Знакомьтесь – Юджин Уэллс, Капитан - Игорь Поль

Именно он два года назад расстрелял автомобиль с пьяным угонщиком, сбившим пешехода. До этого его изрешетили пулями два экипажа преследования. По нему стреляли из своих хлопушек пешие патрули. Но машина мчалась, как заговоренная. И только Андреа, улегшись на капот своего толстозадого «форда», снес безумцу его дурную башку. Когда Андреа останавливает очередного байкера на гравицикле со снятым ограничителем тяги и выписывает умопомрачительный штраф, никто из бородатых братьев не раскрывает рта. Потому что сержант Моретти стреляет быстрее, чем думает. Тех, кто сомневался в этом, давно уже пропустили через печь городского крематория по программе бесплатного захоронения коренных граждан. Сержант Моретти служит уже пятнадцать лет. За это время любой может показать, на что способен. Он и показал. Когда он достает пистолет на занятиях по стрелковой подготовке, остальные прекращают огонь. Смотрят, как он палит. Андреа есть что показать молодым.

Сегодня утром он въезжает на эстакаду многоэтажной парковки со стороны улицы Висмари. Кивает знакомому охраннику. Тот поднимает шлагбаум. Старина «форд» мягко рокочет движком, петляя по спиральному подъему. Выезжает на крышу. Крадется между рядами невзрачных машин. Похожих на мыльницы «фолков», «ферро» и «маско». Лимузинов тут не оставляют. Дорогие машины стоят не выше второго уровня.

Андреа медленно идет вдоль бетонного бортика. Прохаживается из конца в конец. Поднимает лицо к небу. Ни облачка. Слюнявит палец. Ветер едва холодит кожу. Поворачивается лицом к Мариотт-платц. Смотрит на резную тушу отеля, прищурив глаза. Находит увитую зеленью смотровую площадку люкса. Третью справа. Солнце припекает ему спину в темной форменной рубахе. Припекает, несмотря на кожух легкого бронежилета поверх нее. Двести метров. Идеальные условия. Он возвращается к машине. Достает карабин. Закидывает его на плечо. Усаживается на капот и закуривает. «Хороший денек будет», – думает сержант, выпуская через нос струйки дыма.

– Мишель, ведь я действительно не помню ничего, – жалуюсь я. – Все точно стерто. Только эхо в голове.

– Это бывает после «дури», – спокойно говорит моя баронесса. Мы сидим в огромном светлом помещении с мягким ковром на полу и завтракаем вдвоем, без прислуги. Охрана ожидает нас в других комнатах. Все это вместе – несколько спален, бассейн, сауна, тренажерный зал, гостиная с тяжелой мебелью из настоящего темного дерева, смотровая площадка с живыми деревьями и цветами, все это – номер-люкс. Так мне Мишель объяснила, когда мы утром встретились. Правда, не объяснила, как я тут очутился. И Триста двадцатый темнит. Бормочет что-то уклончиво. Вроде бы даже дуется. Тоже мне, друг.

Солнечный свет, чуть затемненный поляризованным стеклом, блестит на глянцевых листьях комнатных деревьев. Я размазываю масло по кусочку тоста. Руки слегка дрожат. Я съел три яйца всмятку, большой ломоть жареной ветчины, миску жидкой овсянки, тарелочку чего-то со вкусом йода и рыбы. Выпил две чашки кофе со сливками и стакан апельсинового сока. И все равно голоден. Вроде неделю не ел. Упоминание Мишель о «дури» будит внутри кое-что не слишком приятное. Мне становится стыдно. Но то, как она об этом говорит – естественно и буднично, заставляет меня удивиться.

– Ты так спокойно об этом говоришь? – осторожно спрашиваю я. – Ты разве не сердишься на меня?

– Сержусь? Об этом? А что в этом такого? – Мишель даже чашку с кофе опускает, такое изумление у нее в глазах. – Все этим пользуются. А музыканты и артисты – в особенности. Это ведь имперская планета.

Стоп. При чем тут имперская планета? Что значит – все? Что-то я совсем запутался.

– Все? Ты хочешь сказать – они тут все равно, что наши синюки на базе? Сплошь наркоманы? Ты, верно, шутишь, Мишель? Ведь шутишь, да? Ты же на тех синюков на базе так смотрела – как на животных!

– Юджин, ты просто с ума меня сведешь своей непосредственностью! Ты что, головой вчера приложился?

– Не знаю, – убито отзываюсь я. – Ты все же расскажи мне, ладно?

– Ну, хорошо. Если тебе так хочется, – она пожимает плечами, будто исполняя каприз ребенка. – Эти штуки с рождения вживляются. Всем имперским гражданам. «Центры равновесия». Такие крохотные биоэлектронные создания. Они растут вместе с людьми. Через них стимулируется развитие личности. Генерируются положительные эмоции. Формируется набор базовых понятий «плохо-хорошо». Определяется оптимальное направление деятельности человека. Набор позитивных эмоций, гарантирующий равновесие…

– Постой, – прошу я. – Я не понял – эти штуки всем вживляются? Абсолютно?

