Гравилёт Цесаревич - Вячеслав Рыбаков

- Кисленко отчетливо окает, сильнее, чем я сейчас изобразил. Сомнений быть не может. Два "о" и ударение на последнем слоге.

- Может, что-то блатное? Надо будет проконсультироваться у кримфольклористов... Хотя откуда технику Кисленко знать?..

- Возможно, имя? - предположил, в свою очередь, Круус. - Это было бы очень удачно. Хотя... - как и я, оборвал он себя, - тогда почему дальше идет множественное число: "с дубинами"?

- Как вы насчет перекурить, Вальдемар Ольгердович? - спросил я.

- Охотно. Мне это помещение уже несколько... - он не подобрал слова, и даже не стал напрягаться, чтобы закончить фразу - и так все было понятно.

- Я тут посижу, - подал голос Болсохоев. В комнате умещалось семь коек, и все они были свободны - за исключением той, на которой страдал в своем непонятном забытьи Кисленко. Полковник, сцепив пальцы и сгорбившись, сидел на соседней сиротливо и грустно. - Вдруг он еще что-нибудь скажет.

Мы вышли в коридор. Прошли мимо виновато глядевших медиков - один тут же нырнул в дверь за нашими спинами, Круусу на смену; прошли мимо заплаканной жены Кисленко, когда-то видимо, красивой, но уже сильно расплывшейся таджички - Круус, собрав губы трубочкой, чуть покачал головой отрицательно в ответ на ее отчаянный взгляд.

Наркопункт был упрятан в глубине небольшого, но плотного и пышного скверика, и рыжий свет уличных фонарей сюда не долетал. Мы отошли за угол, чтобы не била в глаза резкая лампа над входом, и уселись на скамейку во мраке, под громадными звездами, лезущими с бархатного неба сквозь просветы в узорных линиях чинар.

У Крууса дрожали руки, я дал ему огня. Затлели оранжевые огоньки.

Было тихо.

- Гипнотическое программирование? - спросил я.

- Я понимаю, - неторопливо заговорил Круус, - вас, как не специалиста, все наводит на эту мысль. Действительно, нам известны отдельные случаи, когда преступники, для того, чтобы осуществить какие-то короткие акции чужими руками, руками случайных людей, на которых и подозрение-то пасть не может, прибегают к этому изуверскому приему, - он нервно затянулся, и это движение представляло собою решительный контраст деланному спокойствию речи. - Как это происходит? Вначале человек подвергается форсированному внушению, как правило, с предварительным введением в организм препаратов, облегчающих эту операцию. С едой, с питьем, или - аэрозоль... Скажем, гексаметилдекстрализергинбромиды, или что-то в этом роде, неважно. Важно то, что их следы можно обнаружить в организме еще недели через две-три после введения - а я их не обнаруживаю. А еще неделю назад никто - это вы мне сами сказали - не знал, что великий князь соберется в Петербург. Дальше. О полученном внушении человек не помнит и живет себе припеваючи. Но в определенный момент, под воздействием какого-то заранее введенного в программу детонатора - кодового слова, открытки с определенным изображением, появления человека с определенной внешностью, наконец, просто специфического боя часов, был такой случай на некоторый промежуток времени человек превращается в робота и совершает ряд некоторых, строго заданных действий. Его способность к их варьированию в зависимости от конкретной ситуации минимальна.

- Вы хотите сказать, что для того, чтобы Кисленко собрал кислородную мину, именно этот тип мины должен был вложить ему в подсознание преступник?

- Совершенно справедливо, - кивнул Круус.

- Значит, преступник должен был заранее знать, что накануне отлета "Цесаревича" Кисленко получит на складе кислород?

- Бесспорно.

- Но решение о запуске пилотируемого зонда "Озон" было принято на несколько дней раньше, чем стало известно об отлете "Цесаревича".

- Вот видите, опять нестыковка. Но самое главное дальше. Исполнив программу - передав, скажем, пакет кому-либо, установив мину, да, мину, были прецеденты - "пешка" ничего о своих действиях не помнит и опять живет припеваючи. И даже если доходит дело до допросов, отрицает все с максимальной естественностью. Я ни разу не слышал, чтобы программа конструировалась иначе, для преступников это самый привлекательный вариант. При разблокировании памяти, если оно удается - мне оно, как правило, удается, - скромно вставил Круус, - "пешка" вспоминает о том, что совершила в бессознательном состоянии и иногда даже вспоминает саму операцию внушения. Хотя реже, здесь стоят самые мощные блоки... А в данном случае, прошу заметить, все наоборот. Кисленко почти за сутки до преступления выглядит, словно очнулся в незнакомом мире. Но выглядит он вполне осмысленно, просто недоуменно - а "пешка" выглядит, наоборот, туповато, автоматично, но ничему не удивляется. Затем Кисленко быстро адаптируется, вся его память в его распоряжении, и ведет себя не только осмысленно, но и, простите, находчиво - из явно случайно подвернувшихся под руку материалов мастерит взрывное устройство.

- Может, все-таки Сапгир, или кто-то из высших начальников администрации аэродрома? - совсем теряя почву под ногами, беспомощно предположил я. - Они ведь знали о планируемом полете "Озона"...

Но не о близком отлете "Цесаревича", тут же одернул я себя. Об этом никто не знал. Великий князь принял решение лететь внезапно - понял, что может позволить себе выкроить пару дней.

- Дальше, - не слыша меня, вещал Круус. - Совершив акцию, он, вместо того, чтобы забыть о ней и стать нормальным, становится еще более ненормальным. Фактически, он находится в шоке и, вероятнее всего, именно от содеянного. Когда я пытаюсь разблокировать ему память, вместо того, чтобы вспомнить преступного себя, он, судя по его дикому крику "Не хочу! Он живой!", становится прежним, обычным собой, добрым и славным человеком, который теперь не может жить с таким грузом на совести. Когда я оставляю его в покое, он продолжает бороться непонятно с кем, пребывая в каком-то иллюзорном мире. Что это за мир, по нескольким обрывочным фразам сказать нельзя, но, уверяю вас, в теле Кисленко поселился сейчас кто-то другой. И с прежним Кисленко они ведут борьбу не на жизнь, а на смерть.

- Шизофрения... - пробормотал я. Круус пожал плечами. - А документы? - вспомнил я. - Почему он жег документы?

- Что я могу сказать? - снова пожал плечами психолог. - Надо вести его в Петербург - там, во всеоружии, попробуем разобраться. И надо спешить. Он буквально на глазах сгорает.

Из тишины донесся стремительно накатывающий шум авто. Торопливый, низовой свет фар лизнул нежную кожу деревьев - зеленоватые днем стволы вымахнули из тьмы мертвенно-белыми призраками и спрятались вновь. Отбросив окурок, я встал посмотреть, кто подъехал.

Как я и ожидал, это был Григорович. Отъезжая с аэродрома сюда, я послал его побеседовать о Кисленко с настоятелем здешней звезды коммунистов. Беседа ничего нового не дала. Замечательный человек, честный, щепетильно порядочный, всегда буквально рвущийся помочь и защитить. Мухи не обидит. После смерти Алтансэс Эркинбековой был одним из кандидатов на тюратамского настоятеля. Едва-едва не прошел.