Плавание «Веселого Роджера» - Курт Воннегут

— А, пустяки, — буркнул Дюран.

После недолгой паузы Марион встала.

— Майор, — сказала она, — это была в высшей степени занимательная беседа... и все мы желаем вам счастливого плавания на «Веселом Роджере».

На этом все и закончилось.

Вернувшись на борт «Веселого Роджера», Дюран залпом прикончил невкусное, выдохшееся пиво и сказал себе, что готов сдаться — продать катер, вернуться в госпиталь, надеть халат... и до Судного дня играть в карты и листать старые журналы.

В самом угрюмом настроении он принялся прокладывать по картам обратный курс на Нью-Лондон. И лишь тогда обнаружил, что всего в нескольких милях отсюда родной городок его приятеля, который погиб еще на Второй мировой. Какое-то мрачное совпадение было в том, что на обратном пути к бессмысленной жизни он сможет навестить этот призрак прошлого.

Дюран прибыл в городок ранним туманным утром, накануне Дня Памяти. Он и сам себе казался призраком. Он пристал к берегу так неуклюже, что старенькая пристань содрогнулась, и завязал причальный канат громоздким, поистине сухопутным узлом.

Главная улица городка была пуста, только трепетали на ветру флаги. И лишь двое случайных прохожих на ходу окинули взглядом хмурого незнакомца.

Дюран зашел на почту и обратился к деловитой пожилой даме, которая проворно сортировала письма и посылки.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я ищу семью Пефко.

— Пефко? — переспросила почтмейстерша. — Пефко? Что-то я здесь таких не припомню. Пефко... Они приезжают сюда на лето?

— Н-нет, не думаю... то есть, уверен, что нет. Может быть, они уехали отсюда.

— Ну, кабы эти Пефко здесь жили, уж я бы об этом знала. Они заходили бы за своей почтой. В нашем городке всего четыреста жителей, и я никогда не слышала ни о каких Пефко.

Тут вошла секретарша из адвокатской конторы напротив и, присев на корточки рядом с Дюраном, принялась возиться с замком почтовой ячейки.

— Энни, — окликнула почтмейстерша, — не знаешь ты в округе кого-нибудь по фамилии Пефко?

— Нет, — ответила Энни, — разве что они живут в одном из летних домиков, на дюнах. Там постоянно меняются жильцы.

Она выпрямилась, и Дюран увидел, что эта женщина хороша собой — неброская, не показная красота. Дюран, однако, был сейчас так прочно убежден в собственной ничтожности, что почти не обратил на это внимания.

— Послушайте, — сказал он, — мое имя Дюран, майор Нэйтан Дюран, и один мой близкий друг по армейской службе был родом из этих мест. Его звали Джордж Пефко. Он сам сказал, что родом отсюда, и то же самое было записано в его бумагах.

— Ах, вот оно что, — протянула Энни. — Погодите-ка, погодите... Ну да, конечно! Теперь я вспомнила.

— Вы его знали? — быстро спросил Дюран.

— Я о нем слышала, — поправила Энни. — Да, я знаю, о ком вы говорите, этот парень погиб на войне.

— Я воевал вместе с ним, — сказал Дюран.

— А все-таки я не могу припомнить этого имени, — заметила почтмейстерша.

— Самого Джорджа Пефко вы можете и не помнить, — согласилась Энни, — зато наверняка помните его родных. И они действительно жили в домике на дюнах. Бог мой, как же давно это было — лет десять, а то и пятнадцать назад! Помните большое семейство, которое уговорило Пола Элдреджа пустить их на зиму в один из его летних домиков? У них было шестеро ребятишек, если не больше. Вот это и были Пефко. Просто чудо, что они не замерзли до смерти, ведь в домике для обогрева был только камин. Глава семейства приехал сюда собирать клюкву, да так и застрял на всю зиму.

— Ну, нельзя сказать, чтобы они были родом из этих мест, — возразила почтмейстерша.

— Джордж так считал, — заметил Дюран.

— Что ж, — отозвалась Энни, — парнишка, по-моему, был вправе так думать. Эти Пефко явно нигде не заживались подолгу.

— В этом городе Джордж записался в армию, — сказал Дюран. — Может быть, поэтому он и называл ваш город своей родиной.

По той же причине сам Дюран всегда считал своей родиной Питтсбург, хотя на это звание мог претендовать еще добрый десяток городов.

— Стало быть, он из тех людей, что нашли себе пристанище в армии, — проговорила почтмейстерша. — Да, теперь и я его вспомнила — худой был парнишка, но выносливый и упорный. Его семейство никогда не получало почты, да и в церковь наведывалось нечасто — вот почему они совершенно вылетели у меня из головы. Вечные бродяги. Джордж был, кажется, ровесником твоего брата, Энни.

— Да, верно. Только я в те дни неотвязно таскалась за своим братцем, а Джордж Пефко не имел никаких дел с его компанией. Эти Пефко всегда держались на отшибе.

