Тесный путь. Рассказы для души - Ольга Леонидовна Рожнёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бабушка, это чего у вас тут за верёвки такие?!
Бабушка засмеялась:
— А ты пойди — посмотри!
Костик исследовал начало и конец верёвки и понял, что начало её у кровати бабушки в спальне, а конец в гостиной, у дивана деда. Причём верёвка у деда заканчивалась деревянной колотушкой, привязанной к кастрюле таким образом, что когда за верёвку дёргали, колотушка стучала о кастрюлю. И стучала довольно громко.
— Это что за будильник такой?
Бабушка улыбнулась:
— Да вот дед за меня переживает очень. Вдруг мне ночью плохо станет или пить захочу. А слышит он уже плохо. Вот и придумал, чтобы я его могла позвать в любое время.
— А ты его часто будишь?
Бабушка вздохнула виновато:
— Да раз пять за ночь бужу… Болею я, Костенька…
— А он не ругается?
— Нет. Твой дед — стойкий оловянный солдатик… Если бы не он… Знаешь, меня тут прихватило так сильно… Скорую вызвали… Температура сорок, подозрение на пневмонию. В больницу на ночь не поехала, думаю, посмотрю, как утром будет. Так дед твой всю ночь не спал — молился за меня. Я проснусь, а он на коленях у икон. И лампадка горит. Забудусь, снова проснусь — а он всё молится.
— Всю ночь?!
— Всю. Утром терапевт пришёл, а у меня температуры уже нет. Только слабость осталась. Врач плечами пожал и ушёл. Дед меня травами отпаивал, даже без антибиотиков обошлись…
Костик помялся и спросил как бы невзначай:
— Бабушка, а дед только за тебя молится?
Бабушка улыбнулась, и лицо её просияло. Костик подумал: «Да, бабушка только на вид — строгий командир, а если она так деду улыбается, то понятно, почему он её всю жизнь любит…»
А бабушка сказала:
— Костя, дед молится за нас всех, за твоего папу и маму, за братьев, за детей. За тебя. Я иной раз ворчу на него: «Ты чего это на старости лет?! Чудотворцем, что ли, хочешь стать?» А он — только ты ему не говори ничего, а то рассердится на меня — книгу всё читает. Мама твоя ему подарила. Называется «Святоотеческий патерик».
— Я знаю, это как монахи в пустыне жили. Или и лесу дремучем… Подвиги совершали…
— Вот-вот… Читает он, значит, читает, а потом мне и говорит: «Эх, Машенька, если бы я в молодости это узнал, как бы я стал тоже подвизаться…» Ишь чего старый придумал — подвизаться!
Бабушка говорила вроде бы насмешливо, но чувствовалось, что на самом деле она совсем не насмехается. Костя понял это. А бабушка поняла, что он понял. И улыбнулась ему так, как будто они теперь вместе знают тайну. И это было очень приятно…
Дед вернулся. Он надел свои смешные тапочки с помпончиками, сел за стол, и бабушка нажарила вкусных блинов, таких тоненьких-тоненьких, кружевных, тающих во рту. И они ели блины с душистым земляничным вареньем и запивали ароматным чаем с листочками смородины.
Костя посматривал на деда: мягкий, добрый, седой. А на самом деле — стойкий оловянный солдатик. И Костик думал: как трудно увидеть героическое в обычном! Когда человек терпеливо и кротко встаёт к больному, когда молится всю ночь напролёт, когда сохраняет мир и покой душевный и не сердится, если его близкие совершают ошибки. Как увидеть и рассмотреть это? И если он напишет своё сочинение про деда, поймут ли его? Не засмеют ли?
Ну что ж, он попробует…
Судьбы людские
Короткая история о недолгой жизни Славы Чеха
Холодно. Кружит метель, колючие хлопья снега бьют в лицо. Где земля, где небо? Всё бело и неразличимо, всё одиноко и тоскливо, как жизнь Славки по прозвищу Чех. Которому некуда идти, которого никто и нигде не ждёт. Никто. Нигде. Зачем он живёт? Зачем родился? Голову поднять к пустому небу и завыть, завыть горько и тоскующе — выплеснуть боль. А ещё лучше — стакан самогона, и тоска чуть отойдёт, свернётся ледяным калачиком где-то в глубине живота. Станет легче.
Но самогона сегодня нет и взять негде. Еды тоже нет. Сегодня Славе Чеху нужно что-то предпринять, на что-то решиться или умереть с голоду. Куда податься?
Работы в деревне почти никакой, а и с той, которая имелась, Славку выгнали. Пили в нищей деревне все, кто ещё оставался в ней жить, но он пил по-особенному — всегда. Трезвым почти не бывал, пил всякую дрянь. Давно мог замёрзнуть под забором или отравиться денатуратом. Или сгореть, закурив пьяным под старым рваным одеялом. Да мало ли мужиков сгубила палёная водка в их деревне и по окрестностям?!
Из одноклассников в живых остались лишь несколько человек — те, кто давно уехал из этого гиблого места. Остальные — кто раньше, кто позже — оказались на старом погосте. А вот Слава Чех всё ещё жив. Почему? Этого он и сам не знал. Жизнь радостями не баловала, и к смерти готов давно, а вот жил зачем-то… Видно, не пришло ещё его время…
Отец Славки был настоящим чехом, служил в немецкой армии, попал в плен под Сталинградом. После войны, как многие пленные, строил дороги, дома.
Пришла амнистия, и бывшие пленные получили разрешение уехать. Кто-то смог уехать на родину, а кто-то не смог. Обрусели, остались в России, женились и жили, вспоминая прошлую жизнь как сон. Отец Славки уехать не смог, женился на местной, остался в одной из бедных уральских деревень. Тоску глушил вином, споил и жену. Когда родился Славка, родители пить не перестали.
Чтобы младенец своим плачем не мешал пить, в бутылочку наливали разбавленное спиртное. Как он не помер? Видать, такая планида у него была, такая счастливая звезда. К семи годам Славка стал алкоголиком. Он просыпался утром, доедал объедки и допивал оставшееся в доме со вчерашней гулянки спиртное.
Дома было неинтересно, и он шёл в школу. В школе смешно, правда, в основном смеялись над самим Славкой. Дурашливый, одетый в рваньё. Пьяный. Одноклассники не дружили с ним: пропащий, совсем пропащий парень. Школьные учителя терпели его присутствие — в школе хоть тепло, а дома замёрзнет или, наоборот, угорит. Пусть себе спит на задней парте, всё равно не жилец.
Иногда Славка Чех не доходил до школы, падал пьяным прямо на улице. Но не замёрз. Родители от своей пьяной жизни померли рано, и остался Славка один. Да он и раньше был один…
