Во имя любви к воину - Брижитт Бро

Шахзада ждал на крыльце с суровым лицом: «Где вы были? Почему уехали, не предупредив меня?» Исчез его спокойный тон. Девочки опустили глаза. И, как ни странно, я уже не была так горда своим поступком. Он добавил уже более мягко: «Я обещал заняться вами. Но вы уехали, не предупредив меня. Это чрезвычайно опасно. Вы мои гости, и если с вами что-то случилось бы, я был бы ответствен за это».

Я забыла о том, что здесь правила игры отличаются от привычных. Как только объявили о нашем исчезновении, Шахзада послал людей по нашим следам. Они прочесали весь Джелалабад и ближайшие деревни. «Ищите их везде и приведите обратно. Среди них — иностранка, это опасно». Они вернулись ни с чем. Я проявила безответственность, которая могла стоить нам дорого.

Поворачиваясь, он сказал нам: «Идемте, нас ждут». Мы вошли в зал для собраний. Пятьдесят уважаемых бородачей ждали нас уже несколько часов. Шахзада, глава этих лидеров, человек, уполномоченный регулировать конфликты и следить, чтобы они не перерастали в кровавые, а потом и междуклановые преступления, привел сюда старейшин, которые спустились с гор, оставив все свои дела. А нас не было. Я сделала ужасную глупость, худшее из того, что могла сделать. Из-за меня он был поставлен в неудобное положение. Я сказала себе, что все кончено, я потеряла его доверие и он откажется помогать нам.

Стоя в своем толстом пуховике, со щеками, горящими от стыда, я пыталась взять себя в руки. Мужчины наблюдали за мной в тишине с другой стороны стола. Удивительная публика. Море огромных тюрбанов, недовольные или, напротив, доброжелательные лица, со смелыми глазами, несколько полуседых бород; они распространяли смесь брутальной силы и благородства. Их взгляды выражали спокойное любопытство. Они пришли, чтобы я рассказала им о своем проекте, и безмятежно ждали моей речи.

Я не имела права на ошибку. Эти горцы были чрезвычайно проницательны. Они поняли бы, искренна я или нет. Первым делом нужно извиниться и продемонстрировать свое уважение к их шефу. Мой головной платок был на месте, и я начала: «Прежде всего, я хочу извиниться перед вами, месье Моманд. Я не знала, что эти господа должны прийти, я сделала ошибку». Страх сжимал мне горло, я повернулась к Шахзаде. Сидя на другом конце стола, он, казалось, забавлялся. Конечно, я была смешной. Когда он начал говорить на пушту, все собрание засмеялось так громко, что даже портрет Хамида Карзая покачнулся. Может быть, Шахзада посмеялся над отвагой иностранок? Неважно. Буря утихла.

Он кратко объяснил старейшинам, чего мы хотим: «Задавайте им любые вопросы. Это афганки, вы можете им доверять». И с какой-то новой для него мягкостью подбодрил нас: «Ну, представьтесь, скажите все, что хотите, говорите с ними так, как говорили вчера со мной».

Я объяснила, для чего я приехала в Афганистан. Моим желанием было не просто снять фильм и уехать, но научить этих девочек работать с оборудованием. Джамиля переводила мои слова. Я настаивала на серьезности этого репортажа, сказала, что он будет сделан с уважением к их традициям. Я видела, что тюрбаны закивали.

Сконцентрировавшись на своей импровизации, я не обратила внимания на переводчицу. Я не заметила, что, войдя в комнату, где пятьдесят пар глаз уставились на нас, она побледнела и стушевалась. Не заметила, что она переводила мои слова и извинения дрожащим голосом.

Я поняла это позже. Она была тогда как на Голгофе.

Они к ней вернулись, ее кошмарные воспоминания, обладавшие собственной волей, более сильной, чем разум. Она не видела больше внимающих ей седовласых вождей. Ей мерещились искаженные от ярости лица тех, других, в черных тюрбанах. Ужасные слова, которые положили конец ее детству, раздавались в голове: «Мы убьем вас, мы убьем вас». Она начала дрожать, потом все поплыло у нее перед глазами. Думая, что она попросту под впечатлением, я подошла к ней, чтобы поддержать: «Спокойней, не нервничай».

