Варварская любовь - Дэни Бехард

Иза раздумывала, какую еду подготовить на вечер, но ничего путного в голову не приходило. Она нашла ключи от машины, но на полпути к воротам услышала покашливание. Даймондстоун стоял в тени дуба, скрестив руки на груди.

День добрый, сказал он и взглянул на небо, минуя взором ветки. Если вы не возражаете, я хотел бы перемолвиться с вами словечком.

Как странно, подумала она, глядя, как он приближается, я настолько крупнее, что, если бы захотела, могла бы переломать ему кости, просто упав на него. И сколько бы проблем это решило, и какой судья обвинил бы дебелую толстуху в том, что она оступилась – по воле Божьей, если хотите.

Даймондстоун проводил ее к машине, а потом – еще дальше, словно оба понимали, что между ними и Ливоном должно быть максимально возможное расстояние. Они остановились на бегущей под уклон дорожке, за которой начинался ручей и вдалеке виднелся припаркованный автобус, за которым тянулись две полосы прибитой травы.

Мальчик все мне рассказывает, сказал Даймондстоун.

Мальчик?

Барт. Он совершенно невинен. Я знаю про него все. Он явно влюблен. Никто раньше им не интересовался.

Что вам от меня надо?

Даймондстоун осклабился, внимательно глядя на ее, зубы у него были мелкие и блестящие. Я хочу, чтобы вы помогли уговорить Ливона. Он искусный оратор. Он будет говорить целый день, но не пожертвует нашей миссии ни пенни.

Может, у него не так уж много денег, как вы думаете, сказала Иза и тут же подумала, что вполне может быть недалека от истины. Последние годы она не отказывалась шикануть. Она исследовала каждый магазин, где продавали деликатесы, в радиусе двух часов езды, и расплачивалась его кредиткой направо и налево. Она знала, что Ливон много инвестировал, но ведь он мог и потерять?

Послушайте, сказал Даймондстоун. У меня нет намерений заставить вас полюбить Господа. Я говорил Барту: образованные люди спасутся последними, но им же первым гореть в адском пламени. Но, может быть, судить вас будут милосердней, если хоть один поступок в вашей эгоистичной жизни поспособствует миссии Спасения человечества.

А если нет?

Тогда Барт узнает, что вы замужем.

Хорошо, ответила она, уже зная, что выбора у нее нет. Я это сделаю.

Правда сделаете? Интонация уточнения была едва различима, слова сложились в приказ, звучащий на высокой ноте.

Он провел пальцем по ленточке на шляпе. День был влажный, ветер уснул в предчувствии летней жары, но Даймондстоун и не думал потеть. Кожа его казалась холодной, и Иза не могла определить цвет его запавших глаз. Складывалось впечатление, что они плохо видят и что надо бы приглядеться. Она ни разу не видела, как он мигает. Она села в машину.

Минутку, остановил ее Даймондстоун. Мы еще не обсудили…

Считайте, что дело сделано, ответила она и захлопнула дверь.

В полдень она сделала остановку в китайском ресторане и у стейк-хауса: кисло-сладкая свинина, креветки с рисом, утка, запеченная в фольге, жаркое из омаров, креветок и говядины – по две порции, просто омары и стейки и картофель в масле. Ливона она дома не застала. Но у него был настенный календарь в кабинете, и она посмотрела, что там отмечено. В округе Колумбия открывалась картинная галерея. В последнее время он зачастил на подобные мероприятия, явно наслаждаясь атмосферой изысканности и всегда привозя что-нибудь. Произведение искусства, говорил он ей, – единственное надежное вложение.

На этот раз, встретив Барта у конюшни, она пригласила его в дом, сообщив, что отца долго не будет. Она провела его по дому, а потом, пока она суетилась по хозяйству, разогревая еду, Барт стоял у окна – темный силуэт на фоне голубых туманных полей.

Я не могу себе представить… сказал он, но она не расслышала продолжения. Она подошла к двери кухни.

Что? – спросила она. Я не расслышала.

Я сказал, не могу представить себе, что кто-то всем этим владеет. Всем этим.

Она оперлась на дверной косяк. И уже собиралась спросить, почему, но сообразила, что вопрос дурацкий: коллекция абстрактной живописи, дорогие диваны приглушенных тонов, вазы, турецкие ковры. В первый вечер здесь она думала, что дом выглядит, словно картинки в каталоге и, ясное дело, создан по чьему-то вдохновению. Только утром, увидев в окне поля вокруг фермы, она поверила, что сможет здесь жить.

Барт посмотрел на нее. Что мы будем делать?

Она пыталась придумать, с чего начать, как ему все рассказать.

Не знаю, призналась она. Может, уедем куда-нибудь вместе?

