Сказки для падчерицы - Лилит Мазикина

Маленьких цыган.

Нам уже не больно.

Нас встречают звёзды,

Дальние дороги,

Вольные луга...

Верхом на ветре

«Li Rom a kiste li braval»[2]

Бруно Морелли

Кто бродит по миру грёзно,

Кто хищно кружит по следу;

Цыгане — верхом на ветре,

Кобыле в попоне звёздной.

Кто смотрит в круги бинокля,

А кто в зеркала глядится —

Цыгане, земные птицы,

Играют в цветные стёкла.

Кто ходит топиться в омут,

А кто поплескаться с краю;

Цыгане — в огонь ныряют,

В тоскующих песнях тонут.

Кто нежной клонится ивой,

Кто в солнце верхушкой метит...

Цыгане — верхом на ветре,

Кобыле с туманной гривой.

Байлаора (Ритмы фламенко)

Взгляд тёмный и страстный,

И нежный, и властный

Цыганских очей

Чарует опасно,

Бередит напрасно

В угаре ночей

Беззвёздных, кабацких,

Беспечных гусарски,

В дыму сигарет;

Лицо словно маска,

И адски, дикарски

Глаза — как запрет!

Желанней е-

ё в мире

нет!

Качаются бёдра

Бескостно, свободно,

Под стук каблуков.

С улыбкой недоброй,

Кровавой, голодной

Индийских божков

Танцует цыганка.

Звучат, как приманка,

Хлопки смуглых рук,

Но горда осанка

Лукавой южанки,

И дело к утру.

О, пусть не при-

ходит рас-

свет!

Сыграй мне, Талош

Франция, 1944

Сыграй мне, Талош, на жёлтой скрипке,

Янтарной, сладкой, как свежий мёд,

Сыграй мне лето, сыграй улыбку —

Пускай твой чардаш собак уймёт...

Сыграй мне, Талош, на скрипке синей,

Как ночь над лесом и глубь реки,

Дрожаще-нежной, как лист осины —

И заржавеют от слёз курки...

Сыграй мне, Талош, на скрипке алой,

Горячной, дикой, сестре огня,

Опасно-жаркой и сладко-шалой —

Прижги, не надо жалеть меня!

Но ты играешь на скрипке чёрной,

Глухой, как омут, слепой, как дождь,

Смычком тоску мне плетёшь узорно —

И тем надежду мою крадёшь...

Иоганну Тролльману

«O, tu, kalo ?irikloro,

Lid?a mange mro liloro.

Lid?a, lid?a mra rom?ake,

Hoj som phandlo Au?vicate!»[3]

Ружена Даниэлова

Он танцевал на ринге —

рождён был для танца.

Он не выдержал ритма:

в такой да вписаться...

Был он красив и молод,

пока дозволяли.

Лагерный смертный холод

ему прописали,

нары да серые стены —

зэ-ка Иоганну.

Вина его несомненна:

он был цыганом.

Выдрана, осквернённа

жизни страничка.

Его принеси письмо нам,

чёрная птичка!

Свадебная

На снегу простынном — розы.

На щеках из бронзы — росы.

Заплетают пряди-лозы

В плети-косы.

Что жених? Он здесь не главный.

Выпевают люди славу

Твоему отцу. Заздравно

Пьют отраву.

Что бледна ты? Льются песни,

Не сиди — пляши, невеста,

Разве свадьба не чудесна?

Всё по чести!

Романи бахт[4]

К кочевой звезде уводит

Млечная дорога.

Как давно мы не видали

На дорогах Бога!

Мы его ещё поищем —

Нам терпенья хватит —

По асфальту автобанов,

По болотным гатям...

Уберу-ка из колоды

Карты чёрной масти,

Посижу да нагадаю

Нам немного счастья...

В полутьме звенит гитара

О цыганской доле.

Где-то бродит наше счастье

По ночному полю...

СКАЗКИ ДЛЯ ПАДЧЕРИЦЫ

Бабка Варвара

Падали листья, ветки хлестали ветер, собаки выли.

Старая бабка Варвара молилась на календарь.

Бабка Варвара давно и усердно готовит себя к могиле,

так, как готовились все её бабки встарь.

Вышита чёрным крестом рубаха из серо-седой холстины,

белый платок отложен на полку с таблетками от хвороб;

в грубый подол рубахи зашиты четыре пера воробьиных,

и у печи давно стоит домовина, по-современному то есть — гроб.

Старая бабка Варвара молилась, поклоны била.

Где-то неслось машинами и поездами её письмо:

«Правнучка Настя — писала — голубка моя белокрыла,

ты приезжай, не мешкай, чую, выходит мой срок этой зимой.

Ты не грусти и не бойся, мы все там будем, Настасья,

дай тебе бог прожить столь же, сколь я жила,

только не так, как я, лучше в миру да согласьи.

Ты приезжай, смотри, двадцатого-то числа.»

Свечка коптила, ставни гремели глухо, дрожали стёкла.

Голенький клёныш у тына, тощий без листьев, дрог.

Злой и косматый, в медвежьей шкуре, с картинки блёклой

молча глядел на Варвару древний, забытый, суровый бог.

Сын Луны

Ринке

Город пищит углами: ищут поживу крысы,

Сына Луны, младенца с нежным жасмином щёк.

Делят углы ночные быстрые биссектрисы,

Льётся по колыбелькам серый крысиный шёлк.

Робко глядят с комодов толстые морды кошек.

Прячут хвосты собаки между мохнатых ног.

Поторопитесь, крысы! Бледный тимьян ладошек

Ждёт в катакомбах мокрых серый крысиный бог,

Скалит нетерпеливо мелкие злые зубки,

В темень таращит чутко, насторожив, усы,

Ждёт, рассыпаясь дрожью, будто с похмелья — кубка:

Скоро он будет рядом. Свет его сердца. Сын.

У царевны

A Veravicca

Как у царевны чертоги белы, да, белы, ровно крылья лебяжьи,

Будто пруды отражают полы с витражей голубые пейзажи.

У царевны во дворце

Ночевало солунце?,

Ночевало, почивало,

С утра укочевало.

Как у царевны одежды красны, да, красны, ровно зорьки румянец,

В одном рукаве сидят песни грустны, да упрятан в ином жаркий танец.

У царевны во обед

Си?дел месец — древний дед,

Как сидел он, всё гундел он,

Да вдвое похудел он.

Как у царевны косы темны, да, темны, ровно зимние ночи,

Губы смешливы да очи сумны, непонятно, кричит аль хохочет.

У царевны в сундуке

Сапоги на каблуке,

Как наденешь, так запляшешь,

Да ведьму перепляшешь.

Как у царевны чертоги белы, да, белы, будто белые кости...

Кости

— Зачем ты крадёшь мои кости? —

они не годятся на флейты,

они чересчур пока живы

и слишком их розов цвет.

Не станут их слушать крысы,

не будут они бояться,

а будут они смеяться

над слабостью губ твоих.

Не станут их слушать птицы —