Комната в подвале - Грэм Грин

— Нет, — сказала миссис Бейнз, — нет. Никуда он не пойдет. Серебро надо чистить.

— Успеется, впереди целых две недели.

— Кончил дело — гуляй смело. — Миссис Бейнз положила себе еще взбитых сливок.

Бейнз вдруг бросил на стол вилку и нож и отодвинул от себя тарелку.

— К черту! — крикнул он.

— Спокойно, — негромко сказала миссис Бейнз. — Спокойно. Ни бить посуду, Бейнз, ни браниться при ребенке я тебе больше не позволю. Мистер Филип, вы кончили? Тогда ступайте. — Она соскоблила остатки взбитых сливок с пудинга себе на тарелку.

— Я хочу гулять, — сказал Филип.

— Идите к себе и отдохните.

— Нет, я пойду гулять.

— Мистер Филип, — сказала миссис Бейнз. Она встала из-за стола, не доев взбитые сливки, и подошла к нему, худая, страшная, тусклая в полутьме подвала. — Мистер Филип, делайте, как вам велено. — Она взяла его за руку и чуть сжала повыше локтя; она следила за ним с безрадостным, страстным блеском в глазах, а поверх ее головы мелькали ноги машинисток, возвращавшихся после завтрака в конторы на Виктория-стрит.

— Почему мне нельзя гулять? — Но на большее его не хватило; ему стало страшно и стыдно своего страха. Вот она, жизнь; в подвальной комнате бушевали непонятные ему страсти. Он увидел в углу осколки, сметенные к корзине для бумаг. Он посмотрел на Бейнза, ища в нем подспорья, но перехватил его взгляд, полный ненависти — тоскливой, безнадежной ненависти загнанного за решетку существа. — Почему нельзя? — повторил он.

— Мистер Филип, — сказала миссис Бейнз, — делайте, как вам велено. Вы думаете, что если ваш папа уехал, вас некому будет...

— Вы не посмеете! — крикнул Филип и вздрогнул, услышав негромкий голос Бейнза:

— Нет такого, чего она не посмеет.

— Ненавижу! — сказал Филип миссис Бейнз. Он вырвался у нее из рук и побежал к двери, но она опередила его, она была хоть и старая, а проворная.

— Мистер Филип, — сказала она, — сию же минуту извинитесь. — Она стояла у порога, вся дрожа. — Если бы ваш папа слышал это, что бы он с вами сделал?

Она протянула руку — сухую, белую от соды, ногти срезаны чуть ли не до мяса, но он отскочил назад, так что теперь между ними был стол, и вдруг, к его удивлению, она улыбнулась; ее злоба мгновенно сменилась подобострастностью.

— Да ну вас, мистер Филип! — теперь она говорила весело. — Я вижу, хлебну я с вами горя, пока мама с папой не приедут.

Она отступила от двери и, когда он прошел мимо, шутливо шлепнула его.

— Некогда мне сегодня вас учить, и без того хлопот полон рот. Еще половина мебели стоит без чехлов. — И даже о верхнем этаже он не мог подумать без отвращения, когда представил себе, как миссис Бейнз будет шнырять там, надевая чехлы на стулья.

И он не пошел наверх за кепкой, а выбежал из холла прямо на улицу и, посмотрев направо, потом налево, снова почувствовал: вот она, жизнь, и я в самой гуще ее.

Розовые бисквитные пирожные на кружевных бумажных салфеточках, окорок, батон розоватой колбасы, осы, маленькими торпедами носившиеся за стеклом витрины, — вот что заинтересовало Филипа. Его ноги устали шагать по тротуарам; пересекать улицу он боялся и поэтому пошел сначала в одном направлении, потом в другом. До дома оставалось совсем немного; площадь была в конце улицы: тут начиналась самая неприглядная часть Пимлико. Он приплюснул нос к стеклу витрины, разглядывая сладости, и между пирожными и окороком увидел совсем другого Бейнза. Он не сразу узнал его выпуклые глаза, лысеющий лоб. Это был счастливый, смелый, бесшабашный Бейнз, хотя, если вглядеться, это был Бейнз, дошедший до последней степени отчаяния.

Девушку Филип видел впервые. Он вспомнил, что у Бейнза есть племянница, и решил, что, вероятно, это она. Девушка была в белом макинтоше, худенькая, бледная. Таких Филип никогда не встречал; она была из другого мира, о котором он не имел ни малейшего понятия. Он не мог бы придумать о ней разные истории, как, например, о высохшем старичке сэре Хьюберте Риде, или о миссис Уинс-Дадли, которая приезжала к ним раз в год из Пенстэнли с зеленым зонтиком и огромной черной сумкой, или о лакеях и горничных в тех домах, куда его приглашали к чаю либо поиграть с детьми. Она была ниоткуда; ему пришли на память русалки и Ундина[2], но среди них места ей тоже не находилось, ни среди них, ни в «Приключениях Эмиля и сыщиков», ни в «Семье Бастейблей». Она сидела загадочная, отрешенная от всего своей предельной сиротливостью и смотрела на розовое пирожное, на неполные коробочки с пудрой, которые Бейнз выставил на мраморном столике, отделявшем их друг от друга.

