В поле один воин - Герман Матвеев

Никита осторожно пошевелил левой рукой. Боли не чувствовалось. Было что-то другое… пониже ключицы какое-то стеснение, словно поставили пластырь, стягивающий кожу. Никита с удивлением смотрел, как выступает на гимнастерке темное пятно крови, опускается вниз и ширится. Похоже, как в детстве прикладывал он к чернильной кляксе край промокательной бумаги и следил за расплывающимся во все стороны пятном.

«Вот, наконец, и пролил кровь за революцию», с гордостью подумал Никита. Среди обстрелянных бойцов, имевших ранения, контузии, он чувствовал себя каким-то неполноправным. Записавшись одним из первых в члены Российского Коммунистического Союза Молодежи, он этим повысил свой авторитет среди бородатых красноармейцев, но все же его продолжали называть мальчуганом.

Где-то густо-густо ударил большой колокол, к нему вразброд присоединились другие. Нестройное начало выровнялось, и веселый пасхальный звон «во все колокола» запрыгал в воздухе. В городе попы встречали белогвардейцев.

Из кустарника вышел второй отряд. Впереди верхом ехали два офицера. У Никиты замерло сердце. Надежда на подмогу не оставляла его все время. А теперь… уходить? Как? Куда? Нет! Он — часовой и со своего поста самовольно не уйдет. В инструкции не предусмотрено ни одного случая, когда часовой мог бы уйти сам.

Колокольный звон то затухал, то с новой силой разливался во все стороны.

Горячая ненависть и решимость охватили комсомольца. Он приложился и выстрелил. Один из офицеров опрокинулся на лошади и, вздрагивая, повис ногой в стремени. Лошадь закружилась на месте. Второй офицер кубарем скатился вниз и спрятался в канаву. Солдаты побежали врассыпную. Никита стрелял. Левая рука онемела. Патронов оставалось мало. Солдаты бежали. Кто-то из них крикнул «ура», но сразу же замолчал. Никита стрелял без промаха. Он не чувствовал, как пуля ударила его в бок, и только, когда, отбив первую атаку, бросил вдогонку убегающим «лимон», почувствовал страшную слабость. «Лимон» не разорвался. Голова кружилась, и перед глазами плавали светлые водянистые круги. Никита положил голову на теплый ствол винтовки. Хотел пошевелить ногой, но их точно отрезали по пояс. Опять кругом запели пули. Многоголосый бешеный хор визжал, чмокал.

«Один в поле не воин», вспомнил Никита и горько усмехнулся. Тупая боль сверлила в боку. «Нет, он еще жив». Никита собрал последние силы. Упираясь правой рукой о землю, пополз к погребу. По земляным ступенькам скатился вниз. На толстой двери замок. С трудом подтянул Никита винтовку, перевернулся на спину и приставил ее дулом к скобе замка. Выстрел. Замок сдернуло, и он беспомощно повис. Это был предпоследний патрон. Дверь открылась легко. Жизнь в комсомольце теплилась, у него хватило сил уползти в темноту погреба.

Солдаты, заметив, что часовой прекратил стрельбу, поднялись и, поочередно перебегая, стали приближаться к погребу. Когда до окопа осталось шагов сто, они с криком «ура» бросились в атаку. В окопе никого не было. Валялись пустые гильзы и старая солдатская папаха с красной лентой. Опоздавший офицер указал пальцем на дверь. Солдаты побежали по ступенькам вниз.

Никита слышал крики солдат и офицера. Руками он лихорадочно раздвигал цинковые коробки, добираясь до артиллерийского пороха. Вот, наконец, в углу большая куча «макарон», а за перегородкой мелкий, ружейный. Никита воткнул винтовку штыком в самую середину. Солдаты, один за другим, шаря в темноте руками, пробирались по погребу.

— Что вам надо? — тихо сказал умирающий. — Вы хотите революцию задушить… не выйдет… — У Никиты хватило сил нажать курок.

Последним потерял сознание офицер, стоявший у погреба. Он почувствовал, как под ним дрогнула земля и какая-то сила швырнула его вверх.

Над восточной окраиной города взлетел громадный столб дыма. В окнах посыпались стекла. Глухой, мощный удар страшного взрыва перекрыл колокольный звон и согнал улыбки с лиц «победителей».