Хазарский словарь (мужская версия) - Милорад Павич

Он рывком набросил на себя пальто, отчего сразу запахло нафталином, и сказал:

– Сударь, у меня нет времени ждать, пока вы заработаете на смычок. Тем более что в ваши пятьдесят с лишним вы так и не заработали на него. Подождите-ка вы, а не я.

Он было собрался выйти, оставив меня одного. В дверях остановился, повернулся ко мне и предложил:

– Давайте договоримся – возьмите смычок в рассрочку!

– Вы шутите? – воскликнул я, не собираясь больше участвовать в его игре, и направился к двери.

– Нет, не шучу. Я предлагаю вам сделку. Можете не соглашаться, но выслушайте.

Венгр раскурил трубку с такой гордостью, что не оставалось сомнений, что он уже накадил ею в самом Пеште.

– Послушаем, – сказал я.

– Купите у меня вместе со смычком и яйцо.

– Яйцо?

– Да, вы только что видели яйцо, которое снесла моя курица. Я говорю о нем, – добавил он, вынул из ящика яйцо и сунул его мне под нос.

На яйце карандашом была написана та самая дата:

2 октября 1982 года.

– Дадите мне за него столько же, сколько и за смычок, срок выплаты два года…

– Как вы сказали? – спросил я, не веря своим ушам. От венгра опять запахло черешней.

– Может, ваша курица несет золотые яйца?

– Моя курица не несет золотые яйца, но она несет нечто такое, что ни вы, ни я, сударь мой, снести не можем. Она несет дни, недели и годы. Каждое утро она приносит какую-нибудь пятницу или вторник. Это сегодняшнее яйцо, например, содержит вместо желтка четверг. В завтрашнем будет среда. Из него вместо цыпленка вылупится день жизни его хозяина! Какой жизни! Под скорлупой этих яиц не золото, а время. И я вам еще дешево предлагаю. В этом яйце, сударь, один день вашей жизни. Он сокрыт, как цыпленок, и от вас зависит, вылупится он или нет.

– Даже если бы я и поверил вашему рассказу, зачем мне покупать день, который и так мой?

– Как, сударь, неужели вы совсем не умеете думать? Да, вы не умеете думать! Вы что, ушами думаете? Ведь все наши проблемы на этом свете проистекают из того, что мы вынуждены тратить наши дни такими, какие они есть, из-за того, что не можем перескочить через самые худшие. В этом-то все дело. С моим яйцом в кармане вы, заметив, что наступающий день слишком мрачен, разобьете его и избежите всех неприятностей. В результате, правда, ваша жизнь станет на один день короче, но зато вы сможете сделать из этого плохого дня прекрасную яичницу.

– Если ваше яйцо действительно так замечательно, почему же вы не оставите его себе? – сказал я, заглянул ему в глаза и не понял в них ничего. Он смотрел на меня на чистейшем венгерском языке.

– Господин шутит? Как вы думаете, сколько уже у меня яиц от этой курицы? Как вы думаете, сколько дней своей жизни человек может разбить, чтобы быть счастливым? Тысячу? Две тысячи? Пять тысяч? У меня сколько хотите яиц, но не дней. Кроме того, как и у всех других яиц, у этих есть срок употребления. И эти через некоторое время становятся тухлыми и негодными. Поэтому я продаю их еще до того, как они потеряют свое свойство, сударь мой. А у вас нет выбора. Дадите мне расписку, – добавил он, уже корябая что-то на клочке бумаги, и сунул мне подписать.

– А не может ли ваше яйцо, – спросил я, – отнять или сэкономить день не только человеку, но и предмету, например книге?

– Конечно может, нужно только разбить его с тупой стороны. Но в таком случае вы упустите возможность воспользоваться им для себя.

Я подписался на колене, заплатил, получил чек, услышал еще раз, как заквохтала в соседней комнате курица, а венгр уложил в футляр виолончель со смычком и осторожно завернул яйцо, после чего я наконец покинул лавку. Он вышел за мной, потребовал, чтобы я посильнее потянул на себя дверную ручку, покуда он закрывал на ключ свою дверь-витрину, и я таким образом опять оказался втянут в какую-то его игру. Он, не сказав ни слова, пошел в свою сторону и только на углу оглянулся и бросил:

– Имейте в виду, дата, написанная на яйце, это срок годности. После этого дня яйцо больше не имеет силы…

Возвращаясь из лавки, д-р Сук опасался, как бы не начались опять уличные безобразия, но этого не произошло. Тут его застал дождь. Он находился сейчас как раз перед той самой оградой, за которой утром играл юноша. Пока он под дождем пробегал вдоль нее, ему опять удалось увидеть окно и юношу, играющего на скрипке. И опять он ничего не услышал, хотя окно было открыто. Он был глух к одним звукам, но слышал другие. Так, бегом, приближался он к дому своей матери. По дороге его пальцы ощупывали кожу, как слепец нашаривающий дорогу. Пальцы распознавали направление и хорошо утоптанную дорожку. В кармане лежал ключ, предвещающий смерть, и яйцо, которое может спасти его от смертного дня… Яйцо с датой и ключ с маленькой золотой головкой. Мать была дома одна, ближе к вечеру она любила немного подремать и выглядела заспанной.