Бейнз требовал, просил, убеждал, приказывал, а девушка смотрела на свой чай и на коробочки с пудрой и плакала. Бейнз протянул ей платок через стол, но она стала мять его в руке, не вытирая слез; она ничего не хотела делать, не хотела говорить и отчаянно, молча боролась с тем, что ужасало, влекло ее и о чем она и слышать не могла. Две воли, любя одна другую, вели битву за чайным столиком, и туда, где стоял Филип, сквозь пыльную витрину с окороком и осами, проникали отрывочные приметы их битвы.

Ему было интересно, но непонятно, а понять хотелось. Он стал в дверях, чтобы лучше все разглядеть; никогда в жизни не был он так беззащитен; чужая жизнь впервые касалась его, давила, обминала. Эта сцена навсегда останется с ним. Через неделю он забыл ее, но она определила весь его дальнейший путь, всю его долгую отшельническую жизнь; умирая, он спросил: кто она?

Бейнз выиграл битву; вид у него был победоносный, а у девушки — счастливый. Она вытерла слезы, она открыла коробочку с пудрой, и пальцы их сомкнулись над столом. Филип подумал: вот будет забавно, если передразнить миссис Бейнз и крикнуть: «Бейнз!»

Они словно сжались — другого слова не подберешь; они стали меньше и уже не такие счастливые, не такие смелые. Бейнз первый пришел в себя и догадался, чей это голос, но возврата к прежнему уже не было. Опилки высыпались из их радостного дня; починить его было нельзя, и Филип испугался:

— Я не нарочно...

Он хотел сказать, что любит Бейнза, что он думал высмеять миссис Бейнз. Но ему вдруг стало ясно, что миссис Бейнз не из тех, над кем можно смеяться. Миссис Бейнз это не сэр Хьюберт Рид, который пишет стальными перьями и всегда носит с собой перочистку; миссис Бейнз это не миссис Уинс-Дадли; она — тьма, когда ночник гаснет от сквозняка; она — мерзлые комья земли, он видел их однажды зимой на кладбище и слышал, как было сказано: «Тут нужен пневматический молоток»; она — сгнившие вонючие цветы в чуланчике в Пенстэнли. В ней нет ничего смешного. Когда она рядом, терпи ее, а как только ушла — забудь немедленно, подави, загони вглубь самую мысль о ней.

Бейнз сказал:

— Да это Филип! — поманил его к столику и пододвинул ему розовое пирожное, которое девушка так и не съела, но радостный день надломился, и пирожное, точно черствый хлеб, застревало у Филипа в горле. Девушка ушла сразу, даже забыв взять пудру; точно маленькая, обломанная с узкого конца сосулька, она стала в своем белом макинтоше на пороге, спиной к ним, и растаяла за дверью.

— Кто она? — спросил Филип. — Ваша племянница?

— Да, да, — сказал Бейнз. — Племянница. Она самая, — и вылил остатки кипятка на крупные черные чаинки в чайнике.

— Выпить, что ли, еще одну? — сказал Бейнз. — В чаше радость и веселье, — упавшим голосом проговорил он, глядя, как темная горьковатая жидкость льется из носика. — Может, хочешь лимонаду, Фил?

— Простите меня, Бейнз, не сердитесь.

— Ты не виноват, Фил. Я подумал, что это ее голос. Она всюду пролезет. — Он выловил из чашки две чаинки и положил их себе на левую руку с тыльной стороны — одна была тонкая, размокшая, другая — твердый черенок. Он хлопнул по ним правой рукой: — Нынче, — и черенок пристал к ладони, — завтра, в среду, четверг, пятницу, субботу, воскресенье, — но чаинка не сходила с руки и, подсыхая под его шлепками, держалась с упорством, которого трудно было ожидать от нее. — Она сильнее — победила, — сказал Бейнз.

Он встал, заплатил по счету, и они вышли на улицу. Бейнз сказал:

— Я не прошу тебя говорить неправду. Но ты не рассказывай миссис Бейнз, что встретил нас здесь.

— Конечно, не скажу, — ответил Филип и добавил тоном сэра Хьюберта Рида: — Я понимаю, Бейнз. — Но он ничего не понимал; он плутал в темноте, окружающей взрослых людей.

— Я, конечно, сглупил, — сказал Бейнз, — слишком близко от дома, но мне и подумать об этом было некогда. Я не мог не повидать ее.

— Конечно, Бейнз.

— Времени у меня впереди мало, — сказал Бейнз. — Я ведь не молод. Должен я был узнать, как она там — жива ли, здорова.

— Конечно, Бейнз.

— Миссис Бейнз все у тебя выведает, если сможет.

— Положитесь на меня, Бейнз, — сказал Филип голосом Рида — сухим, солидным, и вдруг: — Тише! Она смотрит в окно. — И действительно, она выглядывала из-за кружевных занавесок в подвальном окне, соображая, где они были. — Мы не пойдем домой, Бейнз? — спросил Филип, чувствуя холодную тяжесть в желудке, как бывает, когда объешься пудинга; он вцепился в Бейнза.