Виктор Вавич - Борис Житков

Резкий звонок в коридоре. Башкин вздрогнул. Привскочил на постели. Звонок рванул еще раз. Заохала старуха за стенкой. Башкин вышел в коридор. Он часто дышал. Руки слегка тряслись.

- Спросите, спросите - кто, не отпирайте, - старуха высунула нос в двери.

- Кто там? - напряженным горлом спросил Башкин.

- Телеграмма Фоминой, - ответил голос.

- Вам телеграмма, - сказал Башкин старухе.

- Господи-светы! Познь какую.

Башкин открыл.

Два городовых и околоточный быстро протиснулись в двери. Заспанный дворник хмуро глядел на Башкина. Запахло мокрым сукном.

- Вы это будете господин Башкин? - спросил околоточный, надвигаясь на Башкина рябым, серым лицом.

Башкин растерянно отступал к своей двери. Околоточный оглянулся на дворника.

Дворник закивал головой.

- Эта, эта ихняя комната, - скучным голосом сказал дворник. Облокотился плечом о косяк и достал коричневый тряпичный кисет.

- Вы что же? Посмотреть? - сдавленно сказал Башкин и попробовал улыбнуться. Перо слегка подрагивало в его руке.

- А вот по распоряжению Охранного отделения обыск, - сказал хмурым, усталым голосом квартальный. Достал платок и обтер мокрые усы. - Садитесь! - И он указал на край кровати. - Стань здесь! - Околоточный ткнул городовому пальцем. Городовой тяжело шагнул и стал рядом с кроватью.

Старуха, придерживая на груди кофту, совала издали нос.

- Ничего, ничего, - сказал околоточный, - пусть оденется, протокол подпишет. - Околоточный тяжело упал на стул и сдвинул шапку на затылок. Он, пыхтя, потянул ящик стола.

- Тут есть не мое... - сказал Башкин и дернулся с кровати. Городовой протянул толстый, как бревно, черный рукав шинели.

- На месте сидите.

- Это все разберут... там, - скучно и важно мямлил околоточный, перелистывая "Мысли" Башкина. - Тэ-экс... - и отложил в сторону. - Оружия нет? - спросил квартальный, не поворачиваясь.

- Какое, какое? - спросил Башкин. - Ножик у меня есть, - и Башкин торопливо вынул из кармана перочинный ножик и на дрожащей ладони протянул околоточному.

- ...револьвер или... бомбы, - говорил околоточный, разглядывая открытки красавиц. - Женским полом интересуетесь? Городовой хихикнул.

- Где у вас переписка? - вдруг повернулся околоточный к Башкину, повернулся резко, зло. - Письма, письма где? И сейчас же обратился к городовому в дверях:

- Вынь, что в комоде. Какие бумаги - сюда, - и хлопнул по столу. - Лампу, скажи, пусть даст.

Башкин слышал, как старуха зашлепала к себе в комнату. Она вернулась с лампой, совала ее городовому, услужливо, хлопотливо.

- Колпак можете снять, так светлей, - и глянула зло на Башкина. - А вот он кто, - громко шептала старуха, - вот он сказался-то когда...

Башкин заерзал на кровати.

- В чем вы меня подозреваете? Почему вы ищете? - вдруг заговорил он громко, лающим голосом. - Я не крал. Пожалуйста, я вам все покажу. Господин надзиратель! Давайте я вам покажу - это гораздо ведь проще.

- Сидите на месте, - едва слышно буркнул квартальный.

В это время резким рывком открылась входная дверь, мелодично зазвенели шпоры. Жандармский ротмистр ткнул зазевавшегося дворника. Околоточный вскочил навстречу и поправил фуражку.

- Ну что? - спросил ротмистр.

- Изымаю, - быстро сказал надзиратель и отшагнул от стола. Ротмистр, слегка согнувшись, огляделся. Повилял фалдами шинели.

- Это вы - Башкин? Башкин встал.

- Да, да, я Башкин, только я не понимаю, ничего не понимаю, - Башкин сделал веселое лицо, - зачем-то перемяли мне белье, только из стирки... сегодня... то есть третьего дня...

- Ага, - сказал, не слушая, ротмистр. - Вы, господин Башкин, одевайтесь, мы вас задержим. А тут не беспокойтесь, - все это у вас будет цело.

- Свезешь!

- Слушаю, - сказал городовой.

Он держал пальто и помогал Башкину попадать в рукава.

- Ей-богу, я ничего... ничего не понимаю, - говорил Башкин и деланно улыбался.

Ротмистр перебрасывал книги.

Голые люди

АННА Григорьевна вернулась к столу красная, ушла лицом в себя, села и чужими рассеянными глазами мигала на Саньку, на Наденьку.

Все помолчали минуту.

- Все-таки нахал, как ты хочешь, - сказал Санька, ни к кому не обращаясь. Так, через стол. И отхлебнул чаю. Никто не ответил. Вдруг Анна Григорьевна проснулась.

- Нет, нет, - заговорила она и еще пуще покраснела, - он, наверно, перенес что-нибудь, что-нибудь ужасное... или судьбу чувствует.

- Роковой... подумаешь, - сказал Санька с полным ртом.

