Арктическое вторжение - Сергей Донской

Словно в подтверждение этой догадки Котойды улыбнулся вышедшему на крыльцо Астафьеву и сделался похожим на приблудного пса, однажды обласканного хозяином и готового служить ему верой и правдой до конца своих дней. Первое, что он сказал после обмена приветствиями, это:

– Анатолий Дмитриевич, благодарю вас за все, что вы делаете для признания моей страны мировым сообществом. Хочу также выразить благодарность от лица своих земляков за мир и стабильность, воцарившиеся в Южной Осетии.

– Мир и стабильность наступают там, – усмехнулся Астафьев, – где возводятся военные базы.

– Российские, – подхватил Котойды, приплясывая на месте от избытка чувств. – Благодаря вам мой народ уже два с половиной года живет мирной жизнью.

Астафьев заговорил что-то про неизменность взятого политического курса, прихватил гостя под локоть и повел его к входу в административное здание, где телохранители вежливо, но решительно оттесняли журналистов. Грин внутрь и не рвался. Развернувшись на каблуках, он направился в сторону шумящего моря.

Чтобы попасть на пляж, пришлось миновать двойную линию охраны, а потом еще и патруль, курсировавший вдоль береговой линии.

Оставшись, наконец, один, Грин с наслаждением втянул в себя свежий морской воздух, насыщенный влагой, солью и йодом. Грязно-серые, в белых прожилках волны раз за разом бросались на пляж, заливая его кипящей пеной. Когда вода откатывалась обратно, слышался хруст и скрежет гальки, а потом раздавался новый грохочущий взрыв, и очередной вал обрушивался на берег, заглушая все прочие звуки.

Время от времени до ушей Грина доносились истошные крики чаек, носившихся в бесцветном воздухе то ли по собственной воле, то ли подхваченные тугим ветром. Одна завопила прямо над головой Грина, и он невольно поежился, а когда оглянулся, то увидел, как, взмахивая крыльями, чайка садится на большой мокрый валун возле пирса. Резким, почти механическим движением она вскинула голову, словно намереваясь осмотреться по сторонам, а потом неожиданно ударила клювом мелькнувшую в волнах рыбину. Отчаянно трепыхаясь, та разинула рот, и Грину почудилось, что он видит ее скользкие, трепещущие внутренности.

В желтом клюве чайки мелькнул и исчез лоскут мяса, похожий на резину. По неизвестной причине эта картина воскресила в памяти Глеба фотографии, увиденные в президентском автомобиле. На них были изображены трупы пятнадцати российских полярников, погибших от мороза и выстрелов в упор на заснеженной льдине, дрейфующей по Северному Ледовитому океану. Некоторые тела были повреждены дикими животными. Грин не слишком хорошо разбирался в арктической фауне, но предполагал, что клыки и когти принадлежали белым медведям, а не песцам или морским котикам. Хотя, возможно, пиршество устроили крылатые хищники?

«Гм, интересно, обитают ли чайки на Северном полюсе? Если да, то какие? Размером с эту, черноморскую, или покрупнее?»

Наблюдающая за Грином чайка торжествующе закричала, открыв свою грязно-розовую глотку. Придавленная ее перепончатой лапой рыба вяло взмахнула хвостом. Отхватив от нее еще кусочек, чайка посмотрела на Грина. Ее глаза были непроницаемо-черными, стеклянными, безумными, и это подтверждало ужасную истину о том, что и люди смертны, что они умирают, их поедают, и от их земных тел ничего не остается, даже если они стриглись у лучших в мире парикмахеров, одевались у знаменитейших модельеров и пожимали руки сильным мира сего.

Это потрясающее открытие Глеб Грин сделал уже давно, еще в детстве, когда его звали совсем иначе. Тогда он впервые задумался о себе, о жизни, о смерти и о той черной бесконечной космической бездне, что простирается во все стороны, готовясь поглотить земной шар вместе с населяющими его существами.

Выругавшись, Грин запустил в чайку плоским камнем, но не попал, и она осталась сидеть на месте, время от времени терзая все еще подрагивающую рыбину. Казалось, она издевается над ним, а может быть, предлагает разделить с ней восхитительную трапезу.

«Хочешь попробовать, человек? Мясо еще живое. Оно такое свежее, что так и просится в рот. Ну? Решайся, человек, прежде чем кто-нибудь отведает, какова на вкус твоя собственная плоть!»

Мощный желтый клюв опять вонзился в добычу и потянул ее на себя. Тушка сделалась безжизненной и вялой. Чайка запрокинула голову к облачному ноябрьскому небу, и ее гортань мелко задрожала. Грину снова показалось, что она рассматривает его бусинами своих глаз. Так бывает, когда смотришь на старинные портреты и вдруг обнаруживаешь, что нарисованные глаза устремлены прямо на тебя, сколько бы ты ни перемещался по комнате.

