Цвета перванш - Виталий Владимиров

Владимиров Виталий

Цвета перванш

Виталий Владимиров

ЦВЕТА ПЕРВАНШ

Первыми оттаяли скамейки. Я сижу, а вокруг на осевшем сахаре сугробов, на набухающих капельках, в лужицах, в ручейках колются булавочными лучиками солнечные зайчики. Закроешь глаза, и наплывает красный туман воспоминаний, откроешь - видно небо цвета перванш, как ты говоришь, и талую грязь на дорожке. Жду тебя... Может, и не приедешь. И не знаю я, как тогда буду жить. Параллельно ногам лежат костыли. Алюминиевые. Мне кажется, что костыли - ноги мои, не переломанные, только свободные от плоти, сущность моих ног - легкая и крепкая. ... Поезд тихо отстукал последние стыки и стал. Открылись, прошипев, двери, но никто не вышел из вагонов - только ты. Ты увидела меня, одного, на пустом перроне. Ослепительна радость встречи - я бросаюсь к тебе... Почему ты застыла? - устала? - и из окон вагонов лица так странно смотрят? на меня... Я упал и лежу на сером асфальте, ты готова заплакать, и как ярок солнечный свет! У тебя красные резиновые сапожки, ажурные чулки, а руками ты мне закрываешь глаза... Можно попытаться встать. Обычно чужие сильные руки бережно поднимают меня, подают костыли, и я уверен в их поддержке. Мне не дадут упасть. А что если попробовать подняться, пока за мной не пришли? ... Я вошел, поздравил женщин с наступающим праздником, вручил каждой по ветке мимозы и открытке с персональными пожеланиями и сел за свой рабочий стол. Я - единственный мужчина и поэтому только мне сегодня оставаться до конца рабочего дня, а они по случаю праздника уйдут с обеда. Скинулись, и я пошел купить выпить и закусить. Падал мокрый снег, у прилавков и касс стояли длинные очереди уже уставших с утра людей в тяжелых зимних пальто. Я отстоял все очереди во всех магазинах, медленно переступая по мокрым опилкам, купил вино, колбасу, сыр и хлеб, завернул бутылки в газету, чтобы их не увидел вахтер, и вернулся на работу. Женщины наливали мне больше всех вина, ведь я - единственный мужчина, а потом все ушли и я остался один. Я сидел пьяный за столом, смотрел в окно на медленный снег и думал, что надо сидеть здесь до конца рабочего дня, и что директрисса будет звонить и проверять, на месте ли я, а ты тоже на работе вышла и где-нибудь сейчас идешь, смеешься так, как только ты умеешь, и знакомишься в метро с мужчинами, потому что они на тебя сразу делают стойку, а сегодня грех не сделать этого - ведь завтра женский праздник, но в конце концов ты придешь домой и тебе придется убираться в квартире, утром мы, как всегда, проспали, и надо будет убрать постель и мыть посуду, а меня не будет и тебе покажется, что я увиливаю от домашних дел, и ты устанешь, и у тебя будет плохое настроение, а потом приеду я и поцелую тебя, потому что я тоже должен тебя поздравить, поздравляю, вот веточка мимозы, вот открытка, а от меня несет перегаром, и ты смотришь чужими глазами и ждешь, а главное, у меня нет подарка, потому что откуда деньги, ты же знаешь - я тебе все отдаю, но это не оправдание, подарок все равно должен быть, и тогда ты говоришь, что я - неудачник и это так похоже на правду, что я зверею, и праздник кончается, не начавшись. Как давно это было, в прошлом, в невозвратимом прошлом, где покоится убитая нами любовь... Острая боль пронзила ноги. Так не встать. Попробуем подругому. Если поставить костыли вертикально, то можно подтянуться на руках вверх. Как на кольцах. Сначала до подбородка... Так... Теперь руки... Главное, перехватить руки. Вперед! Если уж подать, то головой вперед, в солнечную грязь весны. Надо выжать себя на руках. Может, опереться на ноги? Нет, так могу грохнуться. Вверх, к небу, не знал, что я такой тяжелый, еще, еще немного, как же до земли-то далеко. ... Я стоял у стены и спиной ее ощущал. Были пьяны все, только я не пьян, пьяным я не бывал с тех пор, как мы с тобой разошлись. Не брало. Даже во сне, если виделся сон, я знал, что ты мне только снишься. У стены хорошо, как кораблю у причала. Надежно. На серединке комнаты двое ссутулились в танце. Ей тяжело в мохере, вспотела, глупая. Да и он невнятно вертит своим тазиком бедер - две столовых ложки да ножки, Одиноко мне, зло и тоскливо вдруг стало, даже стенка покачнулась, стою, словно на карнизе. Но нет. Повезло. Сквозь сумерки одиночества