Заповедник страха - Владимир Гриньков

Ксюха принесла целую тарелку бутербродов, поставила перед Хмелем. Он набросился на еду с жадностью, которая могла любого испугать, и справился с бутербродами в одно мгновение, как показалось потрясенным наблюдателям.

Пришла бухгалтер. Стараясь ни с кем не встречаться взглядом, положила на стол перед шефом расходный кассовый ордер и деньги, сказала деревянным голосом:

– Вот здесь надо вписать сумму. Здесь – дату. Здесь – расписаться.

– Кому? – не смог сообразить шеф.

– Хмельницкому, – сказала бухгалтер так, будто здесь Хмеля не было.

Хмель сделал все, что требовалось. Отметил про себя, что сумма была указана не круглая и ему переплатили лишнего рублей примерно десять. Порылся в карманах, нашел пятирублевку и двухкопеечную монету, выложил на стол.

– Вот, больше у меня нет.

Шеф смотрел на эти две монеты и молчал. Хмель подумал, что дело тут, наверное, в искалеченной пятирублевке. Непрезентабельно выглядела монета. Не везде такую примут.

– Это ножом, – сказал Хмель. – Мне просто повезло.

Все воззрились на него, будто увидели Хмеля другими глазами. Снизошло на них прозрение. Как-то понятнее стало, от чего это Хмель такой седой.

– А что случилось? – осмелилась спросить Ксюха.

– Ничего, – ответил Хмель. – Все обошлось.

Денег заплатили тысяч пять. Вполне достаточно для того, чтобы отметить собственное спасение.

– Чао! – сказал на прощание Хмель.

Ему не ответили. Он не обиделся.

Он вышел из кабинета шефа. Присутствующие в офисе смотрели на него так, будто он был призраком. Хмель безмолвно прошествовал к выходу.

Когда спускался в лифте, разглядывал свое отражение в зеркале. Сам себе Хмель не понравился.

На улице Хмель взял машину и поехал в спортбар. Водитель молчал всю дорогу и время от времени косился на Хмеля. В конце концов Хмелю это надоело, и он сказал:

– Ты на дорогу смотри, припадочный.

Водитель стал смотреть на дорогу с задумчивым видом. Наверное, пытался понять, при чем тут припадочный.

В полутемном зале спортбара было немноголюдно. Бармен кивнул Хмелю приветственно, но изменился в лице, когда на Хмеля упал свет ламп над барной стойкой и посетителя удалось разглядеть получше.

– Я при деньгах, – сказал Хмель.

Помнил: бармен в курсе того, что Хмеля уволили.

– Мне водки двести и бутербродов десять штук, – сказал Хмель.

Бармен снова сильно удивился, но переспрашивать не стал.

Получив заказанное, Хмель сел в углу зала, укрывшись в спасительном сумраке от посторонних глаз. Пил водку, закусывая бутербродами. И почувствовал вдруг, как он одинок. Никому не нужен. И ему никто не нужен. Ни с кем нет связей. Никаких. Как в вакууме.

Он вспомнил, как пришел в свой бывший офис. Никто с ним даже не заговорил. Суки.

Он выпил водку и заказал еще.

Хотя какие к ним претензии, подумалось ему спустя некоторое время. Они не с ним. У них нет ничего общего. Они не виноваты в том, что с ним случилось. Он их простил. Но одиночество стало еще больнее.

Хмель перестал пить не тогда, когда закончилась водка, а когда в него уже не лезли бутерброды. Он насытился и больше ничего не хотел. Абсолютно. Его охватило оцепенение, и он обнаружил, что пьян. Сидел в своем темном углу, а перед его глазами одна за другой возникали картины его недавних лесных приключений. Сейчас он не пугался, а будто смотрел кино. Это кино про себя Хмель смотрел довольно долго, пока не ощутил, что испытывает дискомфорт. Его тошнило. Он спустился в подвальное помещение, где были туалетные комнаты. И там посвященный его возвращению праздник позорно завершился. Хмель даже не успел добрести до кабинки. Его стошнило. Он запачкал пол, но нисколько не расстроился, потому что ему сейчас было не до приличий, и вообще он такой был пьяный, что не так уж много понимал. Добрел до раковины, открыл кран холодной воды, а сам смотрел на себя в зеркало и ужасался тому, как выглядит – даже хуже, чем пару часов назад, хотя и тогда уже он не красавчик был. Потом склонился и принялся плескать в лицо водой, потому что кто-то из посетителей вошел в помещение, и Хмель не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как он пялится на свое отражение, да и лица своего тоже никому не хотел показывать.

– Привет! – услышал он за спиной.

Хмель вздрогнул от неожиданности и резко обернулся.

Это был Илья.

И у Хмеля сердце упало в пятки.

У Хмеля были мокрые лицо и волосы, и еще у него был пьяный взгляд, и только поэтому все другие особенности его внешности прошли мимо внимания Ильи.

– О-о, – протянул понимающе Илья. – Так ты давно здесь, как я вижу. А мы три дня назад хорошо поквасили.

