Портрет Алтовити - Ирина Муравьева

И была со мной очень заботлива и внимательна, хотя, когда я увидела ее глаза, то они были просто сумасшедшими.

Но мне – все равно. Утром Костя позвонил мне и сказал, что вчера метро уже закрылось, так что он всю дорогу от моего дома до своего прошел пешком – и в такой мороз! Но он сказал, что никакого мороза не чувствовал и что пьяные люди вообще холода не чувствуют, вчера он в этом убедился.

Как только я положила трубку, мои родители подсели с двух сторон и начали со мной разговаривать. Я решила, что буду очень односложно отвечать, потому что мы ведь с Костей вчера так ни до чего и не договорились. Папа сказал, что он надеется, что я и так все понимаю и что это больше никогда не повторится, и нужно делать скидку на мой тяжелый возраст.

А мама вдруг заплакала и сказала: «Катя, прости меня!»

Мы говорили по-английски, и я сказала очень так издевательски: «Вау!»

А потом тоже очень издевательски спросила: «За что?»

Папа сказал, что он очень рад, что мы улетаем, потому что московское влияние стало мне вредным и нужно побыстрее пойти в школу в Америке.

И тут я сказала, что никуда не поеду, и пусть он вообще едет один в Америку, раз его тут ничего не держит. Они вылупились на меня во все глаза, и я прямо под этими их взглядами сказала, что Костя мне ближе всех на свете. Они, наверное, не ожидали, что я так открыто заговорю, да я и сама этого не ожидала, но, наверное, это потому, что я и впрямь хотела – да, я хотела, – чтобы мама поддержала меня и подтвердила, что и она хочет остаться в Москве.

Значит, я все-таки приняла Костину точку зрения, что папа один, а нас – четверо?!

Но я ведь так сильно любила папу? Нет, уже нет.

Никого я не люблю, кроме Кости, никто мне не нужен так.

Они мне дали высказаться, и папа сказал, что ему очень жаль, что нам все-таки придется (он так и сказал: жаль, что придется!) уехать. Но он не считает, что для наших с Костей отношений наступит конец с моим отъездом. Наоборот: это поможет нам проверить наши чувства, и если окажется, что мы действительно любим друг друга, как Ромео и Джульетта (меня всю передернуло: не может без литературы!), если действительно, то тогда…

«Что такого, – сказал он, – он может приехать в Штаты учиться, и ты тоже сможешь поехать в Россию…» Но я не дала ему закончить. «Учиться? – закричала я. – Это что, через три года?»

Я рыдала и уже не слушала их, хотя они еще что-то долго говорили мне и уговаривали, но я почти не различала их слова, как сквозь вату.

28 января. Я ничего не записывала почти две недели. Сейчас осталось два дня. Я знаю, что жить без него не могу и он без меня не может. Мы все это время почти не расставались. Каждый день с утра уезжали в Барвиху, ложились в кровать, и все. Спали потом до глубокого вечера.

Старуха нас начала подкармливать. Вчера дала какой-то каши, позавчера – суп из лесных грибов. Здесь собирают грибы и варят. Мне все равно, что я ем, что я пью, во что одеваюсь. Морозы не стали меньше, деревья в лесу скрипят от холода, темнеет очень рано.

Когда он со мной – я могу все в жизни пережить. Я ничего не боюсь. Но без него оставаться нельзя. Мы с ним – один организм, одно тело, и все, что у нас есть – сердце, легкие, почки, мозг, – все поделено пополам. У меня низко-низко на животе, там, где почти и не видно, есть маленькая родинка. Он мне сказал вчера, что есть такое русское выражение: «Женщина с изюминкой».

Я спросила, с чего это он об этом? А он поцеловал меня прямо в родинку и говорит: «Вот с чего. Это про мою женщину сказано».

И у меня так заколотилось сердце от его слов.

Я его женщина.

С родителями почти не разговариваю. Да мне и некогда. Что у них происходит, тоже не знаю. Вчера в метро – поздно – видела маму. Она меня не заметила, сидела на лавочке и кого-то ждала. Мы с Костей отошли купить мороженого, и, когда я оглянулась, тот уже приближался к маме. Все, как я и думала: высокий и седой. Да, это он был в больнице. Мне это все безразлично.

Наш самолет послезавтра в четыре сорок. Что делать, не знаю.

29 января. Утро. Вчера Костя разговаривал с моей мамой. Он все, оказывается, ждал, что я это сделаю, но я не сделала, и он решил сам. Мы не поехали в Барвиху – да мне и некогда было, я ничего не собрала, ничего не приготовила – он позвонил утром, я была как пьяная, еле разговаривала, еле двигалась, такая слабость, и голова разламывалась, – и он сказал, что сейчас ко мне приедет.

