Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

Кроме того, Хоуп напрямую поставлял сообщения другому сотруднику – из всех посвященных в “Тайну” тот, вероятно, мог наиболее полно оценить значение этих секретов – капитану Уильяму Реджинальду Холлу. Именно Холл рекомендовал, чтобы капитана второго ранга Хоупа, в то время служившего в разведывательном подразделении, перевели в Комнату 40. Будучи главой военно-морской разведки, капитан Холл, тем не менее, не обладал непосредственной властью над Комнатой 40 – с начала 1915 года его разведывательное подразделение и Комната 40 были самостоятельными учреждениями, но впоследствии его имя более других связывалось с ее достижениями.

Холл, сорока четырех лет от роду, прежде был капитаном военного судна. Главой военно-морской разведки он стал в ноябре 1914 года, после назначения на должность, которую некогда занимал его отец. Он был невысок ростом, бодр, лицо его состояло из острых углов, и на нем выдавался похожий на клюв нос – все это придавало Холлу сходство с дятлом в капитанской фуражке. Ощущение усиливалось оттого, что он страдал неврологическим расстройством, от которого все время быстро моргал, за что и получил во флоте прозвище “Моргун”. Одним из его самых горячих поклонников был Пейдж, американский посол в Лондоне, восхвалявший его в письме к президенту Вильсону, словно влюбленный. “Другого такого человека мне никогда уж не доведется встретить, – писал Пейдж. – Да разве можно ожидать чего-либо подобного? Ибо Холл, беседуя с тобою, способен видеть тебя насквозь – колебания струн твоей бессмертной души, и те он замечает. Что за глаза у этого человека! О господи!”188

Холлу доставляло наслаждение вести военную игру, про него говорили, что он совершенно безжалостен, хотя в этом была своя привлекательность. Его секретарша Рут Скрайн – впоследствии вышедшая замуж и носившая в замужестве имя миссис Хотблэк – вспоминала, как один знакомый говорил про Холла, что тот – наполовину Макиавелли, наполовину школьник. Макиавеллианская половина “бывала жестокой”, рассказывала она, “но школьник всегда был где-то поблизости, и его любовь к опасной игре, в которую он, как и все мы, играл, прорывалась на поверхность, интерес и азарт, присущие всему этому, наполняли его заразительной радостью”. Он, по ее словам, “непостижимо быстро умел понять сущность человека”. Обдумывая очередную выходку, вспоминала она, Холл потирал руки, “ухмыляясь, как хитрый аббат-французишка”189.

Игра велась не на шутку, и благодаря Комнате 40 у Британии появилось неоценимое преимущество – в те дни, когда война отнюдь не шла к скорому концу, но распространялась повсюду с ростом германского могущества. В России, Австрии, Сербии, Турции и Азии бушевали битвы. В Южно-Китайском море германское торпедное судно потопило японский крейсер, при этом погиб 271 человек. В Тихом океане, недалеко от Чили, германские корабли пустили ко дну два британских крейсера, утопив 1600 человек и нанеся удар британской гордости и духу – ведь это было первое поражение империи в морском бою со времен войны 1812 года, когда британские силы были разгромлены на озере Шамплейн еще не оперившимся Военно-морским флотом Соединенных Штатов190. 1 января 1915 года германская субмарина потопила британский линкор “Формидебл”, потери составили 547 человек. Британским военным судам, находившимся поблизости, запретили спасать оставшихся в живых – таковы были правила, введенные после гибели “Абукира”191.

Война принимала все более страшные формы и порождала новые методы убийства. Германские корабли обстреливали английские прибрежные города Скарборо, Уитби и Хартпул, в результате пострадало более пятисот человек и было убито более сотни, большинство – мирное население. Среди погибших в Скарборо были два девятилетних мальчика и годовалый младенец.

Девятнадцатого января 1915 года Германия начала первый за всю историю воздушный обстрел Британии, послав через Ла-Манш два огромных “цеппелина” – на только что появившемся британском сленге эти детища графа Фердинанда фон Цеппелина звались “зепами”. Потери от обстрела были невелики, но погибло четверо гражданских. За ним последовал второй обстрел 31 января, тогда дирижабли долетели до самого Ливерпуля: они, словно облака, отбрасывали ужасающие тени, несущиеся по ландшафту из романа Джейн Остин “Гордость и предубеждение”.

