Вечник. Исповедь на перевале духа - Мирослав Дочинец

Человек угадывает человека по запаху, хотя и не понимает этого. Угадывает зло, зависть и лукавство, что источается от других. Человек угадывает силу и слабость до того, как услышит слово иль понаблюдает чье-то действие.

Пару себе человек тоже выбирает по запаху. А очи, воображение и сердце помагаютему полюбить избранника. Тут так много значит первое впечатление от первой встречи. Именно запах подсказывает, кто лучше всего нам подходит для продолжения рода, для воспроизведения. А небо благословляет тот выбор.

Запах - это зов, защита и удовольствие. Запах подсказывает нам, что кушать, что пить, где жить. Запах бережет нашу память, освежает чувства и обостряет мысль. Ваша кровь и ваша душа требуют натуральных ароматов. Чтоб здоровым оставалось ваше обоняние, будьте чаще среди Природы, в лесах, в горах, на водах. Дышите свободно, глубоко и сытно, ибо из воздуха мы берем не меньше пользы, чем из еды и питья. Се польза Неба.

Господи, как мало человеку нужно, и как много Ты даешь!

Теперь у меня был свой домашний очаг. И я не мог ему нарадоваться. Лучше, чем Юрий Липа не скажешь: дом для человека - больше, чем дом. Это тот мир, где человек остается человеком. Это средоточие человечества. И куда бы нас ни влекли пути-дороги, то все не настоящее. Пуповина наша в отцовском доме, а сердце - под крышей, возведенной нами для себя под небом.

Спал я уже не на земле, а на постели, сплетенной мной из одинаковых по толщине ветвей. Из этого же материала сработал и столик, и лавочку, и полочку для утвари. Вязал я свою мебель самодельными веревками. Лучше всего для этого дела подходила жалива-крапива. Я срезал высокие стебли, вымачивал их день-другой, измельчал на земле гладким камнем. Серединные волокна распушивал и раскладывал сушить. Дальше сучил пряжу и сплетал из нее тонкие и крепкие веревки. Теми веревками я укреплял свои домашние приспособления, из них делал заплечные ноши, какими носил бревна.

В изголовье я положил обчуханный обрубок тополя, прикрытый лоскутом. Получился подголовник, а точнее подшейник, ибо на тополиный обрубок как раз шея ложилась. В первые ночи немели шейные позвонки, а дальше я привык. С тех пор сплю лишь на такой подушке. Так шейные позвонки выравниваются, вытягиваются. А голова, когда отдыхает, тс не должна ни к чему прикасаться - тогда утром будет легка и светла. И на сон оновляющий меньше времени требуется.

Под лежанкой я хранил в берестяном корытце соль. К тому времени я наловчился ее промывать, процеживать и выпаривать. Каким-то чутьем угадал, что ей место под лежаком. И был вознагражден. Соль там, где отдыхаете, чистит дыхание, снимает слизь и отеки с тела, обвевает кожу бодрящим туманцем. Великая тайна земли спрятана в соли. Если сверх меры ее употреблять - сушит и точит тело; если в меру и выпивая достаточно воды (где-то два литра в день), - это лечение и очищение от всего лишнего.

Нашлось местечко в уголке хижины и для кресла, выдолбенного мной из коряжистого пня. После трудов дневных усаживался на устланное мхом сиденье, словно лесной король. Сбоку потрескивала, медленно сьедая себя, смерековая щепа, - день мой вечерний удлинялся. Обшивался я сохраненной за отворотом воротника иголкой, плел себе обувку, выгревал бока, лежа у костра.

Тут же смудрил себе и купель. Каменный пол в хижине был плитняковый. Камень легко кололся пластами, довольно было вогнать в расщелину острый кол и бухнуть по нему. Откалывались ровненькие плитки. Это я решил использовать себе на пользу. Скалывал плитку так, чтобы мог улечься в долбанку, она была уже готова. На днище разложил ватру из сухого ельника и, когда все хорошо выгорело, жбухал воду.

Сначала, размешав пепел, искупался сам, смыл репицу длительной бездомности. А дальше замочил свое рванье. Так и баба в теплой лужной воде золила белье. Хорошо выбил одежду деревянным праником и развесил на развилине сушиться.

Отныне купель и постирушку я устраивал себе каждую субботу.

Я не имел практики жить обособленно, и тоска, грусть нередко заползали в душу. Подтачивала печаль за близкими людьми, за прежним миром, за собой - молодым и беззаботным. И я топил печаль и терзания в соленой воде. Запаривал две горсти разного зелья и горсть соли, выливал в свое корыто с теплой водой. Укладывался свободно и считал от ста до одного. А потом предавался воспоминаниям о чем-то приятном из детства. Представлял себе те запахи, краски, звуки. Представлял себе сердце, что мощно гонит кровь по чистым прозрачным сосудам, которая, как цвет земли, остужает тело, и как соль горы, оздоравливает душу.

А в иные дни в самодельной ванной плескалась рыба, чтоб свежая была под рукой.

Предстояла глыба работы, наступила страдная пора. На стряпню оставалось мало времени. Я загребал в печной жар обмазанную глиной птицу, либо ежа, либо рыбину и, когда возвращался, меня ожидало жаркое. Вместе с обугленной глиной сдиралось и перья, и иголки, и чешуя. Как-то удалось подбить глухаря, так я трапезничал ним несколько дней. А когда ленился, взбалтывал простую тминянку. Благо, что тмина вокруг в изобилии. Поджаривал дикий лук, сыпал ложку тмина, растирал сушеных кузнечиков и заливал водой. Покипело - готова похлебка. Такое кушанье особенно полезно, когда бесится желудок. С чем и зачем бы я ни подступал к своей варистой и печистой печи - кормила она меня исправно.

Иное дело, что привык я есть мало. Ходил впроголодь, зато энергии было достаточно. Потому что, если организм не возьмет свое из еды, то необходимое потянет из воды, из воздуха. Так и перебивался, переламывал голод. Где-то травинку пожевал, где-то лист облизал, ягоду отщипнул, рачка из воды вытащил...

Когда я снова вернулся в мир, то заметил, что люди едят вдвое-втрое больше меня - и натужно тащат на себе пуды мяса, жира и забитых кишок. Мне их жаль. Наши мудрые предки редко когда говорили «насытиться», чаще - «заесть», «перекусить», «переломить голод». Они знали, что говорят. Если человек ест до полной сытости, он употребляет вдвое больше от потребности...

Вечера проходили в мудрствовании над силками и капканами. У меня не было ни проволоки, ни жилок, ни тем более кованных капканов. Вынужден был обходиться тем, что было под рукой, то бишь - под ногами. Начал с простеньких петель, каких навязал с десяток по звериным тропам. А звери обходили их. И вскоре я понял почему: эти штучки были чужими на их обычных ходах. Я тщательно маскировал петельки травой и листьями. Но и это не помогало. Свежие следы обходили мои ловушки извне, набивая новые тропы. Аж пока я не сообразил, что их отваживает - мой запах!

И тогда я начал ловецкое снаряжение обкуривать дымом, обсыпать пахучим зельем, молодой корой. К западням шаркал на широких лыжах из коры, чтобы не оставлять следы ног. Расправлял за собой прутиком траву, подбирал сломанные стебли, залепливал царапинки на стволах. Зато подбрасывал подобранные шерстинки и сухие бобальки- помет. Я должен был перехитрить зверя. Но для этого его нужно было уважать. Я сам стал зверем - чутким, зорким, осторожным. Научилася делить тишину на россыпи звуков, ранее мной не слышимых, и ткать из них целую симфонию безумолчного и мудрого строя лесной околицы.