Он приехал, папы не было, но мама была, и он сказал, что хотел бы с ней поговорить. Мама насторожилась, и он ей вдруг прямо в лицо все выпалил: «Послушайте, вы же тоже не хотите уезжать! Катя мне все про вас рассказала!» У мамы вытянулось лицо, а глаза широко раскрылись.

И – какая же она хитрая! – она его обняла, как будто это ее сын, и сказала: «Успокойся!»

Я никогда не буду такой, как она, – она все умеет делать с людьми, она как дрессировщица! Умеет их гладить, слушать, успокаивать, и они ей подчиняются, каждый из них думает, что она только с ним такая нежная, такая откровенная, а у нее просто такие руки, и такой голос, и такое со всеми очарование!

Они сидели с Костей на кухне, и мама махнула мне рукой, чтобы я вышла, но я была в своей комнате при открытой двери и все слышала, что она ему говорит! Она не стала сердиться или удивляться, что он ей такое бабахнул, а, наоборот, сказала: «Мы можем сейчас понять друг друга, потому что нам всем одинаково плохо. Но жизнь так устроена, что нужно уметь подчиняться. Если мы не подчинимся, будет еще хуже». Он что-то бурчал, я не расслышала, а мама сказала: «Главное, чтобы все были живы. Мы ничего не можем изменить там, где смерть. Пока жизнь, мы можем надеяться, можем ждать, можем пытаться. Сейчас мы должны вернуться в Нью-Йорк. Ричард, Катя и я. Но вы молоды, у вас обоих есть время, вы не должны чувствовать, что этот отъезд разлучает вас навсегда. Навсегда разлучает только смерть».

И она его – как заколдовала! Через пять минут – когда я вошла в кухню – они сидели и придумывали, как нам увидеться не позже чем летом, и она сказала, что я смогу приехать в Финляндию, и он тоже сможет, она готова купить ему билет, и вообще все будет хорошо, не надо отчаиваться, потому что мы молодые и у нас куча времени.

Я так и не знаю: до конца ли она была искренна?

29 января, вечер, 10.40. Костя ушел, завтра он будет нас провожать, поедет в аэропорт. Он сказал мне вчера, что мама права. Нельзя так отчаиваться, а надо надеяться и ждать. Главное, что мы встретились, нашли друг друга, все остальное в наших силах.

У него, сказал он, теперь будет стимул хорошо закончить школу, поступить в университет (он старше меня, ему семнадцать!), и он будет пытаться перевестись на учебу в Америку. Я сделала вид, что тоже так думаю (а это неправда!), стала собираться и случайно заснула.

А проснулась – и был уже глубокий вечер. Мне со сна показалось, что я только что пришла с похорон, но не могу вспомнить, кого сегодня хоронили!

Это был такой кошмар! Я лежала и пыталась вспомнить, кого же мы хоронили!

Так, наверное, сходят с ума.

Мне, конечно, только показалось, что я проснулась.

Это бывает во сне.

Мы улетаем в четыре сорок».

Доктор Груберт дочитал последнюю страницу и снял очки. Потом увидел, что несколько маленьких разрозненных листочков, вырванных, скорее всего, из записной книжки, скрепкой прикреплены к обложке. Он снова надел очки.

«…сначала я не верила, что он умер. Привыкаю к мысли, что его нет. Я только не понимаю: что это значит?

Как дико, что это так произошло.

Почему он попал в Чечню? Другие же не попадают. За что именно нам, ему? Он же хотел поступить в университет, потом перевестись сюда!

И другие так делают, у них получается.

…кто говорит, что я наркоманка? Чушь. Захочу – брошу. Если К. перестанет мне сниться каждую ночь и уйдет из меня, я вернусь и буду как все.

Но он не уходит, я опять проговорила с ним до утра.

…мама улетела в Москву. Папа молчит. Что он может? Она за себя не отвечает. Папе стыдно на меня смотреть. Мама говорит, что улетает по делам, и каждый раз называет новый город: то Прагу, то Берлин, то Париж. А мы знаем, что она улетает в Москву.

Но нам до этого уже нет дела. Мне, во всяком случае, никакого. Я даже представить себе не могу, что Москва действительно существует. Что это реальный город.

Москва без К.

Пусть будет Элизе. Вчера он остался у меня. С ним не страшно. Мы долго занимались любовью.

Совсем он не глуп.

Да и какая разница: глуп, умен?

Главное, что в нем нет ничего от К.

…мама, мама, мама. Если бы не мама, мы не уехали бы из Москвы. Если бы мы не уехали, я бы не рассталась с К. Если бы мы не расстались, он бы не умер. А мама живет в Москве уже три недели и, кажется, не торопится обратно. Я прогнала Элизе, двое суток никуда не выходила, попала в госпиталь с алкогольным отравлением. Стыдно, потому что папа узнал. Жалко папу. Надо завязывать.