Возраст дождя - Елена Хаецкая

Альфен сказал:

— Говорят, ты упал, любезный Флодар.

— Это правда, — не стал отрицать Флодар, поскольку падение его совершилось на глазах у большого числа свидетелей, в том числе и у Озорио.

— Я сожалею о твоей неловкости, — сказал Альфен.

Флодар сделал небрежный жест рукой, хотя, небо свидетель, многих моральных усилий стоила ему эта небрежность!

— Не стоит сожалений, милый Альфен.

— Однако Вицерия, говорят, все видела.

— Вицерия добра, — ответил Флодар. — К тому же падение мое не было следствием неловкости.

— Разве? — Альфен выразительно двинул глазами.

— Точно! Все это — дело рук моих врагов. Они подпилили ось у моей телеги. Фульгозий как раз занят ее ремонтом.

— Враги? Разве могут быть у тебя враги, любезный Флодар? — сладким тоном удивился Альфен.

— Враги есть у любого, на кого обратила свои взоры прекрасная женщина, — ответствовал Флодар многозначительно.

— О! — воскликнул Альфен. — Так на тебя обратила внимание женщина?

— Возможно.

— Возможно?

— Нет ничего невозможного; стало быть, и такое возможно.

— Ты говоришь загадками.

— Отнюдь!

— В таком случае открой нам, дорогой Флодар, какую женщину ты имеешь в виду? — вмешался Озорио, который вдруг почувствовал себя лишним среди этого стремительного обмена репликами.

Выдержав короткую паузу, Флодар произнес:

— Секрета нет, это Вицерия.

— Вицерия! — воскликнул Альфен и засмеялся.

Флодар насторожился:

— Почему ты смеешься? Разве я сказал что-то такое, над чем стоило бы посмеяться?

— Нет, разумеется нет… — Альфен еще раз усмехнулся, напоследок, и сделался серьезным. — Однако, брал мой Флодар, ты глубоко заблуждаешься насчет Вицерии. Не далее как вчера глядела она на меня многозначительно, и поводила бровью, и улыбалась уголком рта, а у женщин брачного возраста это служит намеком на возможность дальнейших отношений с мужчиной.

— Такого не может быть! — запротестовал Флодар.

— Почему же? — И Альфен приосанился. — Клянусь тебе, она ясно давала мне понять, что я ей по сердцу.

— Невозможно, — обрубил Флодар. — Не может она быть столь коварна! Это мне посылала она намеки, и притом такие ясные, что я уже начал призадумываться над покупкой доброго платья для сватовства.

Альфен погрузился в молчание. И с каждым мгновением делался он все более мрачным, пока наконец все его лицо не затуманилось. Несколько раз поглядывал он на Флодара, то отводил глаза, то сильно моргал, то вдруг совсем отворачивался. Наконец он обратился к Озорио:

— А ты что скажешь?

Озорио замахал руками:

— Меня не спрашивайте! Со мной она еще более коварна, чем с вами обоими.

— Сдается мне, — сказал Альфен, — Вицерия всем нам заморочила голову. Флодару она раздает точно такие же безмолвные обещания, что и мне.

— Но для чего? — удивленно спросил Флодар. — Не для того же, чтобы рассорить нас?

— Для того, — ответствовал Альфен, который был гораздо более искушен в различных коварствах, — чтобы отвести наше внимание от истинной ее цели.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Флодар.

— Она влюблена в кого-то третьего, — объяснил Альфен. — Вот и вся причина. Пока мы подпиливаем друг другу тележные оси, Вицерия пишет любовные письма, и притом не мне и не тебе.

Тут Альфен сообразил, что проговорился насчет оси. Но Флодар был слишком занят мыслями о Вицерии, чтобы обращать внимание на эту многозначительную оговорку. А может быть, в силу своего простодушия принял ее за фигуру речи.

— Вицерия пишет кому-то любовные письма? — повторил он. — Но ведь это означает…

Он замолчал, подавившись окончанием фразы.

Альфен завершил мысль:

— Это означает, что оба мы оставлены в дураках женщиной.

Точно две грозовые тучи, полные дождя и затаенных молний, медленно поднялись оба приятеля (и с ними Озорио) к дому на пятнадцатом витке и начали выкликать Вицерию.

Та появилась в нижних дверях, а это означало, что она желает скорейшего их ухода. Будь иначе, она возникла бы на крыше — в верхних дверях — и медленно сошла бы по лестнице. Но нет, Вицерия, стараясь выдворить гостей побыстрее, сразу выскочила в нижние двери, точно простолюдинка, точно дурно воспитанная служанка, ровно хозяйка захудалого трактира, которая боится упустить редкого посетителя.

— Что вам нужно? — спросила она.

Волосы, спрятанные в сетку, лежали между ее лопаток тяжелым свертком, и сейчас казалось, будто это — мешок на спине угольщика, будто это — корзина хвороста на спине простолюдинки, будто это — труп бедолаги на спине убийцы.

— Зачем вы пришли ко мне? — спросила Вицерия. — Что вам от меня потребовалось?

— Сестра! — воскликнул Озорио. — Мы пришли задать тебе вопросы!

— Я не стану отвечать, — ответила Вицерия. — О чем бы вы ни спросили.

— В таком случае мы отсюда не уйдем, — пригрозил Альфен.

Вицерия помолчала, потом кивнула:

— Ладно. Спрашивайте.

— Прекрасная Вицерия, — заговорил Флодар, — молви, правда ли то, что ты глядела на меня благосклонно?

— Я глядела на тебя, но вовсе не благосклонно, — тотчас заявила Вицерия. — Не знаю уж, что тебе почудилось, Флодар.

— Разве ты не давала мне обещания своими взорами?

— Нет! — отрезала Вицерия.

— Я говорил! — обрадовался Альфен. — Я говорил тебе, что она улыбается мне!

— Я не улыбалась тебе, Альфен, — возмутилась Вицерия.

— Не лги, Вицерия. У меня имеются свидетели, готовые подтвердить, что ты улыбалась.

— Быть может, я и улыбалась, но только не тебе! Помимо мужских домогательств немало есть причин для улыбки.

— Значит, ты не любишь ни Флодара, ни Альфена? — в упор спросил Озорио.

— Разве я не ясно дала это понять?

— Так для чего ты расточала им мельчайшие знаки своей благосклонности?

— Для того, чтобы они не догадались о моих истинных чувствах! — воскликнула Вицерия. И скрылась в доме.

Альфен отошел в сторону, прикусил губу почти до крови. Не столько презрение Вицерии глодало его, сколько досадливое чувство напрасности. Зря он интриговал, подпиливал ось у телега, рисковал дружбой и чужой жизнью, зря на что-то доброе надеялся! Он считал себя самым хитрым человеком на пятнадцатом витке — и вдруг прилюдно выясняется, что женщина гораздо хитрее!

А Флодар — тот просто был безутешен, потому что ужасно влюбился в Вицерию, а когда она отказала ему так безжалостно, так бесповоротно, чувство его лишь возросло. По правде говоря, каждое жгучее слово из уст Вицерии умножало его страсть многократно. Весь он был изъязвлен, у него чесалось за ушами, и зудели сгибы локтей, и горело под коленями, а все это — верные признаки сильнейшего волнения.