Сокол на запястье - Ольга Елисеева

-- Во имя Девы, Матери и Хозяйки!

Серая пыль поднялась тонким облачком и окутала гладкое каменное тело божества. По ее рисунку на черном базальте гадалка надеялась узнать волю Матери. И передать ее роду. Если, конечно, правда не окажется слишком страшной... В последнее время в горах мало дичи, а внизу по дорогам рыщут чужаки. Соплеменники из долины не помогут ни ячменем, ни овцами. Теперь другие времена. За все надо платить!

Щербатым кремневым ножом старуха поранила себе палец. Кровь пошла только после того, как Ое с усилием растерла всю ладонь куском овечьей шерсти.

Капли упали не сразу и были не густыми и не алыми, как в молодости, а какими-то ржавыми. Точно вода в канаве. Гадалка даже испугалась, что ее жалкое подношение оскорбит богиню.

-- Матре Сва, владычица смерти!

Камень вспыхнул, и белый налет золы на нем принял странные очертания. Старуха уставилась на фетиш красными слезящимися глазами и снова начала дуть. Седая бороздка пепла вокруг капли крови могла стать круглой, как полная луна, а могла скопиться на одной из сторон серпиком полумесяца.

Зрелый диск сулил достаток и спокойную, сытую зиму. Но на это рассчитывать не приходилось. Проклятое зверье ушло неизвестно куда. Новолуние несло надежду возродить семью следующей весной. Но кто из них доживет до тепла?

За те тридцать лет, что Ое гадала по рогатому камню, приняв его из рук в руки от своей матери, она еще никогда не видела знака умирающей луны. Поэтому не сразу поняла, что острые концы серпика нацелены к правому рогу Небесной Коровы и означают смерть.

Сама гадалка давно приготовилась к печальному концу. На сороковой весне старость не радует: мерзнут ноги, крутят кости, из памяти уходит самое важное... Пусть. Там, на лугах Великой Матери, перед богиней с красным лицом ее жрицы ведут нескончаемый хоровод. Жизнь-смерть, жизнь-смерть.

Но сегодня Ое вопрошала о судьбе всего рода.

Старуха начала с остервенением кромсать себе ладони, зажав лезвие между коленями. От ее рыданий ноги вздрагивали, и кремень то и дело падал на землю.

-- В чем спасение? В чем? -- Ое трясла руками над рогатым фетишем так, что казалось ее запястья вот-вот оторвутся. -- Не наказывай, Мать! Покажи, где выход!

От неистовой тряски и потери крови гадалку начало мутить. Ей почудилось, что бычья голова в очаге раскаляется до красна. Она походила на алый уголь, пульсирующий изнутри живым огнем. Это старческая кровь Ое шла толчками, сжимая отяжелевшую руку болезненными спазмами.

Вдруг фетиш лопнул раскаленным пузырем, открыв перед затуманенным взором гадалки ослепительную картину белого снега по берегам обледеневшей горной реки. К воде подходил человек, горбясь под тяжестью небольшой оленьей туши. Тощее от бескормицы животное было мертво. На его боку расплылось бурое пятно, измазавшее кровью щетинистую щеку охотника.

* * *

Ярмес шел, то и дело проваливаясь по колено в глубокий снег. Его угрюмое лицо хранило полную невозмутимость. Лишь изредка плотно сжатые губы цедили что-то невнятно грубое, когда нога в очередной раз купалась в талой воде.

Хрустнула обледеневшая веточка, и охотник вышел к самой реке. Коча прыгала по камням, не оставляя ни одного прочного участка для переправы. Привычно поморщившись, Ярмес вошел в воду. Тонкая корочка льда, едва успевавшего схватиться у камней, ломалась, сминаемая его коленями.

Туша зверя давила на плечи. Мужчина устал. Он нашел оленя далеко к северу от Цемесских гор и нес его уже целые сутки. В верховья Кочи зверь забрел случайно, встретить его было большой удачей. Такой большой, что Ярмес, застрелив оленя, даже встал на колени, отрезал от задних ног животного две узкие полоски мяса и сжег их на маленьком костерке в честь Великой Матери. Он не позволил себе съесть ни кусочка, хотя пустые кишки так и сводило от запаха горелого мяса.

Сначала зверь не показался охотнику через чур тяжелым. Хилый недокормыш! Но теперь, когда Ярмес, голодный и злой, волок его вверх к деревне своих сородичей, он готов был рухнуть от напряжения. Даже колени подрагивали. Раньше такого никогда не случалось. А ведь холода только начались.

Впервые в жизни Ярмес не знал, как дотянуть до весны.

Остальные охотники тоже ушли в горы, но что искать сору в пустом мешке? Спасаясь от бескормицы, долину Кочи бросили даже зайцы. Только люди еще держались за кручи Цемесса, боясь покидать насиженные места. Неизвестности, которая ждала их в новых краях, сородичи боялись больше, чем смерти дома.

А он сам? Сейчас ему было все равно. Только холод. Только промокшие ступни. Только тяжесть на шее. Временами охотнику казалось, что ноги переступают сами собой, помимо его воли.

Противоположный берег оказался круче и взбираться пришлось, держась за голые ветки орешника. Ладони Ярмеса настолько замерзли, что лед не таял, а крошился под ними.

Вон туда, на взгорье. И упасть. Лицом вниз. Через час, самое большее два он отлежится. Если холод не скует по рукам и ногам. Если не пойдет снег, не станет убаюкивающе тепло, и охотник не заснет.

"Ярмес! Ярмес! Не спи".

Чей это голос?

"Иди ко мне, я близко".

Охотник поднял голову и повертел шеей из стороны в сторону.

"Иди сюда, я согрею и успокою тебя".

Невдалеке, за голыми черными кустами боярышника мужчина увидел каменный навес, сползший с горы, как шапка на глаза. За ним виднелось темное устье грота. Слева скрючилось колючее деревце дикого терна. На его голых ветках еще болтались сморщенные фиолетовые плоды. Облетевшие ржаво-коричневые листья устилали землю вокруг.

Ярмес приблизился к дереву, с трудом привстав на носках, сорвал несколько ягод и целой горстью сунул себе в рот. Зубы немедленно свело, но охотник старательно разжевал плоды прямо с косточками и, давясь, проглотил, ощутив слабый привкус сливы. "Нельзя... нельзя..." -- мысли в его голове ворочались медленно, как зернотерка. "Не ходи туда, Ярмес," -- вяло всполошился кто-то в глубине души.

"Ко мне, охотник, ко мне, -- сладко дышал нежный голос. -- Я рядом. Еще шаг".

Мужчина приблизился к навесу. Белая известняковая плита над входом в грот походила на голову болотной черепахи с неестественно хищным орлиным клювом. Ярмес ничего не знал об этих местах. Он слышал, что на северном склоне есть святилище, где почитают Мать Сухого Дерева, но никогда не бывал здесь.

Под темным сводом охотник на мгновение ослеп, а когда глаза привыкли к сумраку, различил остатки старого костра на полу, множество обгоревших костей животных и вытянутое черное пятно на противоположной стене.

Сначала Ярмес решил, что это копоть от костра, но, потрогав его пальцами, вымазал руку в зеленоватой плесени. Пятно продолжало расти и в холодное время года. Его форма отдаленно напоминала фигуру, закутанную в плащ.