А затем наступило 22 апреля 1915 года192. Конец дня в окрестностях Ипра: яркое солнце, легкий восточный бриз. Окопы Антанты в этом секторе, или “клине”, были заняты канадскими и французскими войсками, среди которых имелось подразделение алжирских солдат. Германские войска по ту сторону линии фронта двинулись в наступление, как обычно, начавшееся с обстрела дальней артиллерией. Этого было достаточно, чтобы подорвать дух неприятеля, к тому же французы с канадцами по опыту знали, что за этим последует лобовая атака пехоты, которая пойдет по ничейной территории. Однако около пяти вечера вид поля боя резко изменился. С германской стороны поднялось и поплыло над изрытой снарядами землей серо-зеленое облако: это германские солдаты открыли вентили на шести тысячах баллонов, содержавших 160 тонн хлора, – баллоны были выстроены вдоль четырехмильного участка фронта. Так на поле боя впервые был применен смертельный газ. Когда газ дошел до противника, эффект оказался мгновенным и ужасным. Сотни погибли сразу, тысячи в панике бежали из окопов, при этом многие надышались газа, отчего им суждено было умереть позже. Бегство войск пробило брешь в линии Антанты длиной в восемь тысяч ярдов, однако результат газовой атаки, казалось, поразил даже ее организаторов. Германские солдаты в противогазах шли за газовым облаком, но вместо того чтобы рвануться через только что открывшуюся брешь к решающей победе, они выкопали новую линию окопов и остались на месте. Их командование, намеревавшееся лишь испытать газ, не подтянуло необходимые резервы, чтобы воспользоваться брешью в обороне. Две тысячи канадских солдат погибли, задохнувшись, когда легкие их наполнились жидкостью. Один генерал писал: “Я видел, как сотню бедняг вынесли на воздух, во дворик церкви, чтобы они могли вволю надышаться, однако вода медленно заливала их легкие, – ужаснейшее зрелище, врачи же были совершенно бессильны”193.

Но эти ужасы разыгрывались на суше. Наиболее ясное преимущество, которое обещала Британии деятельность Комнаты 40, касалось битвы за власть над морями, и там стратегия Британии претерпела изменения. Основной ее целью оставалось уничтожение германского флота в бою, но теперь Адмиралтейство придавало важное значение и другим задачам: прервать поставку в Германию военного снаряжения и бороться с растущей угрозой, которую представляли для британской торговли субмарины. Кроме того, Адмиралтейство постоянно мучили опасения, что Германия может предпринять массированную попытку вторгнуться в Британию194. Любые полученные заранее сведения о действиях германского флота были, разумеется, крайне важны.

Комната 40 начала поставлять подобные сведения почти сразу. С ноября 1914 года до конца войны, по словам члена группы Уильяма Кларка, “все крупные перемещения германского флота непременно становились известны Адмиралтейству заранее”195. Эти сведения были подробными, вплоть до перемещений отдельных кораблей и субмарин. Однако такие подробности вызывали новые проблемы. Начни британский флот отвечать действиями на каждое заранее известное перемещение германского флота, возникла бы опасность, что Германия узнает о раскрытых кодах. В секретной служебной записке адмирал Оливер писал, что “рисковать выдачей сведений о шифрах следует лишь тогда, когда результат того стоит”196.

Но что означало “того стоит”? Некоторые из служивших в Комнате 40 утверждали, что немало полезных сведений складывались штабелями и никогда не использовались, поскольку сотрудники Адмиралтейства – то есть адмирал Оливер по прозвищу Чучело – были одержимы страхом, как бы не раскрыть “Тайну”. В первые два года войны в прямом доступе к перехваченным сообщениям, расшифрованным в Комнате 40, было отказано даже главнокомандующему британским флотом, сэру Джону Джеллико, хотя, казалось бы, среди всех флотских офицеров именно ему эти сведения принесли бы наибольшую пользу. По сути, Джеллико официально познакомили с секретом Комнаты 40, не говоря уж о том, чтобы предоставить ему регулярный доступ к хранящимся в ней сведениям, лишь в ноябре 1916 года, когда Адмиралтейство, почуяв ущемленное самолюбие, согласилось, чтобы он получал дневную сводку, которую после прочтения полагалось сжечь.

Жесткий контроль над перехваченными сообщениями, который осуществлял начальник штаба Оливер, был источником раздражения и для капитана второго ранга Хоупа из Комнаты 40.