Убийство Халланда - Пиа Юль

— Можешь выйти здесь, только поставь на собачку, чтоб войти обратно.

После того как дверь за мной захлопнулась, я поднялась вверх по лестнице и вышла наружу с задней стороны здания. Там были лужайка, скульптура и тень. И посыпанная гравием тропинка, которая вела дальше, похоже, что в парк.

Туда я и припустила мелкой рысцой, оглядываясь, точно преступница; я бежала все быстрей и быстрей, мимо скамеек со старыми дамами, мимо детской площадки, мимо фонтана, я почти в центре, вот-вот — и я найду пешеходную улицу, она где-то здесь.

Неторопливо, как туристка, брела я по пешеходной улице, где все магазины, всё было закрыто, кроме пиццерии с выставленными на тротуар столиками. Я спросила, как пройти на вокзал, и пожалела — я сказала «вокзал», при звуках этого слова у людей, по-моему, всегда делается странное выражение лица, — надо говорить «станция», однако дорогу мне показали. Я проголодалась, но мне хотелось поскорее домой. Ждать оставалось всего четверть часа, я прошла через туннель на перрон и стала на солнце. Я ощущала себя совершенно свободной, это было выше, чем чувство облечения после хорошо выполненной работы, ибо последнее всегда сопровождалось переживаниями по поводу того, что могло выйти и лучше. Сейчас же я ощущала лишь пустоту и легкость и была на пути домой. Зазвонил мобильный, я сунула руку в сумку.

Получено одно сообщение. Я нажала «Просмотр». Оно было от Халланда.

28

Без отправителя.

Я не могу ответить. Ответ ему не нужен. Что он хочет?

«Фундер! Фундер, Фундер, Фундер», — бормотала я оторопело, нажимая не на те кнопки. Что в этом эсэмэс, почему оно вдруг пропало? Показался поезд, я нерешительно засеменила ему навстречу, смутно соображая, что надо вызвать полицию, — но где же я их найду? Сев в поезд, я отыскала место у окна, кинула туда куртку и вышла с мобильным в тамбур. Позвонить Фундеру я никак не могла, его номер остался у меня дома, набрать «112» — тоже, ведь не произошло ничего экстренного. Что в этом сообщении? Я попробовала успокоиться и действовать продуманно, открыла список входящих, там было только одно, все верно, оно от Халланда. Я нажала на него. Там стояло: Где ты?

— Нет, нет, нет, нет, — замотала я головой. — Не смешно, не смешно!

Мимо проходили несколько солдат, один спросил:

— Что-нибудь случилось?

У него был такой дружеский голос, что я не выдержала.

— Да, — сказала я. — То есть нет.

Он остановился, посмотрел на меня. Я потрясла головой.

— Все о’кей, — сказала я. И когда они пошли дальше, повторила: — О’кей, о’кей.

Подошла контролерша, попросила меня предъявить билет, я стала копаться в сумке и в кошельке, не выпуская из рук мобильного.

— Может быть такое, что нет сигнала? Я не могу позвонить!

— Это временно, — сказала она, — на этом отрезке всегда проблемы.

— Да что же это! — воскликнула я.

— Что-нибудь случилось?

Я прикусила себе язык, нечаянно, этого мне только и не хватало. Покачав головой, я уставилась в сумку, пряча лицо. Я почувствовала во рту вкус крови.

На моем сиденье лежала брошенная куртка, место у прохода занимал какой-то мужчина, читавший толстый детектив, он степенно поднялся, я протиснулась мимо с таким видом, как будто у меня неотложное дело. Напротив, по другую сторону столика, сидели две женщины, с которыми мы кое-как переплели ноги. Я достала газету. На пути сюда я решала кроссворд, а сейчас стала читать, с мобильным в руках. У нас по-прежнему все то же бездарное всевластное правительство. В Африке по-прежнему ведется несколько забытых войн. Но война против терроризма не забыта. Все должно быть под наблюдением, все должно стать явным, скоро уже не останется никаких тайн. До этого я не следила за тем, как газеты преподносят мою историю; я долго всматривалась в фотографию Халланда, прежде чем действительно его узнала. То и дело я поглядывала на мобильный: вдруг поступит сигнал. Он молчал как мертвый. Я прочла о Петере Ольсене, полиция с ним уже говорила, получается, Халланда все-таки застрелил не он, у него алиби, в то утро он находился у своей сестры в Кальвехэве, он у нее ночевал. Домой вернулся после утреннего кофе, в девять, к тому времени Халланд был уже мертв. Теперь полиция отправила его штуцер на экспертизу. Я посмотрела в окно. Солнце еще сияло, но свет был какой-то странный, может, стекло тонированное. Среди желтизны такое множество маков, прямо целое поле. В моем детстве маки были повсюду, в поле, на стройках, потом их нигде не стало, годами не было, а вот сейчас они появились вновь. Мы остановились. Пассажиры забеспокоились, начали переглядываться, раздраженно вздергивать брови, вздыхать.

