Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов

— Бросили же сегодня… В хлеву он.

Не Айдосу, оказалось, надо было грызть горло, а этой дьяволице.

— Проклятая! — завизжал Кабул. — Заодно с Айдо- сом ты. Вместе вы погубили племянника хана.

Вздрогнула Кумар. Наконец-то вздрогнула, покинуло ее спокойствие. Но не страх сменил его. Не знала, видно, беспутная, страха. Негодование пришло к ней.

— Сам погубил себя хивинец. Перешагнул порог, охраняемый шариатом, коснулся запретного…

— Ха, нашлась защитница шариата…

— Что ж, если бии не способны оградить нас от надругательств, пусть сделают это дочери биев.

— Ты, значит?

— Я.

Кабул вылез из своих курпачей и подушек, как из норы волчьей, оскалил зубы. Зачихал, закашлял, пытаясь посмеяться над несчастной блудницей.

— Пусть тебя и казнит хан.

Она посмотрела ему в глаза. Дерзко и смело посмотрела. Не встречал он такого взгляда у степнячек.

— Готова к этому. Надену на свою шею петлю. Не на вашу, кайнага. Вашей больше подойдет ярмо ханского вола.

Взвизгнул опять Кабул: оскорбила, унизила его проклятая Кумар.

— Убери свое угощение!

Носком сапога он опрокинул чайник, расплескал все по коврам и паласам. Вышел из юрты. Злой, готовый снова перегрызть чье-нибудь горло. Чье бы только? Айдоса!

Не было за юртой Айдоса. Был Али.

По бийскому холму, погоняя нещадно плетью лошаденку, — не ту пегую, на которой уехал, другую, чалую, такую же неказистую, как и прежняя, — поднимался стремянный старшего бия.

Екнуло сердце Кабула. Забыл он про Кумар, обиду свою отбросил: пустое все. Крикнул вниз стремянному:

— Что сказал Айдос?

Конь у того трудно шел: холм хоть и пологий, а все же высота. Ноги чалого едва передвигались.

— Что сказал Айдос? — снова в нетерпении крикнул бий.

Но Али весь в своего хозяина. Молчит, негодный, и, лишь когда поднялся и стал слезать с коня, сказал:

— Захвати лопату и иди в хлев!

Выругался Кабул: не то хотел узнать от Али. В лопате ли дело? Однако взял лопату, стоявшую у юрты, пошел в хлев.

У дверей его нагнал Али.

— Что Айдос сказал? — в третий раз спросил Кабул. В голосе его было такое нетерпение, что Али поспешил ответить:

— Сказал: закопайте хивинца в навозе, суньте в рот кизяк коровий.

— Э-э, будто кизяком мы заткнем рот глашатаю, который объявит о нашей казни…

— Не объявит, — успокоил бия Али. — Все берет на себя Айдос. Давай поторопимся, надо успеть спрятать хивинца до приезда Мыржыка. Он уже близко…

Кабул воткнул лопату в навоз, разворотил его и, обнажив землю, влажную, мягкую, стал копать. Что еще сказал Айдос?

— Вместе поедете в Хиву.

Что?! — Лопата выпала из рук Кабула и с глухим стуком опустилась на землю, — Зачем ехать мне, когда Айдос все берет на себя?!

— Копай, копай! — сунул снова в руки бия лопату Али. — Не на казнь поедешь, а на праздник. Забыл разве приглашение хивинца? В Хиве той по случаю окончания молодыми муллами медресе… Повеселитесь…

Тьфу, будь он неладен, этот хивинец! До веселья ли тут! Если угодно богу, повеселюсь в своем ауле.

— Прежде сделаем, что велит Айдос. Ему за нас отвечать перед ханом. Копай, бий! Не себе роем могилу, а этому нечестивцу.

Покряхтывая и поругиваясь, Кабул взялся за дело. Лопата вонзалась в землю и откидывала ее на край ямы. Али отгребал ее, смешивал с навозом, чтобы было чем засыпать покойника. В навозе приказал Айдос похоронить хивинца.

— Пора! — сказал Кабул. — Готова могила. Неглубокую яму вырыл Кабул, ну да так получилось уж второпях… К тому же, по обычаю, могиле и положено быть мелкой.

Али втянул хивинца в углубление, усадил, стал заталкивать в рот мертвецу кусок кизяку.

— Закопаешь сам! — сказал Кабул. Оставил лопату и вышел из хлева.

Вовремя вышел. Волк чует, когда надо покидать опасное место. Почуял и Кабул.

У юрты уже стояли кони Бегиса и Мыржыка. Спешиться собирались братья. И спешились бы, вытянули бы ноги из стремян. Помешал Кабул. Удивил братьев своим появлением. Откуда взялся?

Гость — прошеный, непрошеный — все же гость. Закон степи — открой двери и сердце путнику. Однако, если оказался в доме, поприветствуй хозяина, объяви о цели приезда.

Этого ждали братья.

Не подошел к ним Кабул, не произнес слов, достойных случая. Направился прямиком к своему коню, привязанному к жердям загона, распутал повод, влез в седло и, уже проезжая мимо братьев, бросил наконец:

— Во всем виноват брат ваш Айдос.

