Моя жизнь с отцом Александром - Иулиания Шмеман

Больше всего Александр любил служить, учить и, особенно, писать. Но времени на все катастрофически не хватало. Ему приходилось писать под давлением обстоятельств, его всегда поджимали сроки, к которым нужно было сдавать материал. В Лабель, во время каникул, он проводил большую часть дня за письменным столом. Но служить у алтаря было для него высшей радостью, и эту радость он умел передать окружающим — студентам, коллегам, семье. Мы все делили с ним эту радость. Именно благодаря Александру Давид Дриллок научился понимать, любить, переживать церковные службы с немеркнущей радостью и даже через двадцать лет после его смерти подходил ко мне после утрени Страстной среды, на которой поется особый, очень красивый канон, и говорил мне: «Матушка, я знаю, что отец Александр был сегодня с нами», а после кондака Вознесения: «Помните, как отец Александр его любил?» Так что теперь, размышляя о том, что было истинным центром жизни Александра, я могу с полной ответственностью сказать: Божественная литургия у алтаря Господня.

Александр часто ездил навестить своих бывших студентов, он любил их и делал все возможное, чтобы поддержать молодых священников. Один раз Александр сослужал с одним из таких своих бывших учеников, антиохийцем, на архиерейской Божественной литургии. Этот молодой священник делал так много ошибок! После литургии, сняв облачение, растрепанный, потный, счастливый молодой человек вышел к своим прихожанам и сказал: «Я научился всему, что знаю и умею, у любимого мною отца Александра!» Александр внутренне поежился и усомнился в том, что тот научился в семинарии хоть чему — нибудь. Но второй мыслью его было то, что, несмотря на все ошибки и огрехи в службе, антиохиец знал «единое на потребу», а именно — он любил Господа.

Александра часто приглашали читать лекции в католических или епископальных семинариях и церквах. Вселенский характер христианства в Америке, терпимость, разнообразие и заинтересованность такого большого числа людей наполняли Александра бесконечной благодарностью. Ехал туда он обычно неохотно, устав от многочисленных дел, но возвращался вдохновленный и полный сил: «Где двое или трое собраны во Имя Мое…»

Всю жизнь Александр очень много читал. Разнообразие его интересов поражает, но можно отметить, что больше всего он любил мемуары, дневники, биографии и автобиографии. Глубина и разнообразие человеческих жизней увлекали его. Он читал об атеистах, никогда не обрушиваясь на них с критикой, но пытаясь понять, как и почему человек придерживался таких взглядов. Он читал о гомосексуалистах, политиках, богословах, евреях, мусульманах. Никогда он не судил тех, о ком он читал. Он мог отмечать слабые стороны, фальшивые нотки, неубедительные аргументы и точки зрения, но никогда не осуждал. Он действительно давал всем шанс убедить себя, не просеивая чужие идеи сквозь фильтр собственных убеждений. Поэзия была не только близка его сердцу, она была частью его. Обладая прекрасной памятью, он наизусть читал Верлена, Пушкина, Тютчева, Роберта Фроста, Каммингса, Рембо и др.

Александр интересовался и политикой, особенно самими личностями политических деятелей, с интересом следил за выборами (пройдет? не пройдет?), никогда, впрочем, не увлекаясь узкопартийными страстями. Он действительно был настоящим демократом, уважающим способность американского народа выбирать и потом принимать результаты выборов. Следил он и за французской политикой, регулярно читал еженедельники «Экспресс», «Ле Пуант» и др.

Собираясь на лето в Лабель, Александр с пристрастием подбирал книги для летнего чтения. Он никогда не скупился покупать книги, и дом был полон книг, отражающих разносторонние интересы хозяина. Его прекрасная память хранила имена, даты, события и т. д. «О да, это тот, который написал…» Бывая в Париже, он бродил по любимым книжным магазинам, таким как «Либрери Галлимар», а рыться в книгах было его любимым занятием, и я до сих пор вспоминаю с долей стыда, как мне иногда приходилось его торопить.

На протяжении своей жизни Александр несколько раз брался за ведение дневника. Первый дневник относится к годам его юности. А дневник, начатый в 1973 году, он вел до самой смерти. Писал он для того, что «соприкоснуться с самим собой». Этот дневник впускает читателя во внутренний мир Александра, показывает, как он жил последние десять лет своей жизни. Посредством дневника он наблюдал людей, жил с ними, общался с миром. Дневник — это не пристальный анализ самого себя, а скорее способ увидеть себя в контексте всего творения, способ «объяснить» себя себе самому.

