Махно - Михаил Веллер

Так что. Мы Питеру сочувствуем. Но – сами по себе. Вооруженный нейтралитет. Нам ни от кого ничего не надо.

Байки насчет офицерских групп, уничтожаемых осенью 17-го классово чуждыми селянами, сложены одними дурачками для других.

К ноябрю 17-го офицер был – недоверчив и лют, познав уже цену народной любви и солдатской благодарности. Одиночки – переодевались в штатское, печатали на машинках подходящие документы, печати резались из резины умельцами; отращивали щетину, пачкали руки под рабочие, шпалер в карман – время военное, реальные документы и деньги зашивали в белье, в подкладки рваных пальто. Слухи о резне и самосудах пропитали офицерство.

А вооруженные группы – это были боевые единицы не селянам чета, а хоть и разбойникам. Три года окопной смерти, пулеметы и газы. Механически отмечает глаз господствующие высотки, и укрытые от возможного огня ложбины, и подходящие для пулеметных точек места. Если до сих пор жив офицер – значит, правила выживания под смертью давно понял. Избегай всего подозрительного, не рискуй без необходимости, намечай путь отхода и прорыва, всегда контролируй ситуацию, не вступай в контакт с превосходящими группами, выбирай позицию, при неизбежности – убей или оторвись.

Зимой 17-18-го отчаянный офицер шел на Дон, как игла сквозь ветошь, и был опасен такой офицер хуже зажатого в угол волка. Редко кого пристреливали по сонному делу или из засады – ради оружия и куража мужицкого.

Подешевел человек за революцию. Подешевел человек за войну. Много эту расхожую фразу повторяли, много писали.

Убить человека – просто. Это только в первый раз – переживания. А там – привычное дело. Из года в год – рядом с тобой умирают и убивают. Это в одиночку страшно. А на миру смерть красна во многих смыслах. Жизнь продолжается, и дело общее продолжается, и на глазах окружающих надо до последнего момента держаться достойно, не хуже других. А чего страшного, все там будем.

Рефлексия исчезает. Тупеет чувство, стихает воображение. Ну – убил и убил. Пристрелить – дунула плоть круговым ударом от точки входа пули. Миг еще стоит человек – и вдруг брык резко: словно дошло, что Удар пули принят телом. А входит клинок – складывается человек на земле и лежит тихонько, отходит чуть шевелясь. И ничего страшного. Живем дальше. Ты живых – тех бойся.

Стрелять – просто. Чтоб руки не дрожали, чтоб глаз хорошо видел, а еще – дыхание умерить на выдохе, крайним суставом пальца тянуть спуск ровно и осторожно, ход курка своего оружия знать – и на выстрел поймать секунду между ударами сердца.

Еще мальчишкой примерялся Махно к револьверу, а сейчас – эпоха и должность требуют. Фронтовиков полно, инструктаж, солдатский наган взводишь сам, а офицерский – двойного действия, самовзвод, ходом спуска курок взводится. Сверху опускать ствол на цель – один прием, снизу подводить – другой, навскидку от пояса – уже третий: здесь представь, что ствол – это твой дли-инный палец, и вот пальцем этим ты в цель тычешь: сжиться надо со стволом, почувствовать его как часть тела.

Маузер тяжел, ручка у маузера неудобная, круглится узковато, и здесь приспособиться надо локоть держать чуть согнутым и расслабленным, тяжесть оружия оттягивает кисть вниз, выбирается излишняя слабина мышц и появляется устойчивость в запястном суставе. С этого упора подавшейся вниз к локтю кисти – за полверсты летит в цель с непревзойденной скоростью и точностью маузеровская пуля, пронизывая насквозь.

Надежность бельгийского и германского оружия – непревзойденная.

Хуже с сабелькой, с шашечкой хуже. Годами учился конник владеть клинком. Фехтование – наука долгая. Плечо накачать, запястье разработать, связки прочней жгутов, и локоток оттяжки добавляет. Своей жизнью живет клинок в руке, исполняя ее желания. Наклонил плоскость лезвия к траектории удара, пустил руку вкруговую от плеча, а острие – вкруговую от рукояти, подсел в такт на стременах – в свист и касание разваливает кончик шашки податливое тело.

Как многие, кто мелок телом и крепок духом, впился Махно в оружие. Выезжал в поле, рубил лозу и тыквы, стрелял по камушкам и перешибал сучки. Быстр был, ловок и цепок. И команда боевиков подобралась. Мир кругом стоял такой – перерыв между войнами, и никто не обещал никому иного.

Взяли зимой большевики Киев, выбили Раду из столицы: вот тебе и одни социалисты против других. Харьковская Красная республика покрасила Киевскую независимую.

– Они – паны, помещики! – убеждал гуляйпольцев харьковский большевистский комиссар. – Они хотят расколоть украинских и русских трудящихся, а украинских помещиков, наоборот, мирить с украинскими крестьянами – земли отдай назад и работай на хозяина!

– Мы всем показуем пример, – гнул свою линию Махно под одобрение прокуренного зала (знай нашего!). – У нас помещиков не будет. И все трудящие кругом с нас берут пример. И республика наша растет все шире. А диктатура пролетариата, партия – это не для нас. Время показывает – наша линия правильная.

– Вы ждете, покуда враг к вам в дом придет?

– Покуда это вы норовите из Питера к нам прийти. Вы зачем в Киеве? Украину подчинить? А по нам – пусть все живут сами по себе!

– Мы – украинским угнетенным трудящимся помочь!

– Они вас просили в Киеве тех образованных расстреливать?

И еще снег не сошел, как выкатились красные части с Украины, и малые немецкие гарнизоны заняли ее. Большая часть германских войск была переброшена на Западный фронт, а меньшая часть счастливцев ударила по курям, сметане и галушкам.

Гм. Южнее немцев Австро-Венгрия ввела, кроме собственно австрийцев, еще мадьяр (жестоких и жуликоватых). А также чехов и словаков, настроенных скорее миролюбиво.

М-да. Но сдавать продовольствие для нужд немцев селяне категорически не хотели. Там вырезали патруль, здесь ночью пощипали гарнизон – тихо началась партизанская война.

Немцы выкатили выговор Раде: ну?! Жратва?! Уголь, железо?! Порядок вы от нас получили!

Те-те-те. Осторожно оглядываясь, возвращались некоторые хозяева и помещики. И освобождал частично народишко полуразграбленные усадьбы. И работали пролетарии на заводах и в мастерских за положенную зарплату. А куда денешься?..

Хлеб, картошка, сало, гречиха. Уголь, железо. Масло коровье и подсолнечное! Табак! Потихоньку поехали в Германию и Австрию тоже.

Но. Да. Немцев было мало. Ночью они предпочитали не передвигаться. Запирались в избах и дежурили при пулемете. Перекладывая обязанности по договорному снабжению и порядку на самостийных воинов.