Моль - Виктор Свен

Всё это отвергает предположение о мести, как мотиве убийства. Было, видимо, что-то другое, не до конца раскрытое, хотя в следственном материале есть намек, что студент-убийца добивался любви девушки Ирины.

Этот мельком отмеченный в материалах следствия эпизод не привлек внимания полиции. Выдвинув версию мести, она, в дальнейшем, свое обвинение строила именно на таком мотиве. В действительности всё было значительно сложнее. Допустив же вероятность мести, корни ее надо было искать в душе Решкова, в которой наследственность подготавливала почву для возможных в будущем преступлений.

Полиции не удалось довести до конца «Дело об убийстве полковника Мовицкого». Наступил февраль 1917 года, и студент Леонид Николаевич Решков не только не предстал перед судом, но весьма торжественно — под звуки Интернационала — покинул тюрьму с документом, что он «революционер-террорист», революцией вырванный «из рук палачей».

С бумажкой, подписанной «Комитетом восставшего народа» появился в Москве Леонид Решков, сперва не особенно афишируя свою революционность. Потом, убедившись, что нечего опасаться раскрытия его подлинной «террористической деятельности», он, опять облачившись в студенческую тужурку, окунулся в бурное море заседаний и митингов. Совсем еще недавно находившийся в тюремной камере, в которой по прямой линии можно было сделать не более семи шагов, Леонид Решков наслаждался свободой передвигаться в любом направлении, появляться в повсеместно возникающих политических организациях, в которых с уважением относились к документу, подтверждающему, что предъявитель его, то есть Леонид Николаевич Решков, «революцией вырван из рук палачей».

Он, как будто, нашел свое место в жизни, и дальнейшее ему уже казалось простым и ясным. Оставалось лишь сойтись с теми, кто в эти суматошные дни подготовки к Учредительному Собранию митинговал, так думал Леонид Решков, и исчезнет та страшная пустота, с которой он не мог расстаться.

Но с кем сойтись? Трудность выбора потрясла его. Трезво смотря на самого себя, зная себе цену, он, с удивившей его самого брезгливостью, отодвинулся от большевиков только потому, что увидел в них своих родных братьев по нравственной нечистоплотности и примитивно-наглой демагогии.

Мысль о «родных братьях» его смутила.

«Это Кант, — сказал себе Леонид Решков, — говорил о двух вещах, удивлявших его: о звездном небе над нами и о нравственном законе внутри нас».

Звездное небо, признал Леонид Решков, существует и для него. А нравственный закон? Его не построишь только на прочитанных книгах и не втиснешь в студенческую тужурку.

Леонид Решков сделал попытку примкнуть к меньшевикам. Во имя идеи? С верой в их дело? Об этом он не думал. Его влекла к себе их интеллигентность, отблеск той культуры, душевности, всего того, чем был богат мир, в котором жил полковник Мовицкий.

Счастливая случайность свела его с видным меньшевиком-интернационалистом Юлием Мартовым, а, затем, и с его друзьями. Произошло несколько встреч, и вот уже Леониду Решкову показалось, что он принят ими, включен в круг их интересов, и дальше пойдет только с ними.

Вдруг и сразу всё рухнуло. Хотя нет: не вдруг и не сразу. Исподволь, постепенно, но неотвратимо, углублялась пропасть между Леонидом Решковым и Юлием Мартовым. Леонид Решков, наконец, понял, что он и Юлию Мартову и его друзьям духовно чужд. Да, они, в этом был уверен Леонид Решков, признают его студентом, считают умным и начитанным человеком, но смотрят на него глазами пренебрежительной настороженности.

Леонид Решков опять очутился в пустоте. Теперь уже признав обреченность своих попыток слиться с жизнью, он вернулся к старым зловещим мыслям о том, что ни при каких условиях не сможет спастись от самого себя, и навсегда останется Леонидом Николаевичем Решковым.

На площадях, в залах театров, на углах улиц со всё возрастающим азартом шумел и митинговал народ. Мимо всего этого торопливо и мрачно проходил Леонид Решков, упрямо думая о выпавшем на чью-то долю счастье одиночества.

«В какой-либо комнатушке», — сказал он себе, так и не замечая, что революция Февраля приближается к закату и что назревают новые, грозные события.

Когда первые попытки нанять хотя бы угол не увенчались успехом, он криво усмехнулся, подумав что похож на больную запаршивевшую собаку, которая ищет нору, чтоб там затаиться и околеть. Между прочим, к мысли о собаке, о сравнении себя с собакой, — он возвращался не раз, и не только в эти дни, но и в том будущем, которое начнется когда-то потом.