Всю жизнь Александра окружали друзья. Эти друзья принадлежали к самым разным слоям общества.

Какое — то время нас просто осаждали диссиденты, приехавшие из Советского Союза. Александр привлекал их своим гостеприимством, широтой взглядов, ясными убеждениями и пониманием того, что им пришлось пережить на родине. В пасхальную ночь они приезжали в семинарию, а после ночной службы собирались в кабинете Александра с водкой и колбасой. Курили они так много, что скоро кабинет наполнялся дымом. И эти люди, среди которых было много неверующих, или еще не верующих, были и евреи, и бывшие марксисты, тем не менее, оказывались способны полностью разделить с нами радость Пасхи, ту радость, которую излучал Александр, несмотря на жуткую усталость после Страстной недели.

Иногда я боялась, что из Александра буквально «выпьют» жизнь. Но он обладал удивительной способностью восполнять энергию посредством чтения и тишины, которых, впрочем, было так мало! Несколько часов утром между утреней и первой лекцией, дорога до семинарии и обратно, наслаждение свежевыпавшим снегом, быстро промелькнувшая перед глазами сквозь ранний утренний туман картина из чужой жизни в освещенном окошке одного из домов, — все это обновляло дух Александра и готовило его к новому дню.

Лак Лабель

Теперь я расскажу о Лабель. Сразу хочется писать возвышенным и торжественным слогом, позволить себе быть романтичной и сентиментальной. Подобные чувства были с детства присущи моей русской душе, но картезианское рациональное образование во Франции многое сделало, чтобы их искоренить.

Впервые мы приехали в Лабель в 1952 году, через год после переезда в США. И тогда, и сейчас Лабель — это крошечная деревушка с одним светофором, несколькими продуктовыми лавочками, старомодным хозяйственным магазином, где до сего дня можно найти абсолютно все, что только может взбрести в голову. Озеро, длинное и узкое (четырнадцать миль в длину, а в ширину его запросто можно переплыть), расположено примерно в пятнадцати минутах езды на машине к северу от деревни. Когда мы приехали, на нашей стороне озера проходила узкая грунтовая дорога, сейчас она заасфальтирована, но по — прежнему тряская и часто требует ремонта. На другой стороне озера — покрытые лесом холмы, люди начали там селиться только двадцать лет назад. А в начале мы слышали оттуда по ночам вой волков и знали, что медведи предпочитают наведываться за малиной как раз в то место, где мы любили ее собирать. Нас предупреждали: «Берите с собой колокольчик, это их отпугнет!» Местные жители рассказывали многочисленные истории о тех, кто нечаянно оказывался в малиннике вместе с медведями. В Лабель нас пригласили Сергей и Люба Трубецкие, когда мы еще жили во Франции. Их имение находится примерно на уровне середины озера. Нашей семье отвели одну большую комнату и одну маленькую спальню. В коридорчике стояла маленькая электрическая плитка с двумя конфорками, одна из которых не работала. Водопровода в доме не было, воду брали из колодца. Туалет располагался на улице, а стирали прямо в озере, там же и купались.

В первое же наше лето там Трубецкие выделили нам участок земли, и на следующее лето мы начали строить собственный дом. Отделочные работы мы взяли на себя, и нам очень помогли старшие дети, Аня и Сережа. Они укладывали линолеум, клеили на стены обои, шили занавески, строили полки. Вся семья участвовала в постройке и обустройстве дома. Мебель мы покупали с рук, и нам посчастливилось найти настоящие сокровища, например, дубовый обеденный стол за пять долларов и восемь массивных дубовых стульев по одному доллару каждый (мы пользуемся ими по сей день).

Как только мы приехали, Сергей Трубецкой построил маленькую часовню, и Александр начал в ней служить. Обязательной была и литургия посреди недели. Именно после одной такой литургии часовня и сгорела. В тот день дул сильный ветер, огонь бушевал, это было очень эффектное зрелище. Все соседи образовали цепь от колодца к часовне. Надо было спасти от огня дом и амбар, стоявшие рядом с часовней. Всю воду из колодца вычерпали, огонь потушили. Постройки уцелели, но от часовни остались только часть колокольни и икона св. Сергия, которому часовня и была посвящена. Александр и Люба Трубецкая отправились в Монреаль, чтобы сообщить об этому Сергею Трубецкому, который всю неделю там работал. Он выслушал их, помолчал минуту и сказал: «Ну и что, мы построим новую церковь!». И работы по возведению новой церкви начались немедленно. А в следующее воскресенье после пожара литургию служили в большой палатке.