- Не форси, не люблю, - сказала Анна Григорьевна. Наденька молча перелистывала Ницше, прищурив глаза.

- Простите, что это у вас? - спросил Подгорный. Он глядел, как Наденька переворачивала странички.

- Ницше, немецкий... - и сейчас же уставилась прищуренными глазами на Алешку. - Скажите... мне вот интересно, - сказала Наденька, - если б вам задали вопрос, дети, скажем... Как авторитету... спросили бы: есть Бог? Нет, или лучше так: верите ли вы в Бога или нет?..

Санька глядел на Подгорного с улыбкой, с надеждой, готов был радоваться. Он не знал, что скажет Алешка - да или нет, но уж наперед верил, что здорово.

Наденька, вся сощурясь, глядела пристально на Алешку. Анна Григорьевна осторожно поставила стакан, чтоб не брякнуть.

- Должно быть, верю, - сказал Алешка, улыбнулся и сейчас же нахмурился, - потому что злюсь на него и ругаю каждый день раз по сту.

- Ну, а если б спросили: есть он?

- Спрашивали меня: членораздельно ответить не могу.

- Гм, так, - сказала Наденька. - Тогда лучше не отвечайте. - И опять принялась за странички.

- Конечно, в Бога с бородой, верхом на облаке... - начал Алешка. Он слегка покраснел.

- Это я знаю, - сказала небрежно Наденька, - вы уж ответили.

- Это она констатирует и формулирует, - сказал Санька. Он тоже прищурил глаза и показал, как Наденька держит головку.

- Отрежь мне хлеба, - сказала Наденька.

- Тебе побуржуазней или пролетарский кусок? - Санька взял нож и насмешливо глядел на Наденьку.

- Пошло!

- Скажите, какой соций у нас завелся. Святыни задели.

- Отрежь хлеба, я прошу же, - сказала Наденька строго.

- Это что, уж диктатура приспела? Да?

- Дурак.

- Мы-то все дураки. А я тебе говорю, что посели вас всех на Робинзонов остров, первое, что построите, - участок. Да, да, и еще красный флаг поверх поставите. Режу, режу, не злись.

Санька протянул кусок хлеба.

- Скажите, вы в самом деле социалистка? - спросил Алешка, спросил серьезно и уважительно. Наденька на секунду взглянула на него. Алешка мягко и сочувственно глядел на Наденьку.

- Да, я придерживаюсь взглядов Маркса, - бросила Наденька.

- Скучная история.

Анна Григорьевна вздохнула и прошла в кухню.

- Слушай, Надька, - заговорил весело Санька, - ты расскажи нам этот марксизм. Нет, попросту. Ну, представь себе, что земля первозданная, целина, леса, бурелом всякий. А люди все голые - с начала начнем, - так нагишом и сидят на земле. Все рядышком. Ну, кто здоровей, тот сейчас...

- Возьми, пожалуйста, и прочти и не будешь вздор городить. Надо приучиться марксистски мыслить прежде всего.

- Я понимаю еще - логически выучиться мыслить, а как-нибудь там - технологически, или филологически, или марксологически - это уж ересь.

И Санька глянул на Подгорного: правда, мол? Поддержи.

Но Алешка обернулся к Саньке и серьезно вполголоса сказал:

- Это тебе не арифметика. Ты бывал влюблен? Так знаешь, что все тогда по-иному кажется. Что было плохо, то стало дорого...

- Ну, вы здесь влюбляйтесь, - сказала Наденька, - а мне пора... - Она встала и, заложив палец в книгу, пошла к себе в комнату.

Весы

САНЬКА Тиктин сидел в весовой комнате университетской лаборатории. По стенам - столы. Вделаны на крепких кронштейнах, на них химические весы в стеклянных шкафчиках. Санька был один, было тихо и чисто. Весы напряженно, строго смотрели из-за стекла. Но это чужие весы, на них весят другие. Свои весы Санька знал и любил. Они ждали его. И когда Санька осторожно поднял шторку стекла и пустил весы качаться, весы приветливо заработали: а ну, давай. Медленно, спокойно заходила стрелка по графленой пластинке. И в Саньку вошло веселое спокойствие. Он осторожно клал пинцетом золоченые гирьки разновеса, весы ожили и старались. В этой комнате нельзя было курить, была блестящая пустая чистота, и здесь говорили шепотом и осторожно ходили. Санька уважал и любил весы. Он кончал анализ - три недели работы, три недели Санька фильтровал, сушил, нагревал, и это последнее определение он подсчитает, и должно выйти сто процентов. Но Санька подсчитал наперед и теперь подкладывал гирьки, с опаской поглядывал, - не вышло бы больше, больше ста процентов. Немного меньше - не беда. Санька менял гирьки, - весы отвечали: то правей, то левей ходила стрелка. Теперь оставалось последнее: сажать на коромысло весов тонкую проволочку, осторожно, рычажком. Эту проволочную вилку Санька аккуратно пересаживал по делениям коромысла. Вот-вот уже в обе стороны ровно отходит стрелка. Через закрытую шторку Санька следил за стрелкой. Он просчитал вес. Да, выходило сто два процента. Санька остановил весы.