– Дай мне, пожалуйста, очки,– обратилась она к сыну, – и позволь я прочту тебе подробности о хазарском кладбище. Слушай, что пишет д-р Сук о хазарах из Челарева: «Они лежат в семейных гробницах, в беспорядке разбросанных по берегу Дуная, но в каждой могиле головы повернуты в сторону Иерусалима. Они лежат в двойных ямах вместе со своими конями, так что закрытые глаза человека и лошади смотрят в противоположные стороны света; лежат со своими женами, которые свернулись клубком на их животах так, что усопшим видны не их лица, а бедра. Иногда их хоронят в вертикальном положении, и тогда они очень плохо сохраняются. Наполовину разложившиеся от постоянного стремления к небу, они охраняют черепки, на которых выцарапано имя „Иегуда“ или слово „шахор“ – „черное“. По углам гробниц – следы костров, в ногах у них – пища, на поясе – нож. Рядом – останки разных животных, в одной могиле овцы, в другой коровы или козы, а там курицы, свиньи или олени, в детских могилах – яйца. Иногда рядом с покойными лежат их орудия – серпы, клещи, ювелирные инструменты. Их глаза, уши и рты, как крышками, прикрыты кусочками черепицы с изображением семиконечного еврейского подсвечника, причем эта черепица римского происхождения, III или I* века, а рисунки на ней VII, VIII или IX века. Рисунки подсвечника (меноры) и других еврейских символов выцарапаны на черепице заостренными инструментами очень небрежно, как будто в большой спешке, а может быть и тайком,– кажется, будто они не осмеливались изображать их красиво. Возможно также, что они не помнят как следует тех предметов, которые изображают, как будто никогда не видели подсвечник, совок для пепла, лимон, бараний рог или пальму, а передают их внешний вид по чужому описанию. Эти украшенные изображениями крышки для глаз, ртов и ушей должны препятствовать демонам проникнуть в их могилы, но такие же куски черепицы разбросаны по всему кладбищу, будто какая-то могучая сила – прилив земного притяжения – сорвала их со своих мест и расшвыряла, так что ни один теперь не лежит на том месте, где ему было положено охранять от демонов. Можно даже предположить, что какая-то неизвестная, страшная и спешная необходимость, возникшая позже, перенесла сюда эти крышки для глаз, ушей и ртов из других гробниц, открывая дорогу одним демонам и закрывая ее перед другими…»

В этот момент все звонки на двери начали звонить и в дом ворвались гости. Джельсомина Мохоровичич пришла в вызывающих сапожках, с прекрасными, неподвижными глазами, будто сделанными из драгоценных камней. Мать профессора Сука в присутствии всех гостей вручила ей виолончель, поцеловала в лоб, оставив на месте поцелуя еще один глаз, нарисованный губной помадой, и сказала:

– Как ты думаешь, Джельсомина, от кого этот подарок? Отгадай! От профессора Сука! Ты должна написать ему хорошее письмо и поблагодарить. Он молодой и красивый господин, И я всегда берегу для него самое лучшее место во главе стола!

Углубленная в свои мысли, тяжелая тень которых могла бы, как сапог, отдавить ногу, госпожа Сук рассадила своих гостей за столом, оставив почетное место пустым, как будто она все еще ожидала самого важного гостя, и рассеянно и торопливо посадила Д– ра Сука рядом с Джельсоминой и остальной молодежью возле щедро политого фикуса, который у них за спиной потел и слезился так, что было слышно, как капли с листьев падают на пол.

В тот вечер за столом Джельсомина повернулась к д-ру Суку, дотронулась до его руки своим горячим пальчиком и сказала:

– Поступки в человеческой жизни похожи на еду, а мысли и чувства – на приправы. Плохо придется тому, кто посолит черешню или уксусом польет пирожное…

Пока Джельсомина произносила эти слова, д-р Сук резал хлеб и думал о том, что она одних лет с ним и других – с остальным миром.

Когда после ужина профессор Сук вернулся в свою комнату в гостинице, он вытащил из кармана ключ, достал лупу и принялся изучать его. На золотой монете, которая служила головкой, он прочитал еврейскую букву «Хе». Он улыбнулся и отложил ключ в сторону, достал из сумки «Хазарский словарь», опубликованный Даубманнусом в 1691 году, и перед тем, как лечь спать, начал читать статью «Кормилица». Д-р Сук был уверен, что в распоряжении у него именно тот самый, отравленный экземпляр, при чтении которого умирают на девятой странице, поэтому, чтобы не рисковать, никогда не читал больше четырех страниц. Он думал: не следует без особой нужды пускаться в путь по той дороге, по которой приходит дождь. Статья, которую он выбрал для чтения в тот вечер, тоже не была длинной: