Сойка-пересмешница - Сьюзен Коллинз

— Президент Сноу говорит, что предупреждает нас? Ну что ж, я тоже хочу его предупредить. Вы можете мучить и бомбить нас, сжигать наши Дистрикты до основания, но видите вот это?

Мы с камерой наблюдаем за планолётом, горящем на крыше склада. Эмблема Капитолия, высеченная на крыле, плавится, постепенно превращаясь в мое лицо, я кричу президенту:

— Огонь занялся! И если сгорим мы, вы сгорите вместе с нами!

Огонь снова заполняет собой весь экран. И поверх него накладываются черные, монолитные буквы, из которых слагается фраза:

ЕСЛИ СГОРИМ МЫ, ВЫ СГОРИТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ

Слова воспламеняются, и экран гаснет.

Мгновение в комнате сохраняется тишина, затем в комнате раздаются аплодисменты, а следом за ними и просьбы прокрутить ролик ещё раз. Койн с удовольствием нажимает на кнопку воспроизведения, и на этот раз, зная, чего ожидать, я пытаюсь представить, что смотрю это по своему телевизору дома в Шлаке. Анти-Капитолийское выступление. Такого никогда не показывали по телевизору. По крайней мере, не на моем веку.

К тому времени, как экран погас во второй раз, у меня появляется потребность узнать больше. — Это транслировалось по всему Панему? Это видели в Капитолии?

— Не в Капитолии, — говорит Плутарх. — Мы не смогли пробиться сквозь их систему, несмотря на то, что Бити работает над этим. Но зато во всех дистриктах. Мы даже показали это во втором, который, возможно, в этой битве намного значимее Капитолия.

— А что, Клавдий Темплсмит за нас? — спрашиваю я.

Мой вопрос очень смешит Плутарха. — Только его голос. Он очень легко нам достался. Даже не пришлось подвергать его какой-то особой редакции. Он сказал это ещё на твоих первых Играх, — он стучит рукой по столу. — Ну что сказать? Давайте ещё раз поаплодируем Крессиде, её потрясающей команде и, конечно, нашей звезде экрана!

Я тоже хлопаю, пока не осознаю, что я и есть та самая звезда экрана, и, наверное, отвратительно аплодировать самой себе, но никто не обращает на это внимания. Я не могу не заметить напряжение на лице Фальвии. Наверняка, ей очень трудно смотреть на успех идеи Хеймитча под руководством Крессиды, когда студийный подход Фальвии потерпел такой провал.

Терпение Койн к самовосхвалению, похоже, иссякло. — Да уж, заслуженно. Результат превзошел наши ожидания. Но я должна вынести на обсуждение тот риск, которому вы подвергли себя во время этой операции. Я знаю, что рейд был непредсказуем. Однако, учитывая обстоятельства, я считаю, мы должны обсудить решение направить Китнисс в реальный бой.

Решение? Отправить меня на поле боя? Значит, она что не знает, что я вопиющим образом игнорировала приказы, вытащила наушники и ускользнула от своих телохранителей? Что ещё они скрыли от нее?

— Это было трудное испытание, — говорит Плутарх, потирая лоб. — Но все согласны, что мы бы ничего не добились, каждый раз во время взрывов запирая её где-нибудь в бункере.

— И ты согласна с этим? — спрашивает президент.

Гейл пинает меня под столом, и я понимаю, что она обращается ко мне. — О! Да, полностью поддерживаю. Это здорово — делать хоть что-нибудь для изменения сложившейся ситуации.

— Что ж, тогда давайте разумно использовать её влияние. Тем более что Капитолию известно, на что она способна, — говорит Койн.

Гул согласия раздается в комнате.

Никто не выдал нас с Гейлом. Ни Плутарх, с чьим авторитетом мы не посчитались. Ни Боггс с его сломанным носом. Ни насекомые, которых мы повели в огонь. Ни Хеймитч — нет, подождите-ка. Хеймитч убийственно улыбается мне и ласково говорит: — Точно, мы же не хотим потерять нашу маленькую сойку, когда она наконец-то начала петь, — я отмечаю для себя, что нельзя оставаться с ним наедине в одной комнате, потому что он точно подумывает отомстить мне за то, что я сняла наушник.

— Итак, что ещё вы задумали? — интересуется президент.

Плутарх кивает Крессиде, которая занимается промо.

— У нас есть несколько ужасающих кадров, на которых запечатлена Китнисс в госпитале Восьмого. Это должно быть другое промо с главной темой "Потому что вы знаете, кто они на самом деле и что они делают”. Мы сосредоточимся на том, как Китнисс общается с пациентами, особенно с детьми, на подрыве больницы и обломках планолёта. Мессалла уже монтирует. Также мы задумываемся о вставке с сойкой. Нарезка из самых ярких моментов Китнисс вперемешку со сценами мятежных восстаний и кадрами войны. Мы называем его "Огонь приручен”. И ещё Фальвия поделилась с нами гениальной идеей.

На лице Фальвии начинает появляться то самое полный-рот-кислого-винограда выражение, но она справляется с ним.