В угнетенном состоянии он однажды попал в Левшинский переулок и столкнулся со стариком, согласившимся сдать ему комнату при условии, что плата будет не в «керенках».

Леонид Решков перебрался в Левшинский переулок, на который даже захудалые извозчики смотрели с подозрением. Достаточно было, например, сказать: «В Левшинский!», извозчик хмурился, изучал седока, решая сложный вопрос: заплатит «барин» или сиганет с пролетки в одну из таинственных подворотен.

Первые дни, проведенные в Левшинском переулке, успокоили Леонида Решкова. Он даже улыбнулся над своею теперешней способностью обходиться без мыслей и спать без сновидений.

Но так продолжалось недолго. Достаточно было дням превратиться в недели, и он почувствовал, что жизнь тут, в этом заброшенном переулке, становится всё сложней и сложней, заполняется воспоминаниями об уже как будто бы навсегда отодвинутом прошлом. В конце концов мысль, единственная мысль об Ирине Мовицкой, стала навязчивой идеей, под влиянием которой он, однажды, поставил рядом с Ириной Мовицкой себя, Леонида Николаевича Решкова. А где-то в стороне, так показалось Леониду Решкову, были мертвые глаза полковника Мовицкого, всё изучающие и всё восстанавливающие.

Это было страшно. Страшно потому, что Леонид Решков глазами мертвого полковника разглядывал самого себя, отвернувшегося от того светлого мира, в котором и ему было отведено место.

Так, со стороны и вроде бы чужими глазами рассмотрев себя, Леонид Решков пришел к выводу, что его недавнее прошлое — не случайность. Оно было подготовлено не внешними причинами, а тяжелой, вошедшей в его кровь, наследственностью, сила которой неотвратимо возрастала из года в год. Потом, став студентом, он — уже со злобной завистью к миру семьи Мовицких — почувствовал себя чужим. Его раздражала и обстановка, и тихие задушевные беседы по вечерам, и пианино, по клавишам которого легко бегали пальцы барышни Ирины, и хромой полковник. В особенности ненавидел Леонид Решков большой портрет, перед которым, на столике, с весны до поздней осени, стояли вазы с полевыми цветами. Это был портрет покойной матери Ирины. С портрета на дочь, с тоской, казалось, смотрела еще молодая красивая и чем-то озабоченная дама.

Так родилось в нем дикое желание увидеть обломки пианино, разорванный портрет, а самих Мовицких — опустившимися, грязными не только внешне, но и духовно.

«Да, — говорил себе Решков, сидя в домике Левшинского переулка, — я к этому стремился. А почему стремился, понял только сейчас, здесь, понял, почему был убит полковник Мовицкий».

Он спокойно, без волнения, подумал о полковнике. Был и нет! Но мысль о нем вернула его туда, в то прошлое, которое никогда не повторится. В невосстановимое былое ушла даже не барышня Ирина, а маленькая Ирочка, девочка в беленьком платьице, стоявшая на веранде тогда, когда ему, теперешнему Леониду Решкову, тогдашнему бродяжке было восемь лет…

В один из дней осени 1917 года Леонид Решков, житель Левшинского переулка, со стоном откинулся на спинку стула, поняв, что любит Ирину Мовицкую. Это чувство показалось ему столь огромным, что он вздрогнул, тут же решив бежать на вокзал, втиснуться в поезд, уехать, чтобы где-то там упасть перед Ириной и раскрыть свою душу.

Он даже представил себе самого себя, обратившегося к Ирине с мольбой: «Судите сами».

Нелепость этой воображаемой картины заставила его криво усмехнуться и почему-то посмотреть на свои руки. Потом, через некоторое время, он догадался, что на руки смотрит как посторонний, лениво думающий о том, что эти руки убили хорошего человека.

Он продолжал прятаться в свое одиночество, почти не выходя из комнаты. Однажды, услышав раздавшиеся невдалеке выстрелы, он воспринял их как чью-то попытку помешать ему придти к очень важному и уже почти готовому решению. Словно желая проверить правильность своей догадки, он выскочил в коридор и, рванув дверь, очутился на крыльце.

— Ты куда? — закричал хозяин. — Не видишь: восстание!

По переулку, прижимаясь к домам, бежали перепуганные люди.

— Назад! — опять крикнул хозяин. — Закрой двери!

Решков повернулся, но дойти до двери не успел: шальная пуля свалила его у порога.

Очнулся он лишь тогда, когда вся комната была забита народом.