Последний сантехник - Слава Сэ

Если бы якорь лёг на дно, судно повернулось бы носом к волнам. Но Балтийское море, которое везде по колено, именно тут обнаружило бездонный провал. Якорь дна не достал. Толик стал наращивать борт каким-то брезентом, снова махал ведром. Может, час, а может, три, не разобрать. Было холодно и мокро, как и положено в морском круизе.

И вдруг с неба ударил неземной свет. Толик поднял голову – а там, вверху, датский военный корабль, что намного лучше инопланетян. Датчане если и похищают людей, то мозг не пьют. Или не весь хотя бы. Вежливый офицер спросил иронически, как насчёт спасения? Чудесный корабль нависал над Толиком. Он был большой и непотопляемый на вид. Из двери пахло кофе и табаком. Толик спросил у Вилниса, не хочет ли он спастись. Вилнис не захотел. Махнул рукой в том смысле, что ему и тут нормально. Набежавшая волна скрыла окончание пантомимы. Тогда Толик сказал спасибо, они латвийские рыбаки, плывут в Курляндию, погода отличная, настроение тоже.

Очень мягко, не желая спугнуть пару сумасшедших, офицер предложил подняться на борт, выпить чаю. Толик весь промок, а Вилнис ещё и пах неприятно. Но отказывать неудобно, поднялись. Посидели, поболтали. Потом Толик встал и сказал – пора. Друг тоже встал и сказал – пора. Они могли бы остаться, но у мужчин сложные представления о чести. Добровольно умереть ни за понюшку – вот лучший выход из любой ситуации, считают мужчины. Курши! – сказал офицер с уважением.

Кто не знает, племя куршей самое упёртое во всей Прибалтике и считается стихийным бедствием. В датском молитвеннике XII века есть даже отдельная строка: «Спаси нас, Господи, от потопа, пожара и от куршей».

Датчанин уплыл. Без него стало темней, холодней и мокрее.

– Почему, почему вы тогда не спаслись? – кричат в этот момент взволнованные слушательницы. Толик спокойно объясняет, что их бы забрали, а лодка бы утонула, а за неё деньги плачены. Но всем понятно – просто он настоящий мужик, а не какое-нибудь Кончита Вурст. Лишь такие достойны ходить в море.

И тут, сам собой, вдруг заработал мотор. Случайно нажали кнопку, и он завёлся. На холостых, но всё-таки. И ветер чуть стих. Дедушка Посейдон снисходителен к упрямым. На малом ходу, шестнадцать часов, они гребли к Родине. Иногда Толик рефлекторно поднимал ногу, отжимал носок и снова опускал ступню в холодную воду. Больше было некуда. На рассвете встретили латвийский траулер, подошли, прижались к тёплому борту. Надо было начинать дружить с ним, топлива, наверное, точно уже не хватало. Толик по рации вызвал капитана, представился.

– Мы судно Майокка. Хотим попросить солярочки.

– Самим мало. Пара тонн осталась.

– Нам бы две канистры.

– (После паузы.) Вы что, на мопеде плывёте?

– Мы судно Майокка.

– Я вас не вижу.

– Мы внизу.

Капитан траулера перегнулся через борт, посмотрел. И сразу подарил Толику 40 литров топлива. Мужчины всего мира уважают отважных идиотов и во всём их поддерживают.

Потом, из-за размеров, корабль Толика не могли найти пограничники. А когда он сам их нашёл, они не поверили. А когда поверили, не решились зайти в рубку, такая там сложилась микробиологическая обстановка. В своём журнале они записали: «прибыли на бревне с мотором».

Эта лодка прекрасно после служила и трески ловила больше, чем взрослые траулеры. Хорошие дела никогда не начинаются просто – говорит Толик и тушит бычок в мясном салате. Меня за такой финал утопили бы в этом же салате. Но у Толика всё выходит элегантно. Все его любят, а он любит всех.

– А пойдёмте в круиз! На острове Рухну есть отличная баня! – говорит он вдруг.

– О Боже, да! – отвечают женщины хором. Они слишком любят всё морское, чтобы ограничиться обычным своим «может быть». Я тоже записался. На октябрь, на Рухну. Вернусь обветренный, матёрый. Четыре часа плыть, не шуточки. Обязательно после что-нибудь напишу, героическое. Записки морского пуделя.

Хозяйственное

Я готовлюсь к ремонту. Вспоминаю жизнь. Что видел, где побывал. Неизвестно ведь, как дальше сложится. Трёшку отремонтировать – не поле перейти. Ремонт бывает больше дерева, дома и сына. На борьбу с дизайнерским талантом жены уходят лучшие годы. Многие успевают только кухню и комнаты. Ванную и коридор завещают детям. Другие трудятся до самого потопа, логично завершающего вообще все ремонты. Наводнение смывает избыточную красоту. Идущий за инфарктом альцгеймер приучает человека любить мир, какой он есть – с потёками, искрящей проводкой и пузырями на обоях.

