Верую ! - Василий Шукшин

- Ты прости меня... Можно я одно замечание сделаю?

- Валяй.

- Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?

- Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один знаменитый безбожник, сказал очень верно. Несколько самонадеянно, правда, ибо при жизни никто его за бога и не почитал.

- Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?

- Я сказал - нет. Теперь я скажу - да, есть. Налей-ка мне, сын мой, спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И себе тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно! - Поп выпил.- Теперь я скажу, что бог - есть. Имя ему - Жизнь. В этого бога я верую. Это - суровый, могучий Бог, Он предлагает добро и зло вместе - это, собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло? Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не истину выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза - делаешь вид, что тебе интересно слушать...

Максим пошевелился на стуле.

- Не менее интересно понять мне, что все-таки не спирт тебе нужен, а истина. И уж совсем интересно, наконец, установить: что же верно? Душа тебя привела сюда или спирт? Видишь, я работаю башкой, вместо того чтобы просто пожалеть тебя, сиротиночку мелкую. Поэтому, в соответствии с этим моим богом, я говорю: душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сковородки лизать на том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай и ад.- Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспотел.- Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится, не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне крайне интересно бежать со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других... Зло? Ну - зло. Если мне кто-нибудь в этом великолепном соревновании сделает бяку в виде подножки, я поднимусь и дам в рыло. Никаких - "подставь правую". Дам в рыло, и баста.

- А если у него кулак здоровей?

- Значит, такая моя доля - за ним бежать.

- А куда бежать-то?

- На кудыкину гору. Какая тебе разница - куда? Все в одну сторону - добрые и злые.

- Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь,- сказал Максим.

- Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая - скулить на месте.

Максим стиснул зубы... Вьелся горячим злым взглядом в попа.

- За что же мне доля такая несчастная?

- Слаб. Слаб, как... вареный петух. Не вращай глазами.

- Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?

Поп громко, густо - при больных-то легких! - расхохотался.

- Видишь! - показал он свою ручищу. - Надежная: произойдет естественный отбор.

- А я ружье принесу.

- А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо ты слаб.

- Ну - ножом пырну. Я могу.

- Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять лет тянуть.

- Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?

- Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал. Налей.

Максим налил.

- Ты самолетом летал? - спросил поп.

- Летал. Много раз.

- А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него, я думал: если этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и трусить не буду. Прекрасно чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня оторвал от земли и понес, я даже погладил по боку молодец. В самолет верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало прожил. Ровно - с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей. Длинных песен не бывает.

- А у вас в церкви... как заведут...

- У нас не песня, у нас - стон. Нет, Есенин... Здесь прожито как раз с песню. Любишь Есенина?

- Люблю.

- Споем?

- Я не умею.

- Слегка поддерживай, только не мешай.

- И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то загудел, что и правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий" поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.

- Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю. Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно...

Максим чувствовал, что он тоже начинает любить попа.

- Отец! Отец... Слушай сюда!

- Не хочу! - плакал поп.

- Слушай сюда, колода!

- Не хочу! Ты слаб в коленках...

- Я таких, как ты, обставлю на первом же километре! Слаб в коленках... Тубик.

- Молись! - Поп встал.- Повторяй за мной...

- Пошел ты!..

Поп легко одной рукой поднял за шкирку Максима, поставил рядом с собой.

- Повторяй за мной: верую!

- Верую! - сказал Максим.

- Громче! Торжественно: ве-рую! Вместе: ве-ру-ю-у!

- Ве-ру-ю-у! - заблажили вместе. Дальше поп один привычной скороговоркой зачастил:

- В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию-у! В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Вместе! За мной!..

Вместе заорали:

- Ве-ру-ю-у!

- Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что задохнутся там и побегут опять в чисто поле!.. Верую!

- Верую-у!

- В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мякость телесную-у!..

...Когда Илюха Лапшин продрал глаза, он увидел: громадина поп мощно кидал по горнице могучее тело свое, бросался с маху вприсядку и орал и нахлопывал себя по бокам и по груди:

Эх, верую, верую!

Ту-ды, ту-ды, ту-ды - раз!

Верую, верую!

М-па, м-па, м-па - два!

Верую, верую!..

А вокруг попа, подбоченясь, мелко работал Максим Яриков и бабьим голосом громко вторил:

У-тя, у-тя, у-тя-три!

Верую, верую!

Е-тя, етя - все четыре!

- За мной! - восклицал поп.

Верую! Верую!

Максим пристраивался в затылок попу, они, приплясывая, молча совершали круг по избе, потом поп опять бросался вприсядку, как в прорубь, распахивал руки... Половицы гнулись.

Эх, верую, верую!

Ты-на, ты-на, ты-на - пять!

Все оглобельки - на ять!

Верую! Верую!

А где шесть, там и шерсть!

Верую! Верую!

Оба, поп и Максим, плясали с такой с какой-то злостью, с таким остервенением, что не казалось и странным, что они пляшут. Тут или плясать, или уж рвать на груди рубаху и плакать и скрипеть зубами.

Илюха посмотрел-посмотрел на них и пристроился плясать тоже. Но он только время от времени тоненько кричал: "Их-ха! Их-ха!" Он не знал слов.

Рубаха на попе-на спине-взмокла, под рубахой могуче шевелились бугры мышц: он, видно, не знал раньше усталости вовсе, и болезнь не успела еще перекусить тугие его жилы. Их, наверно, не так легко перекусить: раньше он всех барсуков слопает. А надо будет, если ему посоветуют, попросит принести волка пожирнее - он так просто не уйдет.

- За мной! - опять велел поп.

И трое во главе с яростным, раскаленным попом пошли, приплясывая, кругом, кругом. Потом поп, как большой тяжелый зверь, опять прыгнул на середину круга, прогнул половицы... На столе задребезжали тарелки и стаканы.

Эх, верую! Верую!..