Дживс, вы – гений! Ваша взяла, Дживс! (сборник) - Пелам Вудхаус

– Что вы говорите, сэр.

– Орут друг на друга, глаза сверкают. В конце концов Чаффи свалился с лестницы и скрылся в ночи, глубоко несчастный. И вот теперь вопрос – вопрос вопросов, я бы сказал, – как помочь беде?!

– Сложившееся положение надо основательно обдумать, сэр.

– То есть у вас пока нет никакого плана?

– Ведь я только что узнал об этом событии, сэр.

– Верно, я и забыл. Вы разговаривали сегодня с мисс Стоукер?

– Нет, сэр.

– По-моему, вам не стоит идти в Чаффнел-Холл и уговаривать Чаффи. Я много думал над всем этим, Дживс, и понял, что уговаривать придется мисс Стоукер, уговаривать, убеждать, доказывать или, если хотите, умасливать и уламывать. Ночью Чаффи оскорбил ее в лучших чувствах, и, чтобы она смягчилась, придется положить немало тяжкого, изнурительного труда. С Чаффи все гораздо проще. Не удивлюсь, если он уже сейчас мысленно мордует себя за вполне кретинское поведение. Пусть он денек спокойно поразмыслит обо всем в одиночестве и к вечеру убедится, что напрасно обидел девушку. Идти к Чаффи и уговаривать его – пустая трата времени. Оставим его в покое, время излечит рану. Вам бы лучше поскорей на яхту и взяться за дело с другого конца.

– Я сошел на берег, сэр, вовсе не для того, чтобы беседовать с его светлостью. Еще раз повторяю, сэр, я ничего не знал о разрыве, пока вы мне сейчас не рассказали. Я пришел сюда, чтобы передать вам письмо от мистера Стоукера.

Ну и удивился же я.

– Письмо?

– Вот оно, сэр.

Я как в тумане открыл конверт и прочел письмо. Не могу сказать, чтобы после прочтения туман рассеялся.

– Очень странно, Дживс.

– Простите, сэр?

– Это приглашение.

– В самом деле, сэр?

– Именно, Дживс. Он приглашает меня на ужин. «Дорогой мистер Вустер, – пишет папаша Стоукер, – буду очень рад, если вы согласитесь поужинать сегодня с нами чем бог послал на яхте. Вечерний костюм не обязателен». Это я передаю вам суть. Подозрительно, Дживс.

– В высшей степени неожиданно, сэр.

– Забыл сказать вам, что в списке моих ночных гостей числится и этот самый Стоукер. Вломился в дом, вопил, что его дочь у меня, обыскал все комнаты.

– Возможно ли, сэр?

– Никакой дочери он, конечно, не нашел, потому что она уже была на полпути к яхте, и он вроде бы сообразил, что позорно сел в лужу. Присмирел и уходил уже совсем другим человеком. Даже говорил со мной вполне вежливо, а я-то был готов поклясться, что вежливое обхождение ему вообще неведомо. Неужто этим объясняется его неожиданный приступ гостеприимства? Сомневаюсь. Не могу сказать, что ночью он был дружелюбен, скорее чувствовал себя виноватым. И я не заметил никаких признаков того, что он собирается завязать со мной пламенную дружбу.

– Возможно, сэр, беседа, которую я имел сегодня утром с этим джентльменом…

– А, так это вы способствовали возникновению бертрамофильских настроений?

– Сразу же после завтрака, сэр, мистер Стоукер послал за мной и спросил, правда ли, что я раньше был у вас в услужении. Сказал, что вроде бы ему помнится, будто он видел меня в вашей квартире в Нью-Йорке. Я ответил утвердительно, и тогда он стал расспрашивать меня о некоторых эпизодах из вашей жизни.

– О кошках в спальне?

– И о происшествии с грелкой.

– Похищенную шляпу не забыл?

– А также о том, как вы спускались по водосточной трубе.

– И что же вы?..

– Я объяснил ему, что сэр Родерик Глоссоп предвзято истолковал эти происшествия, сэр, и рассказал, как все было на самом деле.

– А он?

– По-моему, он был удовлетворен, сэр. Видимо, он считает, что был несправедлив по отношению к вам. Сказал, разве можно верить тому, что говорит сэр Родерик, которого назвал лысым чьим-то там сыном, не могу вспомнить, чьим именно. И как мне представляется, сэр, вскоре после нашей беседы он и написал это письмо, сэр, где приглашает вас к ужину.

Я был доволен своим слугой. Когда Бертрам видит, что добрый старый дух вассальной верности сеньору не угас, он радуется, смотрит на это с одобрением и выражает свое одобрение вслух.

– Благодарю вас, Дживс.

– Не за что, сэр.

– Вы достойны благодарности. Конечно, мне в общем-то безразлично, считает меня папаша Стоукер чокнутым или нет. Я ведь что хочу сказать? Если ваш кровный родственник имеет обыкновение ходить на руках, а вы беретесь ставить диагноз, кто псих, а кто нет, негоже вам надуваться от спеси и изображать из себя…

– Arbiter elegantiarum[1], сэр?