У меня за дизайн отвечает Даша. Я повстречал её на курорте. Она была простой красавицей и жила на даче без удобств. Я же был горячим сантехником. Даша пригласила меня оценить возможность унитаза. Чудного воздуха и вида из окна ей было мало. Я составил симпатичную смету, но наши чувства вспыхнули не сразу. Даша избегала заводить домашних сантехников. И вообще, экономила до последнего. Она нашла бесплатный унитаз. Прямо у себя на балконе, среди лопаты, мангала, лыж, костюма химзащиты и других необходимых горожанам вещей. Я усомнился в достоинствах бесплатного горшка, предложил купить новый. Лишь благодаря летнему спросу на мужчин с руками я остался тогда другом. С тех пор все Дашины покупки кажутся мне удивительно удачными.

Тот унитаз оказался чистым арт-объектом. Во всех его проекциях была асимметрия. Он будто подтаял на жаре, а потом снова замёрз. Сальвадор Дали с удовольствием написал бы с него портрет часов или яичницы. И у него были нереальные запросы. Я носил бачки на выбор, ни один не подошёл. Его технологические отверстия были неповторимы, как отпечаток пальца. Ночью я вынес его на помойку. Утром купил нового, попроще.

Даша не заметила подмены. Она в лицо различает только котиков и воображаемых соперниц. Окрылённая успехом, она купила винтажный душевой поддон. Я докупил стенки, душ и сифон. Неугомонная Даша нашла два больших шурупа. К ним я приделал раковину, канализацию, смеситель и электрическую плиту. Тогда Даша принесла крепкую кисточку с нежным ворсом. Она погладила меня по щеке, как бы спрашивая – как насчёт обоев, клея и шпатлёвки? Тут я не выдержал. Пригласил её в ресторан, где и признался – шпатлёвки не будет. Но сама Даша мне всё ещё нравится.

Прошло пять лет. Мы переехали в Ригу. Дарья ходит по квартире, рисует схемы и эскизы. В речи её опасно зачастили слова «прованский стиль», «шведский дизайн», «эклектика» и «хочу занавески». В качестве профилактики я рассказываю про писателя Фёдорова. Он только подумал слово «ремонт» и сразу поплатился.

Фёдоров жил на первом этаже. У него потёк унитаз. Можно было, как в детстве, отремонтировать всё изолентой и пластилином. Но Фёдоров возгордился, вызвал мастера. Он рассчитывал уложиться в десять евро. Пересадка органов в мире унитазов столько стоит. Пришёл сантехник, глянул цыганским глазом. Фёдоров показался ему достаточно богатым лопухом. Поэтому предложено было менять унитаз целиком. Чтобы на века. Фёдоров, как в гипнозе – кивнул.

Сантехник обнял фарфорового брата и рванул. Что-то хрустнуло. Специалист сказал специальный термин на строительном арго. Приблизительный перевод – «вот незадача, труба треснула». Тоненькая щель побежала по чугуну в сторону кухни. Пришлось разбирать часть стены и шкафчики. Сантехник снова пришёл, заменил стояк от верхних соседей до подвала. Чёрные разводы на потолке – это не говно, а чугунная пыль, успокоил он. Зато теперь точно навек. Четыре наречия подряд – настоящий кошмар, подумал Фёдоров. Писатель тогда ещё плохо разбирался в кошмарах. Он сбил гвоздями мебель и размазал грязь по потолку, чтоб было равномерно. И уехал на дачу, дописывать роман. Тем временем вечность закончилась. Новая труба самовольно рассоединилась. Вода побежала по потолку, обрушила штукатурку, закоротила проводку, перекрасила обои и вздула полы. Квартира вернулась в первый день творения, отмотав за пару часов все пять тысяч семьсот лет. И только дух неприятный носился над тёмной водой. Возвратившийся Фёдоров трижды выходил в коридор, осматривал номер на двери. Он не хотел верить глазам и запахам.

Писатель занял денег. Выбросил мебель, полы и холодильник. Он хотел бы выбросить весь дом, но не смог поднять. Скоро в его жилище разбили свои шатры пёстрые племена электриков и штукатуров. Фёдоров записывал в блокнот их волшебные истории. В его творчестве появился мат. А феи и эльфы, наоборот, пропали.

В детстве он бесконечно мог смотреть на огонь и воду. Повзрослев, открыл для себя сокурсницу Катю. Прыгала ли Катя по дивану голая, бежала ли ночью по нужде – в ней всегда соединялись и блеск огня, и шум воды, и отличные ноги. Фёдоров считал Катю лучшим зрелищем до самой зрелости, когда повстречал бригаду мастеров под управлением Васи Журавлёва. Уступая Кате в ногах, штукатуры брали своё драматизмом и творческой фантазией. Падение со стропил молотков и целых людей наперегонки, опрокидывание вёдер с краской, обед белыми от пыли гамбургерами, просверливание сапога вместе с пальцем – бесконечность сюжетных ходов просто завораживала. Фёдоров жалел, когда деньги кончились и мастеров пришлось выгнать. Гонорары на три романа вперёд закончились, и писатель вынужден был остановиться.