Подкидыш для депутата. Выбор сердца (СИ) - Лесневская Вероника

Последнюю фразу произношу с укором, при этом уперев руки в бока и вызывающе вздернув подбородок. В конце концов, лучшая защита — это нападение. Стараюсь выглядеть уверенно, а у самой все внутри дрожит: если Дима догадается об истинной цели моего визита, то мне конец.

Как назло Щукин вдруг меняется в лице, заставляя меня насторожиться сильнее. Быстрым взглядом окидывает кабинет, скользит по своему рабочему столу, а я едва сдерживаюсь, чтобы не обернуться и не проверить, закрыла ли я ноутбук. Мысленно заставляю себя сохранять непроницаемое выражение лица и не делать слишком резких движений, чтобы не показывать свое волнение. Ощущаю себя сапером-неудачником в американском фильме, который наступил на мину и теперь не может пошевелиться, иначе подорвется в ту же секунду.

Но детонатор в лице Димы, к моему счастью, не срабатывает. Мужчина лишь задумчиво кивает — и продолжает свой путь на кухню. Задерживаю дыхание и следую за ним, гипнотизируя взглядом широкую спину, мускулистые плечи, мощные руки, в которых сейчас уютно устроилась крохотная Маша. И ведь не капризничает даже, маленькая хитрая лисичка! Решила очаровать папашку?

Наблюдаю, как Дима бережно усаживает малышку в стульчик, а та начинает воодушевленно лепетать что-то на своем языке. Сложившаяся картинка выглядит так гармонично. И в то же время неправильно!

Встряхиваю волосами, пытаюсь привести свои мысли в порядок — и поспешно приближаюсь к Маше, как бы невзначай отталкивая плечом Диму. Оперативно застегиваю ремешки, и только после этого отхожу к шкафу, в котором оставила баночки с детским пюре. У Машеньки сейчас по графику как раз прикорм. Будем пробовать кабачок. Откручиваю крышечку, слыша характерный хлопок, и с подозрением смотрю на серо-зеленую жижу внутри банки. Не уверена, что это вкусно, но интернет глаголет: именно с кабачка необходимо начинать прикорм.

— Выглядит не аппетитно, — кривится Дима, словно читает мои мысли.

— Нормально, — забывшись, смеюсь я. — Я хуже готовлю, так что Маше повезло.

— Не знаю, не пробовал, — ухмыляется он.

— Твое счастье, — хихикаю в ответ, отправляя ложку с пюре малышке в рот. — Это было бы последнее, что бы ты попробовал в своей жизни, — подмигиваю Маше, которая сосредоточенно размазывает остатки еды по щечкам.

Кажется, она тоже не в восторге от детского питания. Приходится уговаривать ее, отвлекать игрушками и сказками. Пару минут спустя из головы напрочь вылетает тот факт, что рядом Дима. А он тем временем устраивается за столом позади меня — и не издает ни звука.

Сейчас я веду себя естественно, посвящая Маше всю себя, без остатка, дарю ей положительные эмоции, на которые, оказывается, еще способно мое очерствевшее сердце.

Не скажу, что мы с малышкой на сто процентов справились с миссией «попробуй кабачок», но по крайней мере приложили максимум усилий.

Вздыхаю тяжело, глядя на перемазанную Машеньку, а она, в свою очередь, сонно трет глазки. Тянусь за салфетками и вздрагиваю, словно током пораженная, когда моя рука соприкасается с чужой ладонью. Прохладные пальцы ведут вверх к моему запястью, но потом останавливаются. Растерянно смотрю на Диму, а он просто берет салфетки и, придвинувшись к Маше, начинает аккуратно вытирать ее личико. Ребенок морщится и хихикает, не сводя своих темных глаз-бусинок с Щукина. От такой ее преданности мне становится больно. Малышка ведь только начинает узнавать Диму, доверяется ему, привыкает…

«Что ты делаешь? Хватит играть в заботливого папу, чертов лицемер!» — хочу закричать в его красивое, но наглое лицо.

Однако подавляю неуместный гнев, который грозит рассекретить меня и мои истинные мотивы. Делаю глубокий вдох, шумно выдыхаю. Дожидаюсь, пока Щукин закончит показуху, а после — сама беру Машу на руки и уношу в комнату, демонстративно закрывая за нами дверь.

Машенька, утомленная дневными приключениями, засыпает на удивление быстро. А у меня появляется свободное время, да только я понятия не имею, что с ним делать! На кухне остался Дима, последний, кого я вообще хочу видеть сейчас. Значит, буду сидеть затворником в спальне, голодная, но несломленная.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Так я думаю ровно до того момента, пока не слышу тихий стук в дверь. Пулей выскакиваю из комнаты, переживая, чтобы шум не разбудил Машу, и сталкиваюсь с Димой. Прикрыв за собой дверь и оперевшись об нее спиной, хмуро смотрю на мужчину. Он совсем близко, да еще и укладывает руку на деревянное полотно возле моего плеча.