– Именно, Дживс. Поэтому, с одной стороны, меня мало волнует, как старикашка Стоукер оценивает мои умственные способности. Пусть думает что хочет, какое мне дело? Но если отвлечься от этой точки зрения, нельзя не признать, что эту перемену отношения следует приветствовать. Она произошла как раз вовремя. Я приму приглашение. Буду считать его…

– Amende honorable[2], сэр?

– Я хотел сказать – пальмовой ветвью.

– Или пальмовой ветвью. По сути, это одно и то же. Но я склонен считать, что в сложившихся обстоятельствах чуть более уместно французское выражение, в нем содержится сожаление по поводу случившегося и желание загладить вину. Но если вы предпочитаете «пальмовую ветвь», сэр, конечно, пусть будет «пальмовая ветвь».

– Спасибо, Дживс.

– Не за что, сэр.

– Наверно, вы догадываетесь, что сбили меня с толку и я напрочь забыл, что хотел сказать?

– Прошу прощения, сэр. Очень сожалею, что перебил вас. Насколько я помню, вы говорили, что намерены принять приглашение мистера Стоукера.

– А, да. Ну так вот. Я приму его приглашение – как пальмовую ветвь или как amende honorable, это совершенно неважно, Дживс, и к чертям все эти тонкости…

– Безусловно, сэр.

– А сказать вам, зачем я его приму? Потому что получу возможность повидаться с мисс Стоукер и выступить в роли адвоката Чаффи.

– Понимаю, сэр.

– Конечно, мне будет нелегко. Не представляю, как подступиться к делу.

– Если вы позволите мне дать вам совет, сэр, я думаю, что наиболее благоприятный отклик у юной леди вызовет сообщение о болезни его светлости.

– Он здоров как бык, и она это знает.

– Он заболел после разлуки с ней вследствие тяжелого нервного потрясения.

– А, понял! Сознание помутилось?

– Совершенно верно, сэр.

– Покушается на собственную жизнь?

– Именно так, сэр.

– Думаете, ее доброе сердце растает?

– Весьма высокая степень вероятности, сэр.

– Тогда я буду действовать в этом направлении. Тут в приглашении сказано, что ужин в семь. Не рановато ли?

– Полагаю, сэр, такое время было назначено, учитывая интересы юного мистера Дуайта. Будет праздноваться день его рождения, о котором я вам вчера говорил.

– Ну да, конечно. А потом будут выступать негры-менестрели. Ведь они точно придут?

– Да, сэр. Они приглашены.

– Вот бы мне встретиться с музыкантом, который играет на банджо. У них есть особые приемы, хочется их перенять.

– Без сомнения, сэр, это можно будет устроить.

Он произнес это довольно сдержанно, чувствовал, что разговор принимает нежелательное направление, я это понимал. Старая рана все еще болела.

Что ж, в таких случаях, я считаю, лучше всего действовать прямо и открыто.

– А я, Дживс, делаю большие успехи на банджо.

– Вот как, сэр?

– Хотите, я сыграю вам «Кто разгадает любовь»?

– Нет, сэр.

– Ваше отношение к этому музыкальному инструменту не изменилось?

– Нет, сэр.

– Жаль, что у нас здесь вкусы не сходятся.

– Очень жаль, сэр.

– Нет так нет. Я не обижаюсь.

– Надеюсь, что нет, сэр.

– Но все равно обидно.

– Чрезвычайно обидно, сэр.

– Ладно, передайте старику Стоукеру, что я буду ровно в семь, в парчовом камзоле и пудреном парике.

– Передам, сэр.

– Может быть, мне следует написать ему короткий вежливый ответ?

– Нет, сэр. Мне поручили принести от вас устный ответ.

– Тогда ладно.

– Благодарю вас, сэр.

Соответственно в семь ноль-ноль я ступил на борт яхты и отдал шляпу и легкий плащ проходящему мимо морскому волку. Сделал я это со смешанными чувствами, потому что в душе бушевали противоборствующие настроения. С одной стороны, беспримесный озон Чаффнел-Риджиса вызвал у меня добрый аппетит, а Дж. Уошберн Стоукер, насколько я помнил по своим визитам в его дом в Нью-Йорке, кормит своих гостей на славу. С другой стороны, я всегда чувствовал себя в его обществе немного настороженно и вовсе не надеялся, что сегодня от этой настороженности избавлюсь. Если хотите, можно выразить это так: земной, плотский Вустер с удовольствием предвкушал роскошный ужин, а вот его духовную ипостась все это слегка коробило.

Судя по тому, что я знаю о пожилых американцах, их существует два вида. Старик американец первого вида – дородный, в роговых очках, само дружелюбие. Встречает вас как родного сына: не дав вам опомниться, принимается трясти шейкер для коктейлей, с веселым смехом наливает вам один бокал, другой, третий, хлопает вас по спине, рассказывает анекдот про двух ирландцев, Пэта и Майка, – словом, жизнь для него сплошной праздник.