С неприятным холодком, обжегшим грудь изнутри, Грин понял, что птица действительно смотрит на него. Ее черные глаза наблюдали за ним. С таким выражением могла бы смотреть на него сама смерть. «Смотреть и задавать вопросы. Ваше подлинное имя? Нет, нас интересует ваше подлинное имя! Кто с вами работает? На кого работаете вы?»

И так далее, без конца, по кругу. Грин без труда мог воспроизвести фонограмму допроса задержанного русского разведчика, услышанную минувшим летом в вашингтонском Международном музее шпионажа. Грин побывал там в качестве одного из членов правительственной делегации, сопровождавшей Анатолия Астафьева. Его услуги в Вашингтоне не пригодились, а потому, предоставленный самому себе, он много гулял и однажды забрел в этот чертов музей, встал в очередь за билетами и услышал:

«Ваше подлинное имя?.. На кого вы работаете?..»

Люди, собравшиеся у кассы, перемигивались и перешучивались, а Грину было не до смеха. В своей жизни он слышал точно такие же вопросы в иной, менее непринужденной обстановке. Точнее, в очень даже принужденной. В комнате для допросов с классической зеркальной стеной, привинченным к полу стулом и руками, скованными наручниками за спиной. Некоторые допросы сопровождались пытками под руководством «злого дяди» из ЦРУ, а в конце обязательно появлялся «добрый дядя», заботливо вытиравший Грину кровавые сопли и суливший ему золотые горы. У этого типа была светлая улыбка и темные глаза. Глаза чайки, терзающей еще живую рыбину. У них у всех были такие глаза. Поднимаясь в музей, Грин ощущал их кожей, спиной, затылком.

Большой Брат следит за тобой!

Над дверями лифта висела, покачиваясь на стропах и цепях, уменьшенная копия памятника Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому с Лубянской площади. Американцы понятия не имели, за что повешен и кто такой этот человек с бородкой-эспаньолкой, в фуражке и длинной шинели. Они бодро шагали по залам, украшенным эмблемами спецслужб всего мира, хохотали, когда динамики предупреждали, что за посетителями ведется слежка, дружно записывались в музейную «Школу шпионов», чтобы, усевшись перед одним из многочисленных мониторов, пройти курс по ведению аэрофотосъемки, накладыванию грима, установке подслушивающих устройств.

Грину казалось, что он находится в детском садике, необычайно рослые и упитанные питомцы которого резвятся вовсю. Они не знали, что такое настоящая разведка и контрразведка. Экспонаты музея представлялись им какими-то забавными игрушками. Им нравилось фотографироваться на фоне копии болгарского отравленного зонтика, пистолета в футляре из губной помады по прозвищу «Поцелуй смерти», проволочных удавок, таящихся в наручных часах, каблуков-стилетов, перчаток с острыми как бритва когтями. В их головах не укладывалось, что все это существовало в действительности и убивало так же надежно и бесповоротно, как чайка убивала рыбину на глазах у оцепеневшего Глеба Грина.

Кусок сырого мяса свешивался из ее клюва, сложенного в подобие издевательской ухмылки. Может быть, она прилетела прямиком из Арктики и знала, какова на вкус человечина?

Грин чертыхнулся и, сунув руки в карманы, пошел прочь, то и дело отпрыгивая от слюнявых языков волн, норовящих лизнуть его туфли. Ему стоило немалых трудов избавиться от мыслей о чайке, о смерти и о бренности жизни. Когда это получилось, он присел на парапет, привычно пожалел о том, что бросил курить, и задумался.

Задача перед ним стояла не то чтобы сложная, а невероятно трудная. Астафьев желал знать, из какой страны прибыли убийцы российских полярников, но при этом Грин не обладал достаточной информацией, на основании которой должен был дать ответ президенту.

– Честно говоря, я не доверяю теории, оторванной от практики, – признался он, прежде чем покинуть президентский лимузин.

– Практика тоже будет, – пообещал Астафьев с каменным лицом. – Ступайте, Глеб Георгиевич. Вечером я вас вызову. Хотелось бы, чтобы к этому времени вы были готовы удовлетворить мое любопытство.

На последнем слове в его больших, темных глазах вспыхнули и погасли искорки, похожие на отблески далеких грозовых зарниц. Грин понял, что это не просто блажь, а твердое намерение отыскать и покарать виновных. В свое время Силин был вынужден скрывать истинную причину гибели подлодки «Курск», лишь бы не обвинить в этом США и не вызвать их немедленную ответную реакцию. Совсем недавно настал черед Астафьева хранить угрюмое молчание. Он так и не произнес ничего внятного по поводу аномальной жары в России, поскольку тоже опасался вызвать гнев Америки.