проступил стук, он совпал с сердечным ударом и возникло желание предаться этому ритму, как проступку. Прощай, стенка! Твой корабль ушел в океанскую качку. Дайте танец, дайте! Я хочу испить его чашу. Чаще! Разворот - и ты. Кто ты есть? Разве важно? И мое плечо - к твоему плечу. Разошлись. Ближе . На бедре рука так и пляшет в такт. И глаза - в глаза. Утону! Твои руки уводят меня из квартиры, есть холодный подъезд и перила, и тогда, взяв руками твою голову, я целую тебя в губы. Боль! Самая большая боль - это любовь. Праздник пройдет, и наступят будни. И тогда будет большее в сто крат. Я целую тебя опять... Жарко. Вперед, костыли, а за ними я, главное, не скользить и не думать о падении. Идти и идти. Раз можно идти - надо идти. Только жарко, печет. Солнце печет и ноги печет, будто кровь по ногам течет. Ручьем. ... Ты, я и твоя подруга. Мы возвращались лесной дорогой на дачу. Тебе было ужасно смешно, как я боялся щекотки. Ты делала вид, что больше не будешь, а потом неожиданно набрасывалась на меня и смеялась. Темнело. Из-за поворота вышли трое. Воротники на рубахах не сходятся на шеях. Они пошли медленнее. Нам навстречу. Я сжал твою руку. - Я знаю, они в школу идут, у них сегодня вечер выпускников, я объявление на станции читала, - сказала ты. Непохоже было, чтобы они помнили, когда сидели за партой, скорей, сидели... Они засмеялись. Особенно противен был рыжий с белыми глазами. Он расставил руки и ловил тебя. - Пошли с нами! - Ага... на вечер... - В школу... Га! Третий молчал, только смотрел на твою подругу и на меня. Не в глаза, а куда-то на шею, под подбородок. - Дураки, мы мы же не одеты, - сказала ты. Они держали тебя за руки. - Пусти, - ты попыталась пройти. Я встал на обочине и смотрел на камень, лежащий у ног. Ты засмеялась. Только ты умеешь так смеяться - безмятежно и доверчиво. Бездумно. Третий прошел мимо меня и твой подруги равнодушно, но очень близко. За ним нехотя прошли двое. Рыжий оценивающе окинул меня взглядом, а следующий был безмятежно пьян. Позже ты перемазала меня йодом с ног до головы, и я стал похож на дикаря в боевой раскраске, а твоя подруга, охая, вспоминала подробности драки с рыжим, а потом в ночи я целовал тебя вспухшими губами , и было больно и нежно. И тогда ты сказала, что увидев нож в руках третьего, так испугалась за меня, что поняла - это любовь, но нельзя просто так уйти от мужа. А потом не жил. Ждал. Ты смеялась в ответ на мои печали, качала головой и просила - потерпи... по... тер... пи... Я не оборачиваюсь, но знаю, что больницу на склоне холма в сосновом лесу, как белый корабль в зеленых волнах, уже давно не видно, вперед, костыли, вперед, скоро станция, вот будет сюрприз, когда ты меня увидишь... если приедешь. Можно постоять у этого дерева, я прислоняюсь к нему и спиной ощущаю морщины коры. ... Ты ждала моего звонка, чтобы я забрал тебя к себе. Не дождалась. Может быть, звонила мне. Неужели судьба переломала мне не только ноги, но и срезала цвет нашей любви? Достигла ли тебя весточка из загородной больницы?.. Самое сложное, самое важное, самое трудное - ясность. Я шагаю по шею в людском потоке меж плащей, пальто и платочков, спать ложусь или утром встаю, знаю одно - люблю. Не умею наполовину - весь! Вместе спать, вместе есть... В разных концах города - телефон. Ты дышишь не в трубку, а в ухо мне - мы вместе. Я пораньше пришел и стою у ворот. Вот и ты. И хотя еще далеко, машешь мне рукой, улыбаясь - мы вместе. Среди ночи очнувшись, ты ко мне в полусне тянешься, я тебя успокою - мы вместе. А страшнее всего, когда целого дня усталость мы друг другу приносим, а требуем ласки. Но страшнее всего, когда врозь и кино, и вода, равнодушное "да", и мы долго не видим друг друга, ежедневно встречаясь. Я боюсь... Самое сложное, самое важное, самое трудное - ясность. По сухому асфальту перрона легче идти. Костыли не скользят, и вообще я дошел, даже сел и, закинув лицо, улыбаюсь солнцу. Голубое прозрачное небо. Цвета перванш, как ты говоришь. Как это больно, постичь простую истину, что, оказывается, есть на свете счастье и надо его добиваться, чего бы это не стоило. С поворотом ползет электричка и, отстукав последние стыки, встает. Зашипели двери, на перрон деловито выходят люди, а потом появляешься ты, я встаю и бегу навстречу тебе. Здравствуй!