Он шел к писсуару и на ходу расстегивал ширинку.

– Надрались в сиську и попали на ментов, – рассказывал Илья. – Вышли, типа, мы из бара, ловили тачку, тут подъезжают пэпээсники, ваши, типа, документы. А с нами Аслан… Чечена знаешь? Такой рыжий. Он первым паспорт показал, а там написано: чечен. Его – сажать в машину, а он растопырился, как рак, не лезет. В общем, свалка. Пока его вязали, мы смотались. Представляешь?

Хмель безмолвно смотрел на него. Никак не мог прийти в себя.

Илья помыл руки под краном, вытер их несвежим носовым платком.

– Вот так мы тут повеселились, – сказал он напоследок и пошел к дверям.

Ушел. Хлопнула входная дверь.

Хмель так и стоял в растерянности.

Илья вообще не в курсе. Ни про Жору, ни про игру в лесу – не вспомнил и не спросил.

Хмель взял такси и поехал домой.

У двери квартиры на ступеньках сидела Ксюха в дурацкой бело-красной шапочке. Слушала музыку через наушники.

– Наконец-то, – сказала она при виде Хмеля. – А я тут жду.

Она имела испуганный вид, будто не была уверена, что Хмель ее не прогонит. Он не прогнал. Открыл дверь квартиры. Ксюха проскользнула туда пугливой мышкой.

Когда Хмель включил свет, Ксюха уже успела снять свою шапочку, и он увидел седые пряди. Стоял и смотрел, силясь понять, что все это может означать.

– Я покрасилась, – сказала догадливая Ксюха. – Наверное, я дура, да?

Хмель промолчал.

– Два дня назад, – пробормотала Ксюха. – Я подумала – прикольно.

– А я решил, что это ты сегодня.

– Нет, два дня назад, – повторила Ксюха.

– Я не заметил, – признался Хмель. – Тогда не дура. Ты же не знала, каким меня увидишь.

Ксюха замотала головой. Не знала.

Хмель прошел в комнату и лег на диван. Ксюха стояла на пороге комнаты, не решаясь войти.

– Мне уйти? – спросила неуверенно.

– А что? – равнодушно отозвался Хмель.

Ксюха пожала плечами.

Хмель догадался наконец, в чем дело.

– Ты не обращай внимания, – сказал он. – Просто мне фигово. Я в баре заблевал весь пол.

Только теперь Ксюха осмелилась войти в комнату и сесть на стул.

– Это все из-за него, – сказала она.

– Чего? – невнимательно отозвался Хмель.

– Из-за Суворкина.

Суворкин – это бывший шеф Хмеля.

– Не понял, – признался Хмель.

– Из-за того, что он тебя уволил.

– И – что?

– И ты попал.

– Куда?

– Ну, неприятности, – сказала Ксюха. – Чего случилось-то?

– Вляпался, – ответил Хмель. – Такая жуть – не передать.

– Расскажешь?

– Зачем? Все обошлось. По крайней мере для меня.

– И все равно, если бы не Суворкин…

– Да пошел он к черту, – равнодушно сказал Хмель.

Ксюха кротко кивнула в ответ.

У Хмеля кружилась голова. Только закроешь глаза – и будто на карусели крутишься. Неприятно.

– Ты не против, если я останусь у тебя? – спросила Ксюха.

– Как хочешь, – буркнул Хмель.

Ему действительно было все равно.

– Могу приготовить кофе, – предложила Ксюха.

– Нет.

– Или чай.

– Нет.

– Я могу за пивом сбегать.

– Нет.

– Тебе плохо?

– Да.

– Тогда – холодный душ, – сказала Ксюха. – Ледяной. Будет легче.

– Я не хочу, – заупрямился Хмель.

– Будет легче, – прошептала Ксюха и стала раздевать Хмеля.

Ее движения были уверенные, но нежные. Так только мать способна обхаживать свое неразумное, но любимое чадо. Хмель млел и не противился. Ксюха раздела его, отвела, держа за руку, в ванную комнату. Там был яркий свет. И Ксюха увидела вблизи, как выглядит Хмель – во всех подробностях. Она заплакала. Слезы сами собой покатились из глаз.

– Хмелечка! – бормотала Ксюха исступленно. – Хмелюшка, родной! Что с тобой было?

Нежно касалась пальцем его лица, стараясь не задеть ссадины и синяки. Потом ее палец скользнул ниже и замер под синяком на груди Хмеля.

– А это что? – спросила Ксюха.

– Ударили ножом, – ответил Хмель. – А там была монета. Синяком отделался.

Нетрезвый Хмель лежал на диване, и его все крепче сковывало приятное оцепенение. Еще немного – и он провалился бы в сон. Но рядом зашевелилась Ксюха. Хмель очнулся. Он не смог вспомнить, что за картины ему привиделись только что, но атмосфера нарождавшегося сна все еще жила в нем, и он пробормотал, не желая окончательно выныривать из полудремы: