Убырлы - Шамиль Идиатуллин

Кота мы забрали из опустевшей избы в лесу. Изба опустела, потому что бабушка с именем ласточки, Карлыгачбикя, улетела, чтобы спасти Дильку и меня – и чтобы я успел победить убыра. Злую тварь, которая почти сожрала моих родителей и одноклассника Леху. Которая пыталась захапать Дильку и подкараулить нашу беременную родственницу Зульку. Которая заставила нас бежать из дома и три дня слоняться по электричкам, лесам и болотам, где мы мерзли, голодали, дрались и умирали – нет, не хочу вспоминать. Главное – мы не умерли. Мы поняли, что делать, чтобы не умерли остальные. И мы вернулись домой.

Кот зашевелился, чуть не вывалился из-за пазухи и принялся топыриться, отыскивая удобную позу. Вот ему точно было тепло и приятно.

– Ладно, – решил я. – К мусорке сходим – и домой.

Говорить я мог уже свободно, только недолго. Горло начинало болеть.

Дилька открыла рот – конечно, чтобы спросить, зачем к мусорке-то, – закрыла рот, подумала и заявила:

– Ну пойдем скорей тогда.

Мусорка была с обратной стороны дома – три кирпичных стенки и железные воротца, а за ними контейнеры. Я туда ходил крупные вещи выбрасывать: сгоревший пылесос или пачки прочитанных газет – папа всякий раз бурчал что-то про сдачу с миллиона родине. Быстро ходил – медленно там делать было нечего, да и воняло даже в самый мороз так, что ноздри слипались. А теперь-то у меня нюх до дурного тонким стал, вообще в обморок упаду. Чего прусь, спрашивается. Спрашивается, да не отвечается. Не знаю, чего прусь. Прусь вот, и все. Надо. Почему-то.

Вонища и впрямь была сильная, но в обморок я не плюхнулся. И перенес сладкий запах гниющей дряни куда проще, чем простенький душок от грузовика. Дышать пришлось экономно, и Дилька кривилась, но до края терпелки было далеко.

Дильку, чтобы рожи не корчила, я хотел поставить еще дальше. Утвердил ее на месте, буркнул «Сейчас» и шагнул было ближе к контейнерам, но ту же вернулся и взял сестру за руку. Не мог я ее одну за спиной оставлять. Хватит, наоставлялся.

В общем, вместе мы пошли. К самым воротцам, вокруг загородок, в одну сторону, в другую – и к нашему дому, по тающим в грязи льдистым островкам. Но на полпути развернулись и зашагали прочь, в сторону пятнадцатого дома, где Тимур и Наська живут. Так уж следы вели.

Незаметные следы. Точнее, невидимые – но я-то видел. Крыс было полтора десятка. Они мелкими когтистыми лапами натоптали между нашим домом и мусоркой целое шоссе – тоже невидимое, но просторное. По траве, которая потом ушла под снег, который потом стал грязью, которую потом перестали месить мелкие когтистые лапы. Позавчера где-то, пока наши мелкие когтистые лапы месили совсем другую грязь.

Крысы жили в нашем подвале, тусовались на нашей мусорке, и так все двадцать или сколько там лет, что стоял наш дом. Распугивали кошек, уворачивались от псов и дворницких сапог, отлеживались от ядов санэпидстанции, которую на моей памяти вызывали дважды – последний раз прошлым летом, когда весь второй подъезд проснулся от визга тети Сони, увидевшей, что здоровенный крысюк продрал сетку от комаров на балконной форточке и почти уже заглянул к ней в гости. Не брали крыс ни каблуки, ни псы, ни яды. А вот теперь что-то взяло. И увело. Тимуру с Наськой на радость.

До пятнадцатого дома я не дошел – и смысла не было, и отвлекся на след, чем-то отличавшийся от остальных. След уходил в сторону и нырял под лысый куст возле детской площадки. Он и летом был лысый, потому что возле детской площадки, говорю же, но упорно выживал. Крыска под ним оказалась не такой упорной. Она смогла зарыться башкой в тень и мусорную землю, и больше не смогла ничего. Я на секунду застыл, бездумно разглядывая тонкий, как медная проволока, хвост и мокрую шерсть на сером тощем, аж ребрышки видны, боку. Кот за пазухой растопырился и очень ловко, не больно, но и не щекотно, провел мне когтями по пузу. Я очнулся и легонько дернул за руку Дильку, которая напряженно всматривалась в тени под кустом.

– Пошли-пошли.

– А что там, Наиль? А куда?

– Домой, – сказал я, точно не расслышал первый вопрос.

Сказать-то легко. Идти я теперь мог. Кто-то внутри меня всё про всё понял, оценил и придумал, и теперь заставлял вытаскивать деревянные спицы, аккуратно подсовывать их за ремень сзади так, чтобы удобно было выдергивать – ну и твердо, по прямой гнал к подъезду. А я, который снаружи, боялся.

Интересно, «бояться» и «бой» – родственные слова?

Я еще раз прикинул план действий, понял, что никакого плана у меня нет, но если сосредоточиться, можно представить себя героем хорошо отрисованного ролика с кучей вариантов развития событий. Правда, голова от этого представления уходила в сторону и ломило затылок. И кой смысл представлять сто вариантов, если будет один. Пусть будет.

