Леший - Николай Старинщиков

Возможно, мужик подумал, что у мента не все дома: то он тулуп собирался сушить у себя на огороде, то вдруг решил отправиться на покос. Но какой здесь покос, когда коров всех давно подкосили.

Память не подвела: на пути должен быть покос дяди Вани Захарова. Однако пройдены около пяти километров, а покоса все не видно. Тропинка заросла подлеском, и лишь по продолговатой впадине можно догадаться, что когда-то здесь разгуливал народ. Пройдя еще километра полтора, я оказался у косогора. Внизу темнела среди зарослей масса воды. Там была река. А где же покос?

Повернул назад. Странное дело: река на прежнем месте, а покоса нет. Возвратившись примерно до полпути, принялся искать прежние приметы. Вроде та же местность, и вроде бы не та. Верить не хотелось: покос дяди Вани давно зарос. Кругом деревья и кустарник. Теперь здесь чаща, дебри лесные. И высокая, по пояс, дикая трава. Нет больше никакого покоса, как нет и самого дяди Вани.

От голода снова начинало поташнивать. Если не найти продуктов, придется переходить хоть на подножный корм. Хорошо, что хоть мама пока что остается в полном неведении. Старушка не в том возрасте, чтобы рыскать по лесу. Она уверена: сын живет в Нагорном Иштане у реки, в палатке. И пусть себе живет, раз так он решил.

Было то самое время, когда вовсю орудовала мошкара. Эта мелочь лезла в уши, нос, глаза и застревала в волосах. Ночью будут донимать комары. Скверно, что нечем развести огонь. Без него в лесу – совершенно беда. Об этом каждый чукча знает. Будь на этом месте, как и прежде, покос, можно было бы забиться под стог – и ночлег обеспечен.

«Надо идти к реке», – решил я. – Она судоходна. К берегам, случается, причаливают лодки. Иногда их оставляют без присмотра. И в них встречаются рюкзаки, набитые всевозможной снедью…»

– Вы решили повесить на меня утопленника… – мычал я сквозь зубы. – Посмотрим, что у вас получится.

У «Бариновой горы» я стал спускаться вниз. В действительности, конечно, никакая это была не гора. Так себе. Высокий обрыв над рекой, поросший лесом. Говорили, на этом косогоре когда-то давно жил барин-художник. Подростками мы бывали в этих местах, но, кроме заросших ям, ничего не обнаружили.

С трудом я перелезал через рухнувшие ели и сосны, проползал под ними среди сучков, обходил сбоку, уклоняясь от тропы и вновь возвращаясь. Наконец в изнеможении свалился к ручью. Он впадал в реку. За ручьем, на высоком глиняном косогоре, поросшем молодым сосняком, стояла наверху церковь.

Меня мучила жажда, но добраться до воды не было никакой возможности: ноги тотчас уходили в синюю глину.

Лавируя среди обомшелых ив, ступая мокрой почвой, добрался до реки. Кругом одна пустота. Ленивая волна с шорохом гладила глинистый берег. В стороне от ручья – в том месте, где обычно поджидали рейсовый теплоход, – выглядывал из крапивы уродливый ржавый сарай с красными облезлыми буквами: «Нагорный Иштан». Теплоходы давно не ходили – сарай остался. За сараем возвышался затравенелый крутой косогор, на котором и стояла деревня.

Ни души кругом. Ни одной причаленной лодки. Зато в зарослях лопухов, крапивы и конопли прятались над рекой ряды стальных ящиков, похожих на сейфы. Местные садоводы прятали в них рыбачьи принадлежности. Замки на ящиках самодельные, винтовые.

В кармане у меня лежал затвор от чужого табельного оружия, у ног валялся тулуп. Мысли неслись испуганным табуном. Сержант жив, слава богу. Остальное лишь дело времени. Выбраться бы только отсюда.

Со мной творилось что-то неладное. Меня тошнило, кружилась голова, дрожали ноги. Хотелось лечь и куда-нибудь провалиться.

У основания косогора лежало болотце, а над ним, в нескольких метрах выше, тянулись кверху несколько древних елей. Громадные деревья были все теми же. Зато изменился южный лысый склон косогора. Глиняный откос теперь кучерявился молодыми сосенками.

Меня тянули к себе старые долговязые ели.

Пришлось мочить ноги. Я вброд перешел ручей, обошел болотце и поднялся на четвереньках к деревьям. В этом месте была небольшая горизонтальная площадка. Еловые лапы касались земли, под ними на полу лежал толстый слой пожелтелой хвои.

Бросив на пол тулуп, я лег поверх него. Вверх уходила череда корявых сучьев. Сквозь них не видно неба. Дождь, если случится, едва ли достигнет земли. Он стечет по краям. У ствола будет сухо. Это меня устраивало…

У меня была высокая температура, я засыпал и вновь просыпался, не понимая, в каком времени суток нахожусь и сплю ли вообще.

