Воспоминания - Глеб Алексеев

В Триесте Алексеев без документов бежит с корабля и… попадает к итальянским фашистам. Лишь благодаря спасительной помощи Т. Г. Галушкиной, русской эмигрантки, бывшей монахини феодосийского монастыря, он переправляется в Далмацию. Арендует там заброшенные виноградники, выращивает дыни, выпекает шведский хлеб. Становится, наконец, довольно состоятельным человеком.

Живя в Югославии, Алексеев слушал лекции в Загребском университете и, вероятно, тогда же начал заниматься переводом. Переводил хорватского поэта Ивана Гундулича (1589–1638), сербских прозаиков Лаза Лазаревича (1851–1890) и Янко Веселиновича (1862–1905), писателей Украины: Михаила Коцюбинского (1864–1913), Ивана Франко (1856–1916), Василия Стефаника (1871–1936) и других. Некоторые из этих переводов были изданы в Германии, куда Алексеев приехал в 1921 году. «В те дни, из удушающего запаха магнолий, маслин и роз, меня тянуло к снегу, на север, в Берлин, куда долетали русские ветры», – так писатель объяснит потом свой уход из недавно созданного благополучия (там же, с. 18).

Сначала он едет в Белград, затем в Вену, где теряется от присутствия в городских кафе многочисленных украинских «правительств».

Из Вены переезжает в Берлин.

В начале 20-х годов в Берлине существовало несколько десятков русских издательств. Глеб Алексеев организует «Книгоиздательство писателей в Берлине», которое одним из первых стало печатать советских авторов: Бориса Пильняка, Константина Федина, Владимира Лидина, Сергея Есенина, Всеволода Иванова и др.

Алексеев знакомится с Максимом Горьким, Иваном Соколовым-Микитовым, Сашей Черным, Андреем Белым, Алексеем Толстым, Аркадием Аверченко, Алексеем Ремизовым. Учится в Берлинском университете, читает Гете, Даля, Афанасьева, обращается к былинам, «Слову о полку Игореве», изучает труды Маркса и Ленина.

В Берлине выходят его первые произведения: «Мертвый бег. Повесть зарубежных лет» (1923), сборник рассказов «Живая тупь» (1922), «Живые встречи» (1923), где даны литературные портреты И. Бунина, А. Белого, С. Есенина и других, сборник «Деревня в русской поэзии» (1922), сказки «Бабьи посиделки» (1923).

В архиве Глеба Алексеева есть фотография Аркадия Аверченко с дарственной надписью от 23 октября 1922 года, которая в шутливой форме отражает настроения многих русских эмигрантов: «От несчастного, сбитого с толку, затерянного в Берлинской пучине, не знающего ихняго языка – чужестранца Аркадия Аверченко – Глебу Алексееву на память об этом тяжелом событии…» (ф. 2524, оп. 1, ед. хр. 105). Знакомство с М. Горьким, Б. Пильняком утвердило Алексеева в решении возвратиться на Родину.

С 7 ноября 1923 года Глеб Алексеев – в Москве. Он активно включается в литературную жизнь столицы. Много печатается. Госиздат в этом же году переиздает его книгу «Мертвый бег» – повествование о жизни белой эмиграции в одном из беженских лагерей под Берлином. Писатель рисует горькие будни тех, кто был выброшен революционной бурей на чужой, неуютный берег. С первых же страниц мы погружаемся в страшный быт изломанных судьбой людей, где на всем – печать обреченности. Сострадание вызывают духовно гибнущие герои, один из которых отзывается на смерть ребенка словами, передающими весь трагизм ситуации: «В нашем положении детей заводить – по меньшей мере подло…» (Алексеев Г. В. Мертвый бег. Повесть зарубежных лет. М.; Пг., 1923. С. 64).

Анализ произведений Глеба Алексеева требует отдельной статьи, поэтому ограничимся лишь краткой характеристикой написанного им.

В 1926–1928 годах выходят в свет сборники повестей и рассказов писателя: «Горькое яблоко», «Дунькино счастье», «Свет трех окон» и др. О рассказе «Иные глаза» Горький писал в письме от 12 января 1927 года, присланном Алексееву из Сорренто: «Рассказ написан очень хорошо, убедительно […]. Можно даже сказать, что Ваш Евсей более человекоподобен, чем, например, „Мужики“ Чехова или Подъячева» (ф. 2524, оп. 1, ед. хр. 76, л. 1). Горькому импонирует правдивость Алексеева в изображении мужика: «Как всякая правда – художественная правда жестка, она даже более жестка, чем всякая иная. Это так и следует» (там же).

Издаются крупные произведения Алексеева: роман «Тени стоящего впереди» (1928), повесть «Шуба» (1928) (особенно подвергшиеся нападкам рапповской критики), «Жилой дом» (1926) и другие, в которых давались картины разрушения старого быта и становления нового сознания в русских городах и деревнях, раскрывалась психология человека в изменившихся социальных условиях.

Глеб Алексеев работал и в жанре очерка. Он много ездил по стране: побывал в Киргизии, на Алтае, Урале. Нередко сам принимал участие в работе тех, о ком писал. А. М. Горький в статье «О литературе» относит Алексеева к группе талантливых очеркистов, которые «придают очерку формы „высокого искусства“» (Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1953. Т. 25. С. 256).

В периодике тех лет появлялись и такие отзывы, в которых указывалось, что Алексеев пытается «под флагом очерка протащить свои чуждые и враждебные пролетариату взгляды» (ф. 2524, оп. 1, ед. хр. 100, л. 54).

Как результат поездки в Бобрики (ныне город Новомосковск) появляется роман «Роза ветров» (1930–1933) о строительстве коксохимического комбината.

Известны работы Г. В. Алексеева и в драматургическом жанре: пьесы «Макинтош», «Удар в степь», «Утро на Онеге», «Наследство героя» (по роману «Тени стоящего впереди»). По словам писателя, инсценировать этот роман для своего театра ему предложил А. Я. Таиров (см. письмо Г. В. Алексеева А. Д. Попову от 16 марта 1928 г. Ф. 2417, оп. 1, ед. хр. 495).

В 1933 году Алексеев с бригадой писателей по поручению Оргкомитета ССП отправляется на север «для участия в работах по реорганизации лит[ературного] движения, проводить краевой пленум и областной съезд писателей Севера» (ф. 2524, оп. 1, ед. хр. 65).

Там вместе с Артемом Веселым и Иваном Молчановым он занимается сбором и изучением фольклора северных народностей: ненцев и коми.

В мае 1934 года Г. В. Алексеев был принят в члены Союза советских писателей.

В своих «Автобиографических заметках» он отмечал: «Написанное мною за эти годы пусть само ответствует о моих поисках, провалах и достижениях. Три материка земного шара, десятилетние скитания и ранние седины выучили меня честному отношению к слову – вот почему никогда ни в каких литературных группах, сообществах и конкубинатах не состоял и впредь состоять не намерен: за написанное мною ответствовать (а при наличии группировок придется и впредь только ответствовать) предпочитаю один» (там же, ед. хр. 61, л. 10).

С конца 20-х и в 30-е годы его творчество все чаще получает лишь негативную оценку. Строки из его письма Л. М. Кагановичу от 21 апреля 1934 года раскрывают ту обстановку, в которой приходилось работать писателю: «…за все 11 лет работы в Советском Союзе […] я каждый день думал, что надо сложить перо, иначе его все равно вырвут группировки, любимой и испытанной мишенью которых я за все это время был.