Экипаж. Команда - Андрей Константинов

А на следующий день Антона хоронили. День был рабочим, поэтому у свежевырытой могилы на окраинном и очень непрестижном участке Южного кладбища народу собралось не слишком много. Из родных Гурьева приехала только мать. Тетка, которой было уже за семьдесят, узнав о смерти племянника, слегла с больным сердцем и врачи категорически запретили ей ехать в Питер, тем более по такому поводу. Серьезная девушка Тамара на похоронах также не появилась: мать Антона звонила ей накануне (у той в квартире оставались какие-то личные вещи Гурьева) и выяснила, что именно сегодня состоится последнее летнее заседание в городском парламенте и отпроситься с него у Тамары нет никакой возможности. У них там, оказывается, все очень строго.

Обряда отпевания, равно как почетного караула и прощального салюта из карабинов, не было. Дорогое это удовольствие, да и не дослужился покойный капитан милиции Гурьев до подобного шика. Размышляя об этом, Нестеров автоматически отметил, что когда настанет его черед, то бухгалтерия, руководствуясь специальными на сей счет инструкциями, должна будет раскошелиться на несколько большую сумму. Все ж таки подполковник, а значит, красную бархатную подушечку под голову государство должно ему обеспечить. Нестерову вдруг припомнился разговор двух теток, который он пару лет назад невольно подслушал в вагоне метро. Тогда одна, с лицом светящимся от счастья, говорила другой: «Дослужился мой-то, Николаша, до майора – вчера приказ подписали!» И, заметив, что вторая тетка как-то не слишком адекватно реагирует на это судьбоносное в жизни ее подруги событие, гордо добавила: «Теперь, случись что, и хоронить будут с почестями!».

Кроме своих из наружки, на похороны Антона приехали «механики» из гаража, несколько женщин из бухгалтерии и ребята из отдела установки. В том числе, Полина Ольховская. Впрочем, формально она уже считалась своей, поскольку вчера официально состоялся ее перевод в отдел Нечаева. Руководство Управления было представлено Конкиным, Фадеевым и верховным кадровиком с абсолютно опушной фамилией Хвостов. Правда, на этом связь Хвостова с разведкой исчерпывалась: выходец из пожарной службы, Пал Палыч Хвостов был образчиком некомпетентности в плане оперативной работы и образцом профессионализма в работе организационно-массовой. К сожалению, в случае с Пал Палычем правило «минус на минус дает плюс» не срабатывало. Вместе с Хвостовым приехал и его заместитель Шлемин. Этот был из той породы людей, о которых британец Тейлор[42] когда-то написал: «Начитанный дурак – самая докучливая разновидность дурака». Именно Шлемин, выступая на гражданской панихиде, умудрился ввернуть в свою скорбную, в соответствии с моментом, речь назидательный пассаж о том, что смерть Гурьева, де, должна послужить хорошим уроком молодым сотрудникам, которые обязаны сделать соответствующие выводы о необходимости оттачивания профессионального мастерства. Дабы этот печальный опыт стал в нашем управлении первым и последним. Слушая этого молодого напыщенного павлина, Нестеров дал себе зарок при первом удобном случае начистить ему физиономию. Словом, отдел кадров на последних проводах Гурьева был представлен во всей красе.

Помимо морды в будущем, Нестеров решил ответить немедленно и не только Шлемину, а всем шлеминым разом. Впрочем, у него хватило сил сдержаться и не перейти на личности.

– Я вот что скажу… – начал Нестеров, – скажу, как чувствую… Есть офицеры, которые хорошо служат – об иных что вспоминать! Есть те, кто служит отлично. Но часто они тянут лямку. – Здесь Нестеров внутренне осекся, так как увидел глаза Лямина и подумал, что Ваня услышит в этом некий завуалированный укор. – Так вот, Антон не тянул лямку, а сражался. Сражаться в наше время – это не значит вставать во весь рост из окопа. Ну не было возможности у Антона быть в окопе среди солдат. Но большинство здесь, за исключением посторонних… – слово «посторонние» он произнес так, что все поняли, что этот пассаж в первую очередь адресован Шлемину, – … знают, что Антон знал, что такое окоп. Извините, я говорю сбивчиво, но свои меня понимают… Так вот жить настоящей жизнью и сражаться – это одно и тоже. Я это знал всегда и говорю это не для похорон. Антон жил, а не существовал… Почему его нет? Потому что жизнь закончилась. И погиб он, не изменяя себе… И лучше прожить такую вот неполную жизнь, чем до заслуженных пенсий некоторых. Я его помнить буду всегда. А когда вспоминать – улыбаться со слезой. И я не одинок. Дай бог многим такие чувства о них после смерти. Вот такие, братцы, будут мои слова.

