Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха. - Сергей Волков

Они поменяли цвет!

С рождения я был кареглазым. На эту тему всегда завидовал Витьку — у него глаза были голубыми-голубыми, точно нарисованными акварелью. Мне тоже хотелось такие, но изменить ничего было нельзя.

Приближаю лицо к зеркалу, оттягиваю веко левого глаза. Он из карего стал каким-то желтым, орехового цвета. А правый, наоборот, потемнел и превратился практически в черный. Зрение при этом не изменилось. Вижу я нормально.

Почему-то первое желание, возникшее после увиденного — надеть очки с темными стеклами. Но, во-первых, у нас в Казани такие очки мужики носят только если неудачно на свадьбе погуляли, а во-вторых, мне нравятся мои новые глаза. Я стал необычным, не таким, как все, и это приятно волнует.

Радость омрачает только одно — у Есугея-багатура из моего видения тоже были глаза разного цвета. Я не хочу становиться таким, как Есугей. То есть, конечно, хочу, но с трудом представляю, как можно применить его таланты бойца и вождя в наше время. С таким характером, как у потомка Хабул-хана, мне прямая дорога — в преступники.

«Или в армию», — подсказывает внутренний голос.

Хм, армия… Я задумываюсь, но потом гоню от себя эти мысли. В конце концов, я же на самом деле не стал таким, как Есугей.

У меня просто глаза поменяли цвет…

Глава восьмая

Пристальное внимание

Звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит Надя — ревет, дрожит вся. Хватаю за руку и затаскиваю в коридор.

— Что случилось?

— Ты меня убьешь.

Вытираю слезы с ее щек.

— Что?

— Или будешь презирать…

Ревет без остановки. Беру за плечи, легко встряхиваю.

— Что случилось?

— У меня Бики был.

— Прекрасно. Свято место пусто не бывает… Чувствую, что кольнуло, но не ранило. Скорее противно.

— У нас ничего не было, клянусь.

Принимаю как можно более равнодушный вид.

— Меня это не касается.

— Клянусь тебе! Он только после дискотеки зашел просто чай пили, правда!

— Ты чего ревешь?

— Ты не будешь меня ненавидеть?

— За что ненавидеть, если у вас ничего не было?

Ревет еще сильней. Значит было. Значит, я не зря почувствовал сегодня утром, не параноил.

— Или ты сейчас же спокойно рассказываешь, что случилось, или иди жалуйся в другое место.

— Я не могу!

Больше всего хочется ее выгнать, но, с другой стороны, как бы там ни было, она мне не чужая. Завожу на кухню, ставлю чайник на огонь.

Бики знаю давно и он никогда мне не нравился. На то были свои причины. Первая и главная — он тоже был в нашей сборной, и не просто «был», а делил со мной первое почетное место. Разница между нами была только в том, что Маратыча он раздражал, а вот ко мне старый тренер явно благоволил. Но поначалу на тренировках не было ни дня, чтобы Бики меня не подколол. «Глаз — алмаз», — говорил он мне, намекая на то, что стреляет точнее. Потом Маратыч сделал так, чтобы мы не пересекались и я только по слухам от других ребят узнавал про успехи своего главного соперника. Второй же причиной была Надя. Бики вился вокруг нее и так и эдак. Родители по заграницам мотаются, квартира пустая, модных шмоток навалом, плюс импортный фотоаппарат… У бедной Надюхи ехала крыша, но так уж повелось, что любила она меня. И тут, уж не знаю, то ли со страху, а может и правда хоть капля благородства в этом парне была, но после разговора со мной он от Надюхи отстал и больше я его не видел, если не считать тех редких случаев, когда мы, как сегодня утром, пересекались в курилке.

— Так что там Бики? — строго спрашиваю я.

— Он сумку у меня оставил, — чуть успокоившись мямлит Надя.

— И что?

— Говорит, она ему нужна.

— Пусть забирает.

— Он сказал, чтобы я принесла.

Вижу, что ее глаза снова наполняются слезами.

— А больше он ничего не хочет?

— Я должна принести…

— Да выбрось ты ее из окна или на помойку — надо будет, сам заберет.

— Он сказал принести, иначе он всем покажет фотографии.

Как обухом по голове. Даже не хочу спрашивать, что за фотографии и откуда они у него появились. Вот же дура ты, Надя.

— Я ничего не помню, я пьяная была.

— От чая? — злобно бросаю я, а самому хочется ударить эту бестолочь. Или обнять и успокоить.

— Мамочки, что же я наделала?

Быстро обуваюсь, набрасываю ветровку.

— Давай сюда эту сумку и адрес.

— Артемочка…

— Быстро!

Хочется как можно быстрее уйти из дома, чтобы больше не видеть ее опухшего от слез лица и не слышать этих тошнотворных оправданий. Поднимаемся на пятый этаж, забираю сумку и на слух запоминаю адрес. Внутри все кипит от желания размазать эту гниду Бики по стенке. Или схватить за горло и вырвать кадык.

Шурша опавшими листьями, подхожу к нужному дому. В переулке темно, единственный фонарь заслоняют ветви старой липы. Впереди возникают человеческие фигуры. Парни, взрослые, здоровые парни. Пятеро… нет, шестеро. Они выстраиваются в ряд, загородив проход.

Во рту становится сухо, сердце бросается в галоп, посылая мозгу сигналы: «Внимание! Будь начеку!». «Да что ж такое! Как у Высоцкого — «они стояли, молча в ряд, их было восемь». Надо линять», — проносится у меня в голове. Перехватываю сумку поудобнее и останавливаюсь. Нас разделяет метра четыре. Если сорваться прямо сейчас, то не догонят. Дворовый кодекс чести гласит, что одному убежать от шестерых не зазорно.

— Стоять! — кричит один из парней. Они уже поняли, что добыча ускользает из рук.

— Хрен тебе! — весело отзываюсь я и бросаюсь обратно. Сухие листья взвиваются в воздух — и с шуршанием опадают на асфальт, потому что я тут же останавливаюсь. Передо мной — два милиционера. Луч фонарика светит мне прямо в лицо.

— Не суетись, — ласково советует один из стражей порядка. За спиной слышится топот. Парни окружают меня. Я ничего не понимаю. Уличная шпана заодно с ментами? Так бывает?

Еще один фонарик слепит мне глаза.

— Боевая комсомольская дружина, — рычит в ухо один из парней, похоже, тот, что кричал «Стоять!». — Что у вас в руках?

Я прячу сумку за спину, интересуюсь:

— А документы можно посмотреть?

Вопрос про документы я задаю скорее от отчаяния. Обращение на «вы» мне уже все разъяснило, это и впрямь БКД. Запоздало припоминаю — в универе кто-то накануне говорил, что у бэкэдэшников готовится совместный с милицией рейд по танцплощадкам, дворам и подвалам. Но здесь-то, в тихом переулке, они что делают?

Тем временем командир БКД показывает мне удостоверение и нетерпеливо пинает сумку ногой:

— Ну, что там у нас?

— У вас — ничего, — я стараюсь сохранять спокойствие. Про БКД ходит много нехороших слухов, вплоть до того, что они бритвами режут клеши и воротники у рубашек. В Москве, говорят, эти дружины давно отменили, а у нас вот до сих пор встречаются еще любители толпой поиздеваться над каким-нибудь модником. Но только я-то тут причем? Одет я обычно, без выпендрежа.