— Мы опаздываем? — спросила я своего соседа.

— Только что сообщили, что мы скоро поедем, — ответил он.

Я в очередной раз бросила взгляд на мобильный. Набрала справочную — связи не было. Меня внезапно обдало жаром, с головы до пят, — с чего бы это? Я заерзала.

— Ты хочешь выйти? — спросил он.

Качнув головой, я глотнула воздуха, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать.

— Такое же было зимой, когда я последний раз ездил поездом, — сказал он. — Мы стояли битых два часа. Черт-те что! Ведь они не могут ни окна открыть, ни даже двери, и духота становится нестерпимой.

Не могут открыть двери? Меня опять окатило жаром. Я словно бы разучилась дышать — неужели это можно забыть? Я все-таки надумала выйти. По-моему, я произнесла это вслух, только он не расслышал. У кого мобильный Халланда? Я бы ответила на это эсэмэс, как если бы Халланд существовал, я подыграла бы. Тут затрещало радио: мы задерживаемся на неопределенное время, они не могут выявить неисправность. Мой сосед посмотрел на часы:

— Ну вот, теперь автобус уйдет без меня.

Судорожно глотнув, я крепко сжала мобильный.

— А я должна позвонить, — проговорила я шепотом, с пересохшим ртом.

— Зимой мы просто стояли и никто ничего нам не объявлял, а потом отключили свет, и под конец наступила кромешная тьма, а потом нам пришлось идти по шпалам до самого Вайле.

— Значит, они все-таки смогли открыть двери, — сказала я, облегченно переводя дух, главное сейчас — не прекращать разговор.

— Да, но к этому прибегают лишь в крайнем случае, ведь выпускать людей на рельсы смертельно опасно.

Я прислонилась щекой к окну и накоротке насладилась прохладой, прижалась к стеклу лицом, расплющила о него губы — попробовать на вкус губами? Вкус был — металла. Мягкий-премягкий, темный.

Мягкий, темный.

Мягкий, темный? Нельзя, чтобы это звучало маняще, мне же страшно, по-настоящему страшно. Я училась уживаться со своим телом с момента рождения и всегда полагала, что это приходится делать всем остальным, с большим или меньшим успехом; все же ты с ним знакомишься, бывает даже, не без некоего мимолетного удовольствия. Я переживала разное. Но вот это было для меня внове. Наверное, мне никогда раньше не доводилось испытывать страх. Хотя нет. Когда Халланд лежал на площади. Конечно же, я испугалась, только я этого не сознавала, и казаться мне тоже ничего не казалось, я же не знала, что произошло. Ну а здесь, в поезде, мое тело заговорило помимо меня. Параноидальный зуд меж лопаток на купальном мостике в сравнении с этим — ничто. Однако же и это было — ничто. Я упала в обморок. Нет. По-моему, это называется blackout. Я отключилась на одну или десять секунд, а может, на дольше. Я сидела, привалясь к соседу, он легонько меня потряхивал, его щетинистые усы кололись.

— Я хочу наружу, — сказала я.

— Туда нельзя, — ответил он.

— Но если я хочу, — повторила я. — И мне сейчас необходимо позвонить, это срочно.

— У тебя клаустрофобия, — сказал он, — я знаю, что это такое, мне и самому что-то не хватает воздуха.

— Я хочу наружу!

Сев прямо, я осторожно повернула голову и попыталась встать — он не поднялся, я стала было перелезать через его ноги, но он перехватил меня.

— Отпусти! — сказала я.

На нас, ясное дело, глазели, мне захотелось сесть обратно на свое место, и помалкивать, и беспокоиться насчет поездки, как все нормальные люди, но уже было поздно.

Тут поезд дернулся и пошел. Я ударилась подбородком о голову соседа, изо рта у него пахло яйцами, я выпрямилась — и рухнула в проход. В тот же миг у меня засигналил мобильный. Я открыла сообщение прямо на полу. Оно было от Халланда. Там стояло то же самое: Где ты? Я принялась звонить ему. Я сидела на полу и ловила ртом воздух, как после длинной пробежки. Слушала гудки и видела его перед собой: в машине, а может, у Перниллы, на узкой постели — лежит смотрит на плакат с Мартеном Герром, висящий перед ним как алтарный образ, дома в гостиной, с биноклем возле окна. Он не отвечал.

29