница, да гребешок, да полотенце — утираться в дороге, да кружка — пить в дороге, а больше ничего.

Дворничиха стояла у ворот. Они попрощались:

— До свиданья, тетя Оля.

— Счастливо. Давай бог. Вернуться вам поскорей.

Было рано. Нежаркое солнце светило на одну сторону улицы. На асфальте были лужи от поливки.

Люська шла в новом платье с оборочкой, Валя — в новом платье с пояском и бантиком. Накануне мать сводила их в парикмахерскую. Им нравилось, что они отправляются в путешествие такие нарядные.

Перед тем как уйти, мать и Валя убрали комнату. Смахнули со стола крошки, посуду помыли и спрятали в шкафчик. Оттоманку покрыли газетами, чтоб не пылилась. Абажур еще накануне был укутан в старую простыню. Укутывая его, мать заплакала: ей вспомнилось, как она покупала этот абажур, как радовалась, что он такой веселый, красно-желтый, как апельсин, и думала — вот еще скатерть купить новую, и совсем хорошо станет в комнате, — а вместо того смотри ты, что стряслось над людьми.

И вот они сидят у Московского вокзала.

У Московского вокзала, вдоль по Лиговке, до самой площади сидят на мешках и чемоданах женщины и дети. Ждут отправки.

Где-то близко голосом надежды кричат паровозы.

Тетя Дуся собрала вместе всех своих, пересчитала и сердится:

— Барахольщицы, вам сказано было — шестнадцать кило и чемоданов не брать, а вы натаскали?!

— Сама говорила, — кричат женщины, — польта брать и валенки, а теперь куда деть, на Лиговке кинуть?!

— И так сколько дома бросили, — кричат другие, — не знаем — пропадет или цело будет!

— На всех про всех три вагона, — сердится тетя Дуся, — багаж запихаете, а сами останетесь, что ли?

— Небось впихнемся и сами! — кричат в ответ. — Ты вагоны давай получай скорей!

Все жарче печет солнце.

Ожидающие выпивают всю газированную воду и съедают все мороженое, что продается на площади и ближних улицах. Очереди у водопроводных кранов стоят по дворам Лиговки, Старо-Невского и улицы Восстания. Валя стоит с чайником и бидоном, Люська с кружкой.

Набрав воды и напившись, они мочат носовые платки с завязанными на углах узелками и натягивают на голову. Получаются такие приятные прохладные шапочки. Только они сразу высыхают.

Мать сидит на корзине. Возле ее рук и колен — их имущество. Рядом сидит на своем чемодане толстая бабушка с большим желтым лицом и очень черными глазами. Она одета в синее горошком платье, белый шелковый шарф на плечах. Обмахиваясь сложенной газетой, она разговаривает с матерью.

— У вас красивые девочки.

Мать, конечно, рада.

— В отца пошли, — говорит она. — Он тоже такой блондин, тонкая кость.

— Прекрасные девочки, — хвалит бабушка и дает Люське и Вале по шоколадной конфете.

— И ты скажи спасибо, — учит Люську мать. — Видишь, Валя сказала спасибо. Всегда надо говорить спасибо. Угостите бабушку водичкой. Пейте, бабушка.

В очереди много девочек Валиного возраста. Валя с ними познакомилась. Стайкой бродят они вдоль высоких домов, на них смотрят тысячи окон, перекрещенных косыми крестами из белых бумажных полосок.

Заходят девочки в большой магазин и разглядывают: что там есть.

Там есть разные шляпы, и материи, и меха, и мебель, что хочешь. Только забиты фанерой витрины и горит электричество.

Только зачем нам эта мебель? Мы и свою-то бросили, не знаем, пропадет или цела будет.

Хорошие материи, да нам бы их все равно девать некуда. И так мешки набиты доверху.

А вон ту шляпу я бы взяла, если б мне купили. Ту красоту из прозрачной соломы с цветами я бы взяла. Я бы ее на голову надела. Какие цветы. Как живые.

Гуськом выходят девочки из магазина. Идут дальше.

Есть балованные и бойкие, нарочно разговаривают погромче и смеются, чтобы прохожие обратили внимание.

Но прохожие проходят, не обращая внимания. Взглянет рассеянно и пройдет.

Может, ему в военкомат, призываться.

Или с окопов приехал, спешит домой поесть, помыться, дел миллион. Что ему девочки, идущие стайкой по улице.

Среди этих девочек была одна. Такая всегда бывает одна. Еще она молчит. Еще она издалека посматривает на тебя — какая ты, будет ли вам вдвоем хорошо и весело; а ты уже понимаешь: это из всех подруг будет самая твоя дорогая подруга!