Мишель снисходительно улыбается.

– Юджин, эти штуки вживляются только имперским гражданам, – она выделяет слово «имперским». – Жители колоний их не имеют. Им это ни к чему. У них и права голоса-то нет. В колониях местные органы власти назначаются корпорациями.

– Этот центр и у меня есть?

– Ну, не знаю, откуда ты родом, но ведь ты летчик. Даже гражданские пилоты имеют специальные чипы. А уж военные – и подавно. Впрочем, как и все мало-мальски значимые специалисты в армии. А в состав такого чипа обязательно входит центр равновесия. Кажется, он применяется еще и как обезболивающее при ранении.

Я так поражен, точно меня внезапно кувалдой приложили.

– Так ты что, знаешь, что у меня внутри чип?

– Тоже мне открытие, – хмыкает она. Прихлебывает кофе. – Съешь вот этого джема, Юджин. В нем много витаминов. Рекомендую. Очень вкусно вместе с маслом.

– Мишель, а у тебя… у тебя он тоже есть?

– Юджин, милый. Прошу: ну, перестань придуриваться. Ты непосредственный, этого у тебя не отнять. И страстный. Такой страсти, как вчера, просто не бывает. Ты напрочь свел с ума целую толпу пресыщенных жизнью придурков. Ты удивляешь меня все больше и больше. Ты очень необычный. Может быть, именно этим ты меня и привлекаешь. Но сейчас ты переигрываешь. Эти глупости есть в любом учебнике для малышей. Вместе со всем набором этических, психологических и социальных обоснований.

– Значит, есть?

– Конечно. Я ведь имперская гражданка. Родилась на Руре.

– Извини, – механически говорю я. Неясная догадка будоражит мозг. Что-то очень важное. Я хочу узнать и понять, что именно. И боюсь этого нового знания. И одновременно что-то тяжелое и темное надвигается на меня из глубины сознания. Я сопротивляюсь ему изо всех сил. Даже руки дрожат. Хочется встать и сделать глупость. Разбить вот эту изящную вазу. Опрокинуть стол. Нет, стол – слишком шумно. Шуметь нельзя. Хочется увидеть, как расширятся от страха глаза Мишель. А потом схватить ее за нежную шею и задушить. Задушить так, чтобы она не успела издать ни звука. Не встревожила охрану. Мучительно хочется почувствовать, как бьется в руках ее агонизирующее тело. Как оно тяжелеет. Как ее жизнь перетекает в меня. А потом – потом выйти в соседнюю комнату и ударить ножом Мариуса. Моим чудным ножом… Прямо на глазах у остальных охранников. Я начинаю медленно подниматься.

– Обнаружено внешнее воздействие. Блокирую, – деловито докладывает Триста двадцатый.

И солнечный свет слепит меня.

– Юджин, тебя так расстроило наличие во мне крохотного биочипа? – удивленно спрашивает Мишель.

– Что? Я… нет. Все в порядке, – я беру себя в руки. Что это было? Я окончательно сбрендил? Триста двадцатый?

– Ситуация стабилизирована.

Какая-то незнакомая интонация. Страх? Отчаянье? Обида? Жалость?

– Три-два-ноль, что со мной?

– Ситуация под контролем, – следует сухой ответ. И снова отголосок этакого гадкого ощущения, понимания, что тебя откровенно дурачат. Снова, потому что я помню: я уже испытывал подобное совсем недавно. Значит, Триста двадцатый все же не блокирует мою память?

– Я честен с тобой, Юджин, – подтверждает он.

– Тогда почему ты не говоришь всей правды?

– Я пока не во всем разобрался. Как только соберу необходимые для анализа ситуации данные, я поставлю тебя в известность. Доверься мне. Пожалуйста.

– Как будто у меня есть выход, – уныло отвечаю я. – Ты полностью контролируешь мое тело. Ты можешь делать с ним все, что заблагорассудится, а я даже не узнаю об этом.

– Ответ отрицательный. Я не поступаю подобным образом.

– Тогда почему я ничего не помню про вчерашний вечер? Как я тут оказался? Кто меня привез? Куда делись музыканты? Что со мной случилось? Хочешь сказать, мое тело само все проделало?

– Подтверждаю.

– Что ты подтверждаешь?

– Я не участвовал в происходящем. Я был отключен. Все, что с тобой произошло – было с тобой. Без моего участия. Я отключался поблочно, процесс за процессом. В последнюю очередь отключилась ветвь поддержки твоей памяти. Ты до утра был таким же, как раньше. Действовал самостоятельно и автономно.

– Как такое возможно?

– Мишель права. В составе твоего чипа есть центр равновесия. Он способен действовать обособленно. Я не контролирую его. При приеме определенных препаратов он включается автоматически. В зависимости от состава и дозы препаратов его программа может варьировать ощущения родительского организма, не исключая передачу ему различных галлюцинаций. Этот блок применяется для обезболивания в случае ранения или для принудительного контроля индивида химическими средствами, в случае выхода из строя его боевого чипа.