Когда Нестеров говорил, стояла полная, полнейшая тишина. Тишина уважения к правильности и искренности слов бригадира.

Все это время рядом с матерью Гурьева неотступно находился Игорь Ладонин. И хотя Нестеров раньше никогда его не видел, одного лишь беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – это он, единственный настоящий Антохин друг, о котором Гурьев рассказывал редко, но всегда с неподдельной теплотой в голосе. Эта, завязавшаяся еще с детсадовских времен, дружба, всегда служила источником повышенного раздражения у руководства службы собственной безопасности ОПУ. И даже не потому, что Игорь Михайлович Ладонин был удачливым бизнесменом, вице-президентом одной из крупнейших питерских корпораций, а потому что приходился он младшим братом знаменитому Ладоге, который перестал доставлять головную боль местным правоохранителям лишь в 1999 году, когда стал жертвой так и не установленного киллера.

А вот как раз таки за Ладогой Нестерову однажды походить довелось. Случилось это году в 89-м, когда и Ладонину-младшему, и, соответственно, Антохе Гурьеву было всего-то по пятнадцать годков. Уделал его тогда Ладога, надо признать, легко и со вкусом. В первый же день, срубив хвост, он элементарно «растащил» смены. То есть, сначала подошел на улице к одному незнакомому мужику, поздоровался с ним за руку, спросил, во сколько вчера разошлись последние гости. Извинился, что обознался, пошел дальше. По схожей схеме сработал еще минут через двадцать. Наружка отфиксировала эти контакты и, понятное дело, решили проследить за мужиками – заказчика очень интересовали связи Ладоги. За вторым мужиком как раз и отправился Нестеров, а тот, как назло, потащился на Финляндский вокзал и сел в электричку. Короче, укатил тогда Нестеров ажно в Сестрорецк, адрес срубил без проблем, списав это на свой недюжинный профессионализм и лишь через несколько дней узнал, что Ладога таким вот нехитрым способом их кинул: распылил силы двух сменных экипажей, а затем ушел от оставшихся грузчиков проходными дворами.

Речи были сказаны, положенные в таких случаях сто грамм выпиты, а на том месте, где еще час назад была яма, образовался невысокий земляной холм с воткнутой в него временной деревянной табличкой с надписью «Антон Николаевич Гурьев, 1974–2004 гг. Трагически погиб». Небесная канцелярия завизировала рапорт оперативного водителя наружки капитана милиции Гурьева и отправила его на вечный дембель. Не оставил он после себя ни безутешной вдовы, ни ревущих сопливых ребятишек – не успел, не отпущено ему было. А за грехи ли это, либо за заслуги особые, нашему пониманию неведомые – кто ж это знает? Как в народе говорят, «не бывал я там и не знаю, как там дверь отворяется».

Разведчики молча потянулись на выход, к автобусу. Нестеров еще немного постоял в одиночестве, после чего двинулся вслед за остальными. В этот момент, кроме него, у могилы оставались лишь двое – мать Гурьева и Ладонин. Впрочем, нет, только сейчас наметанным глазом Нестеров успел срисовать еще двух крепких парней, которые неторопливо прохаживались в отдалении и внимательно следили за происходящим. «Охранники ладонинские. Да, видать серьезный товарищ», – догадался бригадир. Он подошел к Татьяне Ивановне, молча обнял ее, пробормотал какую-то чушь типа «крепитесь, мы с вами». Потом добавил что-то еще, кажется, про помощь, которая, если таковая понадобится, обязательно от них придет, повернулся, чтобы уйти, но Татьяна Ивановна придержала его за рукав и тихо спросила:

– Скажите, ведь вы были в тот день вместе с Антошей?

Нестеров кивнул, и тогда она тихо продолжила:

– Мне сказали, что это был несчастный случай. Скажите, это правда?

Нестеров снова кивнул и, чуть помедлив, ответил:

– Да, Татьяна Ивановна, это был несчастный случай. Дикий, нелепый…

Она перебила его;

– Неужели совсем ничего нельзя было сделать?

– Нет… Простите нас, Татьяна Ивановна. Простите, если сможете, – с этими словами он мягко высвободил руку и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, быстрым шагом направился к автобусу. Смотреть в глаза этой несчастной, в одночасье высохшей от горя, седой женщине он был не в состоянии.

Через минуту его нагнал Ладонин:

– Александр Сергеевич?