Наверное, это была ночь, когда вдруг зашумел ветер. А может, это прошуршали кусты. Пришлось напрячь тело и, превозмогая усталость, открыть глаза: рядом стояла женщина, обросшая кучерявыми волосами. Волосы росли на ее покатой спине. Тело прикрыто подобием сарафана. Это было платье без рукавов, с широкими проемами спереди и сзади. Она прислонилась к дереву и заговорила.

«Лежишь? А ведь это тебе не поможет. Иди ко мне, и мы скатимся с тобой прямо в болото». – Она протянула ко мне кучерявые ладони.

Однако я продолжал лежать, не двигаясь. Я понимал, чего от меня хотят. При ее громадных размерах и моем состоянии ничего хорошего не получится. Она изломает меня всего. Кажется, я сильно перепугался. Глаза сами закрылись. Почудилось, кто-то тихо прилег рядом и обнял. Мы катались с ней по площадке. Она ласкала меня. И все время нашептывала, что помнит с того самого раза, когда впервые заметила вверху, на косогоре. Мать держала меня за руку…

Когда она уходила, появился серпик месяца. Женщина встала и сказала, что ей пора, что она поссорилась накануне с отцом. На прощание она пообещала, что будет мне помогать. Я не спрашивал, кто у нее отец. Да она и не сказала бы, потому что считала, что я должен был догадаться. Я понимал: их дом – тайга.

Потом была долгая дорога лесом. Тьма стояла, словно в доме без окон. Серпик месяца почему-то исчез. Все время казалось, что позади кто-то идет. Я останавливался, и там останавливались. Я начинал путь, и там продолжали идти следом. Я знал, что это раздаются собственные шаги, и успокаивался. Но вдруг послышалось, что рядом, вдоль дороги, непролазными дебрями кто-то в самом деле идет теперь напролом. Дорога сделала крутой изгиб. Полная луна вышла из-за туч, и на голом взгорке я увидел его: морда продолговатая, на голове рога лосиные. Ноги лошажьи расставил и стоит, ехидно ухмыляется, развесив желчные губы.

Мое тело в один миг оцепенело. Еще несколько движений ноги сделали по инерции, и я почувствовал, что торможу седалищем по мерзлой октябрьской дороге.

– Попался? – Он перестал улыбаться. – Думаешь, если втер девице очки, так, значит, и умник уже?

Он вздрогнул всем телом, переступил с ноги на ногу. Ноздри округлились, он судорожно вздохнул и опустил голову, готовый подцепить меня на рога. Позади него вдруг громко щелкнул под чьей-то тяжестью валежник, и сразу раздался низкий грудной голос:

– Только попробуй…

Для него это оказалось неожиданностью. По косматой хребтине пробежала недовольная волна.

– Опять ты?! – прогремел он. – Зачем ты вмешиваешься?!

– Я все сказала, – последовало в ответ.

– Но что здесь делает этот мутант?! – опять взревел он.

– Не трогай его…

– Хорошо, не буду. Ступай. Пусть живет, – сказал он, гордо подняв голову. – Можешь идти и быть совершенно спокойной: обещаю тебе и даю слово Лесного! Иди! – недовольно приказал он. – Мне надо его допросить!

В ответ послышались шаги. Там уходили прочь. Возможно, навсегда…

– Говори, – обернулся он ко мне. – Для чего ты сюда воротился?

– Я никого не убивал! – крикнул я, пытаясь оправдаться.

– Знаю! И не ори! – перебил он. – Здесь не глухие! А у меня просто такой голос! Тише я не могу…

– Я не виноват…

Он мотнул рогами, заставляя продолжать.

– Я из здешних мест…

– Будто это никому неизвестно, – ехидно заметил он.

– Банки консервные под каждым кедром – ни проехать, ни пройти. Кучами лежат! – вновь усилил я голос.

– Вот именно! А я что говорил!

Он воскликнул, будто только что обсуждал этот вопрос на Политбюро. На морде у него появилось подобие улыбки от уха до уха, и блеснули широкие зубы.

– Банки, значит, говоришь?…

– Они самые. Железные… Ржавые…

– Так их надо собрать и в переплавку.

– Одному не справиться, – смелел я на глазах.

– А ты заставь. Скажи, что сам, мол, велел. Леший… Лесной то есть… И на рожон-то впредь больше не лезь…

Я собирался еще раз открыть рот, чтобы произнести хотя бы слово, но не смог. Леший развернулся и пошел вразвалку от дороги, руками раздвигая заросли и подергивая временами косматой спиной. Позади я ожидал увидеть у него хотя бы лосиный хвост, но ничего не увидел. Волосы на заднице у него, к удивлению, оказались реже, так что даже в темноте белела кожа. «О пни да булыжники, сидючи, отшлифовал, – второпях думал я. – Где ведь только не носит тебя…»

Из глубины леса вдруг снова раздался его голос, и я вздрогнул.