Накануне, зная, что они с Мерхией в первый раз будут находиться среди такого количества мужчин, я готовила их к этому в нашей комнате. У девочек были свои убеждения, и я не хотела, чтобы эти мужчины приняли их всего лишь за прилежных учениц, повторяющих слова учителя.

Я шепнула Джамиле на ухо: «Ну же, ты сейчас всем докажешь, что ты можешь говорить, что можешь заставить их уважать себя». Она сумела взять себя в руки, уверенность вернулась к ней.

Я ждала трудного боя со старейшинами. Что же до моих учениц, они обе приехали сюда с уверенностью, что горские пуштуны — грубые и ограниченные люди. Но те были довольны, что мы решили дать слово их женщинам. «Нам бы хотелось, чтобы вы обучили кого-нибудь из наших женщин, если у вас будет время», — сказал мне самый молодой из мужчин. Другие благодарили Мерхию и Джамилю за их работу на благо афганцев. Наши предубеждения вмиг рассыпались. Один из стариков подождал, пока ропот смолкнет, чтобы обратиться к Шахзаде: «Мы согласны. Мы верим тебе, раис сахеб, а значит, доверяем и этим женщинам». «Добро пожаловать!» — сказал он нам.

Я рискнула бросить взгляд на Шахзаду: он выглядел довольным. Комната опустела, я подошла к нему и попросила прощения за свой проступок. Он взглянул на меня. «Не будем больше об этом», — сказал он.

Было ли это на самом деле или мне показалось, но в его глазах я увидела веселую искорку!

Было холодно. Несмотря на мягкий климат Джелалабада, который позволял жить без отопления, я не расставалась с пуховиком. В тот вечер я ужинала в том же «изящном» наряде. Наш шеф приказал накрыть стол на западный манер, со скатертью, приборами и стульями. Двойные тяжелые пестрые шторы были задернуты, чтобы защитить нас от холода. «Он принимает посетителей и присоединится позже», — предупредили нас. Несмотря на уговоры начинать без него, я отказывалась. Я совершенно не собиралась умножать свои «грехи». Но поскольку он все не шел, а мы были голодны как волки, я решила дать сигнал о начале пирушки. Мы набросились на салаты, напитки, лепешки и изумительный рис с дикими апельсинами. Он появился, сел у края стола, потом бросил в мою сторону: «Я весь день тяжело работаю, прихожу поздно, а ты меня не ждешь, чтобы поужинать».

Мерхия перевела. Я, изумленная, уставилась на свою тарелку. Как объяснить эту перемену тона? Но главным было то, что лед, казалось, растаял. Груз свалился с моих плеч.

Я не успела поразмышлять об этом, так как слуга поставил в центр стола кастрюльку с маленькими фаршированными птичками. Специально для нас шеф заставил поваров продемонстрировать все тонкости афганской кухни, которая, по его мнению, была лучше пакистанской. Странное это было блюдо. Птички были сварены в собственном соку. Посмотрев на девочек, я поняла, что Шахзада еще не завоевал их доверие полностью. Они присматривались к птичкам — бедняжкам с распростертыми крыльями и раздутыми брюшками. Казалось, их распяли на лету. Однако они оказались удивительно вкусными. Мне они напомнили фаршированных перепелок. Малюсенькие косточки хрустели на зубах и таяли во рту. Одним движением ножа я вспорола живот одной из птичек и увидела горячий фарш с изюмом. Девочки отказывались дотронуться до такой диковинки, они смотрели на нее безумными глазами. Им казалось, что они очутились у варваров, которые готовят птицу, не ощипав ее. Но как можно отказаться, не обидев нашего хозяина? Любой афганец знает, что лучше пострадать, чем быть невежливым. Девочки подчинились и решили последовать моему примеру. А потом не могли оторваться.