Он медленно повернулся к окну.

У меня ведь нет таких денег, как у тебя, сказал он ей. Это нелегко. Ты ведь ничего не делала, только книжки читала. Ты даже не представляешь, как это тяжело.

Ты о чем?

О жизни.

Это неправда.

Разве?

Нет, она среагировала слишком быстро, послушай. Слушай! Неожиданно она почувствовала себя опустошенной. Она подтащила стул и села. Я солгала тебе, призналась она. И все рассказала: о разговоре Даймондстоуна с Ливоном, а потом – с ней на тропинке. Она не делала пауз, не дожидалась реакции Барта. Она продолжала – больше ее не оправдывали ни расчетливое прошлое, ни неубедительные ссылки на бедность, миграции, фабричные города и непорочный брак со стариком, наивное детство, завороженное добровольной дряхлостью отца, чье молчание и было его единственными воспоминаниями.

Они сидели, не зажигая свет, в темной комнате. И вот Барт заговорил. И голос его звучал странно, словно он торопился, ограниченный временем, и одновременно медленно, будто он хотел создать впечатление искренности. Он снова говорил о том, о чем уже рассказывал ей много раз, – о смерти матери, о том, как его передавали от родственника к родственнику, и о том, что мать была не слишком близка им.

Какое-то время я жил у ее младшего брата, сказал он, в Луизиане. Тот год был редким для него периодом спокойной жизни. Дядя учил его играть на электрогитаре, Барт мечтал стать музыкантом. Они вместе слушали «Моторхед» и «Айрон мейден» и валялись на диванах сутки напролет, уставившись на конверты грампластинок, будто там были начертаны спирали и символы индуистской мистики. Но дядя любил одного мужчину, о чем и поведал в предсмертной записке. Барту такое и в голову не приходило. Дядя повесился. Потом были приюты и исправительные учреждения, тогда-то Барта и захватила Америка Керуака. Он воображал товарные поезда, бегущие по туманным побережьям, путешествия на машине в Мексику. Он думал, что только так можно будет вернуть себе жизнь.

Тут он помолчал, и она сообразила, что он всем рассказывает эти истории. Ему исполнилось двадцать шесть, и он провел с Даймондстоуном чуть больше года, а все остальное, что он мог рассказать о своей жизни, были только странствия. Описывая этот период жизни, он пытался представить его как постоянные путешествия. Иногда с перерывами, но всегда по собственному желанию – пожить в поместье, где устраивали пиршества крысы и которое хозяевам не удавалось продать годами, или в летнем домике на замерзшем озере, где он ел замерзшие консервы.

Историями она восхищалась, но заставить Барта поговорить о людях, подобных Даймондстоуну, оказалось нелегкой задачей.

У меня было много приключений, сказал он, наверное, Керуак меньше путешествовал за всю жизнь, чем я за эти годы… Но у меня бывали тяжелые… месяцы. Я помню, однажды я застрял посреди Невады. Я спал несколько недель в заброшенном парке динозавров – в брюхе бронтозавра. Я так хотел есть, что воображал себя отшельником в пещере.

То, как он выбирал слова, подсказало ей, что он хочет, чтобы она ему верила.

Я был бездомным, сказал он. Дела не всегда шли хорошо. Я хочу сказать, что я хотел начать все с самого начала. Я думал, что стану свободным. Я не знаю. Наверное, я думал слишком много об отце. И только… только когда я уже встретил Даймондстоуна, я совсем отчаялся. Но я знаю, продолжил он, я знал уже все, что ты мне рассказала. Я знал, что Ливон – твой муж.

Это ее почти не смутило. Все, что говорил Барт, он говорил в свое оправдание. Он хотел, чтобы она поняла, что происходило до того.

Мы всегда так поступаем, сказал он. Когда мы приезжаем на новое место, мы ищем богатых затворников. Даймондстоун, Моррис и Эндрю. У всех у них есть нюх. И этот бедолага, которого все называют Мексиканец… я хочу сказать, мы сразу о нем прослышали. Надо было только получить разрешение разбить лагерь на соседнем с вами поле.

Он медленно заморгал, будто устал. Она не могла понять, зачем он ей все это рассказывает. Множество одиноких богачей отдает нам деньги, добавил он.

А ты сам их видел?

Что?

Деньги.

Он обдумал вопрос.

Нет. Не видел. Но Даймондстоун не такой уж плохой. Мы не притворяемся, что религиозны. Он нам всегда говорит: ты веришь, но должен и принести что-то на стол. Люди… они слишком жадные, чтобы жертвовать по собственной воле. Но Богу они отдадут легче, и грех невелик, когда мы их обкрадываем. Но мы ведь не грабим. Ну как Иов…