Война - Ираклий Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решив, что настало время укрепить свои позиции, Бутенёв надумал жениться повторно. Целью наш добрый посол наметил простую девушку, сестру другого дипломата, Хрептовича, который годом ранее стал зятем господина Нессельроде.
Из Петербурга ему сообщили, что девушка, если говорить привычным для Апполинария языком дипломатии, весьма некрасива, но это не смутило одинокого человека.
Бутенёв испросил отпуск для улаживания вопросов личной жизни и совсем было собрался в столицу, как вдруг громом среди ясного неба прогремело известие о гибели посла султана.
В Петербурге вообще творилось черт знает что, но это било прямо по нему. Всё выстроенное с таким трудом и терпением могло пойти прахом в любой миг. Апполинарий поседел за те первые, самые страшные дни, когда, не зная ничего, ожидал гнева султана. Его могли бросить в тюрьму, позволить толпе растерзать посольство, ограбить до нитки.
Вместо этого, посол был вызван на аудиенцию, где ему был задан единственный вопрос.
— Что делает русский император когда гневается?
— Он молчит. — ответил посол пересохшими губами.
Султан еле заметно кивнул, на чем аудиенция окончилась.
Дождавшись специальной миссии, Апполинарий приободрился. Состав её был очень странным, но привезенные дары щедрыми. Оставалось надеяться на лучшее.
Как ни странно, оно и случилось. Бутенёв сам в душе верил, что султан ждёт возможности к примирению, в конце-концов, ему это нужно, но кто может уверенно читать в душе восточного владыки?
Дары в гарем и шутка графа на охоте султану понравились, то было ясно как день. Оставалось дождаться известия о казни виновных, поведать о ней султану в привычных для того красках, и можно ехать свататься. Нерешенным был только вопрос на кого всё оставить в Константинополе. Секретарь не внушал доверия, карьерист и способен на многое, но Бутенёву пришла в голову иная мысль.
* * *— Вы с ума сошли! Помилуйте, Апполинарий Петрович!!
— Но кто, если не ты, Саша? — вновь чуть не плача, жалобно протянул посол. — Кому можно доверить такое важное дело?
«Вот и Сергеевич как рак покраснел, — подумал Степан, — теперь видно, что свояки.»
Им Апполинарий поведал всё в сильно усеченном виде, чем оно обстояло на деле, но и озвученной части хватало.
— Нет, это невозможно! У меня даже нет полномочий! Моя миссия очень проста, она окончена! Ещё этот дворец! Меня жена ждёт!
Апполинарий Петрович не преминул сообщить, что ремонт дворца практически завершён, и можно переезжать хоть завтра, но он хотел подготовить сюрприз. Дождаться одобрения из Петербурга, и прямо на большом приёме посвященном возвращению русской миссии всем сообщить о своём временном, он это особо подчеркнул, временном отбытии.
— Ничего нет более постоянного, чем временное. — озвучил Степан избитую веками мудрость. Сам он лихорадочно соображал. Долго задерживаться здесь не хотелось, но бросить Пушкина одного среди турок — невозможно.
Апполинарий наконец заплакал, отчего взгляд его стал ещё более кроток.
— Сашенька. — взял он в свои руки ладони поэта.
— Что означают слова «дождаться одобрения из Петербурга», господин посол? — вычленил главное Безобразов.
Пушкин нервно выдернул свои руки.
— Одобрение государя, — пролепетал несчастный Бутенёв, — строжайше наказано обо всем сообщать немедлено-с, господа.
— И вы…сообщили? Но когда?!
— Наутро после соколиной охоты-с.
Пушкин схватился за голову. Апполинарий Петрович смахнул слезу и внутренне подобрался. Он был уверен в успехе, но переговоры ожидали быть сложными.
Глава 8
Сфинксы*
Степан с неодобрением разглядывал бутыль. Ёмкость в четверть ведра, покрытая плетением, одним размером своим взывала к осторожности. Приобрёл он её случайно, разговорившись с торговцем-болгарином, и позабыв, что у болгар мотать головой из стороны в сторону означает не отрицание, но согласие. Торговец обрадовался, добавил от себя чудесно пахнущий пшеничный хлеб и… идти в отказ граф постеснялся. С мрачным видом водрузив бутыль на стол, он приказал слуге принести рюмки, после чего задумался. Пить или не пить, искал Стёпа ответ в своей душе, как бывает у русского человека, когда тот подозревает, что день может закончится совершенно непредсказуемо и заранее страшась последующего разбора полётов.
— Вас что-то смущает, граф?
— Да. Не люблю когда проигравшие стремятся оставить за собой последнее слово.
— Англичанин уплатил весь долг? — Безобразов уютно устроился в саду с длинной турецкой трубкой и наслаждался курением. Османский табак нравился ему более прочих, а здесь был ещё и дешев. Пётр Романович подумывал, что стало бы недурно переправить в Россию запас для личного употребления. Фунтов сто, а лучше двести.
— Даже больше.
— Как это?
— Гинеями.
— Хм. Щедро.
— Не посмотрел сразу. Видели бы вы его высокомерие, Пётр Романович. Слуга почти сбросил мешочки на пол. Этот Дэвид, так его зовут, сделал движение как собираясь пнуть их мне, но сдержался. Лезть пересчитывать в такой ситуации не хотелось.
— Понимаю.
— Потом-то я заглянул. А там гинеи.
— Поздравляю, ваше сиятельство.
— Не с чем, Пётр Романович.
— С барышом. Шесть тысяч гиней это на триста фунтов стерлингов больше. Почти две тысячи рублей серебром. Надо запомнить, что иногда даже ненависть несёт финансовую выгоду.
— Мне хочется дать сдачи.
— А вот это лишнее, граф. Это оскорбление. И нанесение его вы, первым. С точки зрения любого джентльмена, конечно. Унизите себя мелочностью.
— Дать сдачи можно не в буквальном смысле.
Безобразов задумчиво пыхнул трубкой, соглашаясь. Англичане ему не нравились.
— Да и джентльмен ли он? — рассуждал Степан.
— Возможно.
— С виду обычный клерк. Но вот Апполинарий Петрович утверждает о нем вещи самые неприятные. Сущий разбойник и живодер.
— Но сам он считает вполне однозначно.
— Это да, — согласился Степан, — демонстративно.
После введения золотых соверенов, равных фунту стерлингов, британская аристократия упорно продолжала считать в гинеях, стоивших на один шиллинг больше. В