— Тебя как звать?

— Валя. А тебя?

— Светлана. Пошли за мороженым?

— Пошли!

— Я попрошу денег у моей мамы.

Но матери кричат:

— Хватит бегать! Что вам не сидится? Если посадка — где вас искать?

С дорогой подругой посидеть рядышком на мешках — удовольствие.

— А ты что читала?

— Я читала такую книгу! Понимаешь: он ее любил. И она его любила…

— Какие у тебя косы.

— А мне больше нравится без кос. Как у тебя.

— А ты смотрела кино «Большой вальс»?

Женщина рассказывает, как немцы бомбят Москву.

Другая рассказывает, как бомбили Псков. Но чаще всего упоминается какая-то Мга. Все время: Мга, Мга.

— Ой, — говорит мать, — хотя б тревоги не было, пока мы тут сидим. Куда с вещами в убежище?

— Будем надеяться, что не будет тревоги, — отвечает толстая бабушка. И, сорвав с плеч шарф, машет им и кричит:

— Саша! Саша!

Лысый дяденька, глядя себе под ноги, пробирается к ней. Лысина у него как яйцо, как острый конец яйца. Глаза такие же черные, как у бабушки. Рукава рубашки засучены. Портфель в руке.

— Вы еще здесь, — говорит он. — Ты что-нибудь пила?

— Я пила, — отвечает бабушка. — Не беспокойся.

— Ела что-нибудь?

— Ела, ела. Не беспокойся.

— Принести тебе чего-нибудь? Мороженого. Хочешь, поищу мороженого?

— Ничего не надо, побудь со мной. Что нового?

Они разговаривают потихоньку. Он стоит нагнувшись, а она его держит за руку, за худую, жилистую, поросшую темными волосами руку, стянутую ремешком часов.

— Ты еще забежишь, Сашенька?

— Постараюсь.

— Вдруг нас отправят еще не скоро. Вдруг только вечером. — Никак она его не может отпустить. — Ты забеги на всякий случай.

— Я постараюсь.

Высоко поднимая ноги, дяденька выбирается из очереди.

— Сын? — спрашивает мать.

— Какой сын, вы бы знали! — говорит бабушка. По ее большим щекам текут слезы. — При всех своих занятиях нашел время ко мне наведаться. И еще придет, дорогое мое дитя!

Валя и Светлана переглядываются. Подумать, что такого лысого дяденьку называют: дитя.

Люська засыпает на коленях у матери. Бабушка делает из газеты будку, чтобы прикрыть Люську от солнца.

И Валя со Светланой прилегли на мешках, пряча головы в коротенькой тени, которую отбрасывает бабушка. От каменной стены пышет как от печки.

Тень передвинулась — Валя очнулась, села, черные круги перед глазами.

Раскатами нарастает грохот: низко над крышами проносятся два самолета. Люська дернулась во сне.

— Спи, доченька, — говорит мать, качая ее на коленях, — это наши.

Самолеты жгуче сверкают, пролетая. Кажется, что они еще раскаленней, чем этот камень. Они раскаленные, как солнце. И грохот от них раскаленный, яростный.

Лиговка и Невский катят свою карусель. Спешат люди и машины. Милиционер размахивает палочкой. К тем, кто сидит и лежит у вокзала, это все не относится, они уже не здесь вроде бы. Они начали свое путешествие.

Вот этот трамвай, двадцать пятый, сейчас пойдет-пойдет — по улицам, по мосту — к нам на Выборгскую. Минут двадцать всего, и пройдет трамвай мимо нашей улицы. И там на нашей улице — наш дом и наша комната, мы ее убрали и веник с совком поставили в уголку.

На нашей улице тихо.

Перед нашим домом на асфальте мелом начерчены клетки, это мы чертили. Кто-нибудь сейчас там играет, прыгает.

Всего двадцать минут, если сесть на трамвай, на вот этот двадцать пятый номер.

Люди садятся.

Мы не сядем. Мы начали свое путешествие, до свиданья. Далеко наш дом. Далеко наша тихая улица. На краю света.

Большая девочка пришла с матерью и братом. Мать и брат сели и стали пить и есть, а девочка ничего не хотела. Даже сесть она не хотела. Стоя, с злым лицом озиралась она и говорила своей матери злые, насмешливые слова:

— Ах, жарко тебе! Ах, не нравится тебе! А кто это затеял, мы с Виктором? Мы с Виктором хоть сейчас вернемся, пожалуйста. Ах, ты не хочешь! Ну что ж, пожалуйста. Но тогда не говори, что тебе жарко, потому что ты сама, сама виновата!