Острыми оказались шипы, впились в Бегиса и Мыржыка. Какая вина? И почему названо имя брата?

Крикнуть надо бы было вслед бию: «Эй, Кабул, объясни!» Или ожечь плетью коней, помчаться за Кабулом, догнать его: «Что стряслось? Почему виноват Айдос?»

Не крикнули, не ожгли коней, не помчались вслед. Не успели. Вышла из юрты Кумар, взяла повод из рук Мыржыка. Сказала:

— Не тревожься, господин мой! Не виновен кайнага Айдос. Виновата я. Слезай с коня, иди в юрту!

Случилось, значит, что-то в ауле, а может, в самом доме… Двое поведали об одном и том же. Беспокойно стало на душе у Мыржыка. Самого сердца коснулись острые шипы. Терпеть невмоготу.

Однако, больно не больно, слезай с коня, иди в юрту. Принимай беду, коли она раньше тебя вошла в дом.

Не летают черные птицы в одиночку. Говорят же степняки: увидел ворона утром — днем жди стаи. Стаи еще не было, а второй ворон уже появился.

Вышел из хлева Али. Из той же самой двери, что и Кабул. Только не повернул, как тот, к коновязи, к чалому своему, чтобы отвязать и умчаться в степь, а направился к Бегису и Мыржыку. Поклонился им. — Сноха верно сказала, не виновен Айдос-бий. Опять Айдос, опять вина какая-то. Что к чему, объяснять Али не стал. Во дворе такое не делается. Вошел вместе с братьями в юрту. Там, когда опустились на паласы, поведал Бегису и Мыржыку о печальном событии минувшей ночи.

Братья выслушали Айдосова помощника молча. Онемели у них языки, но взгляды были красноречивы. Все, что чувствовали, что хотелось сказать и что надо было сказать в такую минуту, говорили глаза Мыржыка и Бегиса. Несчастье-то из несчастий, случалось ли такое в степи! Жена убила гостя. Самому посланцу хана всадила нож в сердце. Бог на небе и тот, поди, содрогнулся. Братьям бы рыдать, кричать, биться головой о землю, а не закричишь, не ударишься головой о землю. Все в сердце, все внутри. Снаружи только сжатые губы, смеженные веки — зрачков не разглядишь — и на супленные брови.

Однако разжать губы надо. Вызнать надо все. У того вызнать, кто убил гостя.

Вошла с чашами Кумар. Принесла Мыржыку и Бегису горячий бульон. Разогрела то, что подавала вчера гостям. И в тех же чашах, наверное.

Прекрасна была Кумар. Страдание измучило ее, но не обезобразило. Напротив, глаза вроде стали темнее, и огонь в них горел ярче. Рдели малиновым цветом щеки, на губах играла улыбка.

— Правда ли? — спросил со стоном Мыржык. Сказала бы «нет», поверил Мыржык и не стал бы наступать далее. Но не сказала «нет» Кумар. Сказала другое, отчего зашлось болью сердце Мыржыка:

— Правда, мой господин.

Ему, однако, не нужна была эта правда. Другую искал.

— Проклятый Кабул! — произнес он. Отвергла Кабула Кумар:

— Нет, мой господин, человек этот не виновен.

— Значит, Айдос?

— Ни при чем тут дедушка-бий.

— Тогда кто же? — Я.

— Заманила, выходит? — злорадно прошипел Мыржык.

Али весь сжался, как тогда вечером, когда Кумар словами и взглядами дразнила хивинца. Боязно ему стало: вдруг признается сноха, обрушит на себя гнев Мыржыка? А зачем? Ведь заманивала не прихоти ради, не о радостях думала. Сказал же Айдос: «Так, может, и лучше. — И похвалил сноху:- Хвала Кумар!» Чему-то великому послужила смерть племянника хана. А если великому, то не наказывать надо женщину, поднявшую на хивинца руку, а награждать похвалой! И Али мысленно стал просить Кумар не сознаваться в грехе, требовать стал: «Не смей, сношенька! Прикуси язык-то!»

И она услышала Али. А может, не услышала, догадалась сама, что надо сказать мужу…

— Гостеприимной была. Разве хорошо закрывать дверь перед путником. Несчастен тот дом, из которого убегает гость. Я следовала обычаям степи, мой господин.

Мыржык сжал руками голову, закачался, стараясь унять боль сердца.

— Да, гость не убежал… И не убежит теперь. Оставила ты его в моем ауле навечно.

Бегис, молчавший все время, добавил:

— Айдос оставил.

Поднял голову Мыржык: верно ведь! Брат старший прислал хивинца сюда. Прислал, чтобы убили. Вот кто истинный виновник.

— Нет! — закричала Кумар. — Я… я оставила…

— А-а! Сообщница Айдоса! — Мыржык поднялся и занес руку над Кумар. Ударить хотел, но не ударил, ругнулся:- Пошла вон, беспутная…

12

В непогоду оказался Айдос и его спутники перед ханским дворцом. Над Хивой висели тяжелые тучи, грозящие вылиться дождем, разразиться молнией и громом. Народ попрятался во дворах, боясь гнева небесного, как и гнева ханского. Улицы, по которым ехали степняки, были пустынны; тишина лежала над городом, только из- за стен дворца доносились говор и музыка.