— Поговорим о вчерашнем, Кать? — виновато шепчет, пока я тону в его чересчур нежном медовом взгляде.

Неужели он настолько раскаивается? Или опять играет, пытаясь подавить мою волю?

— Не о чем говорить, — опустив глаза, мямлю я. — Все нормально.

Нащупываю ручку двери и пытаюсь развернуться, чтобы сбежать в комнату, но Щукин мгновенно предугадывает мои намерения. Свободной рукой обхватывает меня за талию, а сам придвигается вплотную, впечатывает мое тело в деревянную поверхность, дезориентируя и обездвиживая. Я замираю и устремляю растерянный взгляд на мужчину.

— Нет, не нормально! — рявкает внезапно, но я шикаю на него недовольно, ведь он так Машу разбудит!

Упираюсь ладонями в стальной торс, отталкивая от себя Диму. К моему удивлению, он слушается незамедлительно. Не только отпускает меня, но даже делает пару шагов назад. Но стоит мне расслабиться, как Дима крепко, но аккуратно обхватывает меня за запястье и, ничего не объясняя, тянет за собою следом.

Оказываемся в злосчастном кабинете. Скоро меня тошнить начнет от мрачного помещения с кожаными креслами и дубовой мебелью. Эту «обитель зла» даже декоративный камин не спасает! Наоборот, дополняет картину, создавая иллюзию адского пламени.

Но сильнее обстановки меня пугает и волнует хозяин. Демон в обличии Димы медленно прикрывает дверь и приближается ко мне. Чувствую себя загнанным зверем, заточенным в клетку. Отступаю к камину и импульсивно обхватываю руками свой живот: наверно, инстинкт из прошлой жизни дает о себе знать.

— Кать, — хрипло произносит он, а в голосе четко слышится горечь. — Я обидел тебя? Сделал больно? Тогда, в нашу совместную ночь, которой я не помню, — закашливается нервно. — Никогда не замечал в себе садистских наклонностей, но вчера ты была так напугана, что… — раздраженно треплет свои волосы. — Черт, я уже ни в чем не уверен!

Молчу, прячу взгляд, судорожно вздыхаю. Слова просто застревают в горле, превращаясь в тугой ком печали.

— Поэтому ты ненавидишь меня? — заявляет Дима вдруг, а я от неожиданности округляю глаза. — Я ведь все чувствую, Кать. И заявилась ты ко мне неспроста. Хочешь отомстить? Наказать за ту боль, которую я тебе причинил по пьяни? — под конец фразы его голос срывается.

Что ж, сейчас я оказываюсь перед выбором: выдать правду, часть ее, насколько это возможно, или раздавить врага ложью. Ведь, если посудить, Дима действительно виноват в том, что произошло со мной! Не прямо, а опосредованно, но тем не менее… Из-за него я страдала, терпела, умирала изо дня в день, пытаясь поддержать и вытянуть из пучины отчаяния любимого человека, а в итоге потеряла все.

Опустошенная, лишенная будущего, раздавленная. Такой я ступила на крыльцо этого дома.

И все, черт возьми, из-за одного проклятого Щукина!

Испугался, что он насильник? Хуже, убийца! И я хочу выплюнуть это обвинение ему в лицо.

Но рано. Слишком рано.

Поэтому мысленно прикрываю старыми бинтами свои кровоточащие раны, склеиваю надломившееся сердце, глубже прячу обиды и ненависть. Ледяной рассудок и четкий расчет — все, что нужно мне сейчас.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Успокоившись, начинаю говорить. Ровно, тихо, будто и не тревожит меня ничего.

— Нет, ты не насиловал меня, если ты об этом, — холодно выдаю я, а Дима заметно расслабляется. — Никто не насиловал. Дело не в этом, — объясняю пространно. — Просто не люблю пьяных людей.

— Не любишь? Серьезно? — хмыкает он и, осмелев, укладывает ладони на мои плечи, осторожно сжимая. — Вчера в твоих глазах я видел такой дикий ужас, что слово «не люблю» явно ему не соответствует. Котенок, — выпаливает вдруг ласково. — Тебя кто-то бил, унижал? — отрицательно мотаю головой, но он продолжает допытываться. — Кто? Боже, ты такая маленькая, хрупкая, беззащитная, как вообще можно тебя обидеть? — вздыхает тяжело.