— Что ж, не знаю, насколько моя идея гениальна, но я подумала, что мы могли бы сделать серию роликов под названием "Мы Помним". В них мы бы отдали дань погибшим трибутам. Маленькой Руте из Одиннадцатого или пожилой Мэг из Четвертого. Смысл в том, что каждый из этих отрывков мы могли бы нацелить на какой-то конкретный дистрикт.

— Чтобы отдать дань своим трибутам, — говорит Плутарх.

— Это потрясающе, Фальвия, — искренне восклицаю я. — Это идеальный способ напомнить людям, за что они воюют.

— Полагаю, это должно сработать, — соглашается она. — Я подумала, что мы могли бы привлечь и Дельфа, рассказать его историю. Конечно, если это его заинтересует.

— Честно говоря, я не понимаю, как мы сможем сделать столько роликов серии "Мы Помним", — говорит Койн. — Вы можете начать делать их уже сегодня?

— Конечно, — отвечает Фальвия.

Одобрение её идеи явно взбодрило её.

Таким образом, Крессида сглаживает все конфликты в творческом отделе. Похвалила Фальвию за ее — и в самом деле — такую замечательную идею, и расчистила путь к работе над своим собственным видео-портретом Сойки-пересмешницы. Интересно то, что, Плутарх, похоже, не заинтересован в том, чтобы разделить похвалу. Ему нужно лишь, чтобы вся эта Атака в прямом эфире сработала. Я напоминаю себе, что Плутарх — Распорядитель Игр, а не член команды. Не пешка в Играх. Таким образом его ценность определяется не одним элементом, а общим успехом. Если мы выиграем войну, тогда Плутарх выйдет на поклон. И будет вознагражден.

Президент отправляет всех работать, поэтому Гейл катит меня обратно в госпиталь. Мы немного смеемся над тем, что все нас прикрывают. Гейл говорит, что никто из них не хочет казаться глупым, признавшись, что не смогли нас контролировать. Я проявляю к ним снисходительность, сказав, что они, скорее всего, не хотели ставить под угрозу нашу следующую возможную вылазку, ведь кадры получились отличными. Не исключено, что верны оба предположения. Гейл должен идти на встречу с Бити в Оружейную, поэтому я погружаюсь в полудрему.

Мне показалось, что я прикрыла глаза буквально на несколько минут, но открыв их, я вздрагиваю, обнаружив, что в нескольких шагах от моей кровати сидит Хеймитч. Выжидая. Может быть — если верить часам — на протяжении нескольких часов. Я думаю о том, чтобы позвать сестру, но рано или поздно я все равно встречусь с ним лицом к лицу.

Хеймитч наклоняется ко мне и болтает прямо перед моим носом чем-то тонким и белым. Сфокусироваться на нем очень тяжело, но я догадываюсь, что это. Он бросает его на простыню.

— Это твой наушник. Я дам тебе ещё один шанс надеть его. Если ты снова вытащишь его из своего уха, я снабжу тебя вот этим, — он показывает мне какой-то металлический предмет, который явно надевают на голову, и я тотчас же нарекаю его кандалами для головы. — Это альтернативное аудиоустройство, которое оборачивается вокруг твоей головы и защелкивается под подбородком, а открывается ключом. И только у меня будет этот ключ. И если ты вдруг окажешься настолько умной, чтобы суметь его снять, — Хеймитч кладет этот хомут для головы на кровать и берет в руки маленький серебристый чип, — я прикажу им имплантировать вот это в твое ухо, чтобы я мог разговаривать с тобой двадцать четыре часа в сутки.

Хеймитч круглосуточно в моей голове. Это ужасно.

— Я больше не буду вытаскивать наушник, — бормочу я.

— Прости, что? — переспрашивает он.

— Я больше не буду вытаскивать наушник! — повторяю я так громко, что бужу половину госпиталя.

— Ты уверена? Потому что меня устроит любой из трех озвученных вариантов, — говорит он мне.

— Я уверена, — отвечаю я.

Зажимаю наушник в одной руке, а свободной швыряю хомут прямо ему в лицо, но он легко ловит его. Он явно ожидал, что я его кину. — Что-то ещё? — Хеймитч поднимается.

— Пока ждал… я съел твой обед.

Мои глаза находят пустую миску и лоток на моем прикроватном столе. — Я на тебя нажалуюсь, — бормочу я в подушку.

— Будь так любезна, дорогуша, — он выходит, уверенный в том, что я этого не сделаю.

Я снова хочу заснуть, но я слишком возбуждена. Картины вчерашнего дня начинают просачиваться в сегодняшний. Бомбардировка, крушение горящего планолёта, лица раненых, которых уже нет. Я повсюду вижу смерть. В то время как я, беспомощная, прикована к больничной койке, я вижу первый упавший на землю снаряд, чувствую, как взрывается крыло моего планолёта, как мы с головокружительной скоростью падаем в никуда, как на меня обваливается крыша склада. Все те вещи, которые я видела собственными глазами или на пленке. Все те вещи, которые вызвала я сама, лишь натянув свою тетиву. Все те вещи, которые я никогда не смогу стереть из своей памяти.