Я посмотрел на Дильку. Она быстро посмотрела на меня и уставилась на дверь подъезда. Я молча потянул сестру за руку так, чтобы она была за спиной и не высовывалась, и пошел вперед, зачем-то убирая левый кулак в рукав.

Дверь в подъезд не открывалась. Я дернул раз, другой и заозирался, соображая, чем бы ее поддеть. Дилька сзади брякнула какую-то глупость про то, что надо ввести кота. Не новоселье же, подумал я, машинально придерживая животное локтем и поворачиваясь к Дильке, чтобы отлаять за дурацкие идеи. Но она, скользнув мимо, уже тыкала в курлыкающие кнопки домофона. Не кота – код ввести. Во я дебил, понял я почти с испугом, молча отодвинул Дильку обратно за спину и рванул дверь.

От резкого движения кот впрямь чуть не ввелся – вернее, чуть не вывалился. Я думал, заорет, а он молча вцепился когтями в кофту – ну и немножко в меня. Я тоже не заорал, так, зашипел слегка и пошел левым плечом вперед.

В подъезде пахло цементной пылью, мусоркой и немножко залитым кострищем. А чего ты хотел-то, зло подумал я, поморгал, привыкая к полумраку, и зашагал по ступенькам. Дилька вякнула про лифт. «Пешком», – сказал я. Не потому что про лифт тоже забыл – почти нет. Просто когда чуешь гарь, глупо запирать себя даже ненадолго. Подвешиваться на веревочках в такой момент еще глупее. Четвертый этаж не четырнадцатый, не запыхаемся.

Мы не запыхались – Дилька перла очками и локтями вперед, как голодная гусеничка. Но на лестничной площадке снова встали, как бараны. Хотя дверь была не новая.

Это наша дверь была, в нашу квартиру. Железная, серо-коричневая в крапинку, с золотистой ручкой и глазком. И она опять была приоткрыта.

Дураки, вынесут же всё, онемело подумал я сквозь расталкивающее череп и грудь бумканье. Но это была придуманная мысль, для маскировки, не моя. Я-то знал, что никакие воры в эту темную щель не войдут. Специально прибудут, так у порога развернутся и деру дадут, как те крысы. Сами не поняв, почему. И все ценное из квартиры давно вынесли. Мы как раз и идем, чтобы обратно внести.

И еще я знал, почему дверь открыта. Потому что в петлю нож воткнут. Значит, кого-то дома нет, подумал с некоторым облегчением. Может, никого нет.

Хорош рассуждать, сказал я себе, сжал зубы, чтобы придавить бум-бум и страх, сразу разжал их – нельзя на охоте зубы стискивать, от этого слышишь хуже, – и приоткрыл дверь. Вынул из щели и тихо положил у порога кухонный нож. Вошел в квартиру, бездумно заводя Дильку за себя. Решил было на площадке ее оставить и аж задохнулся от этой мысли.

Мы перешагнули порог, как сквозь шторку прошли – в нос и почему-то на глаза пала тяжелая вонь. Гарь и гниль. За пазухой нервно зашевелился кот, за спиной – Дилька. Оба молча, к счастью. Тоже понимают.

Я щелкнул выключателем, еще раз, – без толку, не было света, – не глядя уцепил Дильку за куртку на плече так, чтобы отпихнуть на пол, если что, и зашагал на полусогнутых вдоль стенки. Левую руку так и нес перед собой, как таракан усы. У таракана усики, траляля. А Наиляны трусики, траляля. Храбрые если такие, сами попробуйте.

В зале никого не было. Темно там было, тихо и неправильно. Роутер не светился, телек был отвернут экраном к стенке, а мой диван стоял не то что незаправленный – на нем будто весь Дилькин класс в прятки поиграл и поспешно смылся. Одеяло наполовину вылезло из пододеяльника и длинным языком залезло на стенку, подушка валялась на полу, полуприкрытое скрученным в жгут покрывалом, перечеркивавшим всю эту красоту. Я бы хоть раз так оставил – получил бы от мамы пересадку лобной доли в брюшную полость и обратно. А им, значит, можно.

Им всё можно, напомнил я себе и покрался на кухню. Там запах был сильный и тяжелый – зато человеческий. Ну или какой уж – мусоркой, короче, пахло. Дилька запыхтела. Я шикнул и осмотрелся. Хотя чего там осматриваться, у нас не больно хоромы, кухня такая, что не спрячешься. Не было здесь никого.

Из Дилькиной комнаты мы тоже вышли почти сразу. Бардак был тот еще. Кровать смотрелась идеально, явно мама перестелила, Дилька сама такую геометрию не умела наводить. А все остальное как после взрыва. На столе ворох раскрытых книг и журналов, со стула занавеска свисает, причем не с родного окна, которое наглухо зашторено, на полу вперемешку одежда, книги и пластиковые лошади, за раскрытыми дверцами шкафа тоже типа снеговика из вороха платьев лепили. Пока я всматривался в конструкцию, Дилька обиженно посопела, юркнула мимо меня к шкафу и выдернула что-то из гущи. Я и рявкнуть не успел.