— Но ведь должен быть кто-нибудь, кто хорошо помнит Джорджа! — пробормотал Дюран. — Хоть кто-нибудь... — Голос его дрогнул, и он смолк. Нестерпимо больно казалось ему, что Джордж так и сгинул бесследно, не оставшись жить ни в чьих воспоминаниях.

— Я сейчас припомнила кое-что еще, — сказала Энни. — Кажется, в его честь назвали площадь.

— Площадь? — переспросил Дюран.

— Ну, это не совсем площадь... просто так называется, — пояснила Энни. — Когда уроженец здешних мест погибает на войне, город называет что-нибудь его именем — перекресток, улицу и тому подобное. И ставит памятную доску с его именем. По-моему, в честь вашего друга назвали тот треугольный скверик, что возле самой пристани.

— В наши дни их столько, что и не упомнишь, — пробормотала почтмейстерша.

— Не хотите посмотреть на этот скверик? — спросила Энни. — Я с охотой вам все покажу.

— То есть, памятную доску? — отозвался Дюран. — Не стоит. — Он потер руки. — Скажите лучше, где здесь поблизости имеется хороший ресторан, с баром?

— После пятнадцатого июня — на каждом шагу, — сказала почтмейстерша, — но сейчас все рестораны закрыты. В аптеке можно купить сандвич.

— Нет, — сказал Дюран, — уж лучше я отправлюсь дальше.

— Послушайте, — вмешалась Энни, — раз уж вы все равно оказались в нашем городе, вам непременно нужно дождаться парада.

— После семнадцати лет в армии мне только этого развлечения не хватало, — проворчал Дюран. — Какого еще парада?

— В честь Дня Памяти, — пояснила Энни.

— А я думал, День Памяти завтра.

— Дети пройдут парадом сегодня. Завтра школа закрыта. — Энни улыбнулась. — Боюсь, майор, вам так или иначе, но придется перенести еще один парад. Они уже идут.

Дюран вялой походкой вышел вслед за ней на улицу. Здесь уже был слышен оркестр, хотя сами участники парада еще не появились.

— Они идут от одного сквера к другому, — пояснила Энни. — Нам, пожалуй, стоит подождать их в скверике Джорджа.

— Как скажете, — равнодушно отозвался Дюран. — Там, по крайней мере, рукой подать до пристани, где стоит мой катер.

И они пошли вниз по улице — к пристани и «Веселому Роджеру».

— За скверами прилежно ухаживают, — заметила Энни.

— Как всегда, — отозвался Дюран, — как всегда.

— Вы спешите еще куда-нибудь?

— Я? — с горечью переспросил он. — Я? Меня никто и нигде не ждет.

— Понимаю, — опешив, пробормотала Энни. — Извините.

— Это не ваша вина.

— То есть?

— Я армейский служака — такой же, как и Джордж. Лучше бы меня пристрелили, а потом поставили памятную доску. Живой я никому не нужен.

— А вот и сквер, — негромко сказала Энни.

— Где? А... вижу.

Сквер имени Джорджа Пефко представлял собой треугольник травы шириной в десять футов, рассеченный пешеходной дорожкой. В центре его лежал плоский камень, на котором была прикреплена металлическая памятная доска, такая маленькая, что ее легко было не заметить.

— Мемориальный сквер Джорджа Пефко, — проговорил Дюран. — Бог ты мой, хотел бы я знать, что сказал бы об этом сам Джордж.

— Ему бы, наверное, понравилось, — робко предположила Энни.

— Да он бы помер со смеху.

— Не вижу, над чем здесь смеяться.

— Не над чем, конечно, если не считать того, что все это показуха. Кому нужен Джордж? Кто о нем помнит? Просто уж таков людской обычай — ставить в честь погибших памятные доски.

Оркестр был уже виден — восемь подростков, шагавших вразнобой, огибали угол с самоуверенным, гордым и нескладным шумом, который сами они считали музыкой.

Перед ними ехал городской полицейский, растолстевший от безделья, истый представитель власти — куртка, краги, пистолет, наручники, дубинка и портупея. Словно не замечая, как дымит и кашляет его мотоцикл, он с горделивым видом медленно выписывал вензеля перед шагающей колонной.

За оркестром плыло, словно само по себе, лиловое облако. Школьники несли букеты сирени. Вдоль колонны шагали учителя, строгие и суровые, точно методистские пасторы, звучали их команды.

— Сирень в этом году успела расцвести в срок, — заметила Энни. — Такое случается не всегда.

— Вот как? — безразлично отозвался Дюран.

Учитель дунул в свисток. Колонна остановилась, и Дюран вдруг обнаружил, что прямо на него шагает, высоко поднимая колени, с десяток ребятишек. Глаза их округлились от сознания важности момента, в руках лиловели охапки сирени.