Историки Рима - Гай Крисп

V. Я намерен описать войну, которую римский народ вел с Югуртой, царем нумидийцев — оттого, во-первых, что она была тяжелой и жестокой, а военное счастье до крайности переменчивым, во-вторых же, оттого, что тогда впервые было оказано сопротивление высокомерию знати, и борьба эта опрокинула все законы божеские и человеческие и дошла до такого исступления, что лишь война и опустошение Италии положили предел гражданским смутам.110 Но прежде, чем начать рассказ об этих событиях, я должен несколько отступить назад, чтобы все в целом было понятнее и доступнее для обозрения.

Во Вторую Пуническую войну, когда вождь карфагенян Ганнибал обессилил Италию как никто другой со времени возвышения Рима, нумидийский царь Масинисса111 был принят Публием Сципионом,112 получившим впоследствии за свою доблесть прозвище «Африканского», в число друзей римского народа и совершил много славных подвигов. Поэтому после победы над карфагенянами и пленения Сифака,113 которому принадлежало в Африке большое, широко раскинувшееся царство, все завоеванные города и земли римский народ отдал в дар Масиниссе. И царь всегда оставался для нас надежным и достойным другом. Но конец его жизни114 был концом и его державы.

Двое сыновей Масиниссы, Мастанабал и Гулусса, умерли от болезни, и тогда царскую власть снова перенял один правитель — брат их Миципса. У него было два сына, Адгербал и Гиемпсал, но, наравне с ними, воспитывал он в своем доме еще племянника, сына Мастанабала, по имени Югурта, который родился от наложницы и был оставлен Масиниссою без прав на престол.

VI. Когда Югурта подрос и превратился в юношу, полного сил, красивого, но, прежде всего, богато одаренного умом, он не дал испортить себя роскоши и безделью, но, по обычаю своего племени, упражнялся и верховой езде, в метании копья, состязался со сверстниками в беге. Всех превосходил он славою, и тем не менее все его любили. Много времени он уделял охоте, первым или в числе первых сражал льва или иного дикого зверя. Он успевал больше всех и меньше всех говорил о своих успехах. Сперва Миципса радовался этому, считая, что доблесть Югурты послужит украшением для его царства, но юноша все мужал, все возвышался, а сам он дряхлел, а сыновья еще не вошли в возраст, и глубокая тревога охватила царя, и часто погружался он в свои думы. Его пугала природа смертных, жадная до власти и безудержная в утолении душевных желаний, затем — соблазн, скрытый в его собственных летах и летах его детей, соблазн, который и людей посредственных сбивает с пути надеждою на добычу, наконец — преданность нумидийцев Югурте, грозившая мятежом и войною, в случае если бы он попытался коварством извести такого человека.

VII. Видя, как дорог Югурта нумидийцам, и убедившись, что его нельзя истребить ни открыто, ни исподтишка, Миципса, в растерянности и замешательстве, решил подвергнуть его опасностям и таким образом попытать самое судьбу: он знал, что Югурта храбр и жаждет воинской славы.

И вот в Нумантинскую войну,115 посылая римлянам вспомогательные отряды116 конницы и пехоты, начальство над нумидийцами, которые отправлялись в Испанию, царь поручил Югурте — в надежде, что либо выставленная напоказ отвага, либо свирепость врагов легко погубят его. Все, однако же, обернулось далеко не так, как предполагал Миципса. Живой и острый ум нумидийца скоро постигнул и нрав Публия Сципиона,117 тогдашнего римского командующего, и повадки врагов; неустанными трудами и неусыпными заботами, беспрекословным повиновением и постоянной отвагою в опасностях Югурта приобрел такое громкое имя, что наши без памяти его любили, а нумантинцы боялись, как огня. И правда, он был и в битве неустрашим, и хорош в совете — качества, сочетающиеся до крайности редко, потому что первое, большею частью, вслед за смелостью приводит опрометчивость, второе — вслед за осмотрительностью трусость. И вот командующий почти все трудные задания стал поручать Югурте, удостоил его своею дружбой и со дня на день привязывался к нему все более, потому что ни один замысел нумидийца, ни одно начинание не оканчивались впустую. К этому надо присоединить щедрую душу и бойкий ум, которые доставили ему немало близких друзей среди римлян.

VIII. Было тогда в нашем войске много и старой и новой знати, ценившей богатство выше добра и чести, в Риме беспокойной, среди союзников влиятельной, скорее известной, чем подлинно знатной. Дух Югурты, отнюдь не заурядный, эти люди разжигали посулами, что, дескать, стоит царю Миципсе умереть — и власть надо всею Нумидией достанется ему одному, потому что он храбр без предела, а в Риме все продажно. Но когда Нуманция пала и Публий Сципион постановил отпустить вспомогательные отряды и возвращаться в Италию, он похвалил и обильно одарил Югурту на воинской сходке, а после увел его к себе в палатку и с глазу на глаз советовал дружбу с римским народом поддерживать услугами всему государству, а не отдельным гражданам и к подкупам не приучаться: опасно, говорил он, покупать у немногих то, что составляет собственность многих. Если Югурта и впредь будет верен своим правилам, и слава и царство придут к нему сами собой, а если чересчур поспешит, то будет погублен своими же деньгами.

IX. Затем Сципион отпустил Югурту, вручивши ему письмо для Миципсы. Содержание письма было такое:

«Твой Югурта выказал в Нумантинской войне беспримерное мужество, и я уверен, что это будет радостью для тебя. Нам он по заслугам сделался дорог, и мы приложим все усилия, чтобы так же точно оценили его римский сенат и народ. А тебя, памятуя о нашей дружбе, я поздравляю: ты вырастил племянника, который достоин и дяди своего, и деда, Масиниссы».

Как скоро молва о подвигах Югурты была подтверждена письмом командующего, доблесть этого человека и милость к нему римлян тронули сердце царя: отринув прежнее решение, он попытался связать Югурту благодеяниями и немедля его усыновил, назначив наследником наравне с родными детьми.

Несколько лет спустя, изнуренный болезнью и старостью, чувствуя, что конец близится, Миципса, как рассказывают, обратился к Югурте с такою примерно речью в присутствии друзей, родичей, а также обоих сыновей, Адгербала и Гиемпсала:

X. «Мальчиком, осиротевшим после смерти отца, без средств и надежд на будущее, я взял тебя, Югурта, в свой дворец. Я надеялся, что, сделав доброе это дело, буду тебе дорог не менее, чем родным детям, и надежда не обманула меня. Умолчу о прочих замечательных и важных твоих заслугах, но уже и совсем недавно,118 вернувшись из-под Нуманции, ты покрыл славою и меня, и мое царство, а через твою доблесть наша дружба с римлянами стала нерасторжимой. В Испании вновь прогремело имя нашего рода.119 И, наконец, — что на земле всего труднее, — ты славою одолел зависть.

Теперь, когда природа полагает моей жизни предел, я прошу и заклинаю тебя моею десницею и царскою верностью — люби этих юношей, твоих близких по крови, твоих братьев по моей доброй воле, не приближай к себе чужих, а лучше удерживай тех, кто связан с тобою узами родства. Не войско и не казна охраняют царство, но друзья, а их не принудишь оружием и не купишь золотом: они приобретаются честным исполнением своих обязанностей перед ними. Но есть ли друг ближе, чем брат брату? И отыщешь ли преданность среди чужих, если будешь враждовать со своими? Я оставляю вам царство, — могучее, если будете править хорошо, а если плохо, то бессильное. Ибо согласием подымается и малое государство, раздором рушится и самое великое.

Чтобы этого не случилось, в первую очередь надо озаботиться тебе, Югурта, старшему годами и более крепкому разумом. Ведь в любом столкновении, даже терпя обиду, обидчиком кажется сильнейший — именно оттого, что он сильнее. А вы, Адгербал и Гиемпсал, чтите, уважайте замечательного этого человека, доблесть его примите за образец и берегитесь, как бы люди не сказали, что родные дети Миципсы хуже неродного».

XI. Югурта отвечал, как того требовали обстоятельства, — кротко и ласково, хотя и видел, что царь далек от искренности, да и сам в душе питал совсем иные чувства. Через несколько дней Миципса умер.

Должным образом воздав умершему последние почести, царевичи собрались, чтобы все обсудить между собою, сообща. Гиемпсал, младший из трех, был дерзкого нрава и уже давно презирал Югурту за низкое с материнской стороны происхождение; теперь он поспешил сесть справа от Адгербала, чтобы Югурта не оказался на среднем месте, которое у нумидийцев считается почетным. Но брат упросил его уступить старшему, и он, хотя и с величайшей неохотою, пересел на другую сторону. Принялись подробно разбирать дела правления, и Югурта, среди прочего, заметил, что решения и законы последнего пятилетия надо бы отменить, поскольку в эти годы Миципса, по старости, был уже недостаточно бодр духом. «Верно, — отозвался Гиемпсал, — ведь как раз три года назад вступил ты через усыновление в царскую семью». Это слово запало в грудь Югурты глубже, чем можно было предположить. С той поры он мучился гневом и страхом и думал лишь об одном — как обойти и извести Гиемпсала. Но удобный случай все не представлялся, а ярость в душе не утихала, и он утвердился в мысли добиться своего любым способом.