Хорошая жизнь - Маргарита Олари

Я засыпаю и просыпаюсь с тобой, душечка, вздрагиваю от шороха в прихожей, бегу открывать дверь, до конца верю, что ты еще можешь прийти. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Я не хожу на собрание жильцов. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Я не читаю журналы баптистов. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. А когда дадут горячую воду. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Я не хожу на собрание жильцов. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Сколько стоит килограмм. Ты еще можешь прийти. Ты еще можешь прийти, душечка, есть вещи, в которые хочется верить до конца. Никто не знает, где заканчивается вера.

Осенью мы с Верой поссорились, и она послала мне письмо с картинкой опасной куколки. Отправитель «byvshaya». Бывшая. Ничего личного, все поставлено на конвейер. У любви и расставанья промышленный масштаб. Этот адрес, очевидно, был заведен до моего появления в жизни Веры. Возможно, картинка опасной куколки тоже использовалась раньше. От «бывшей» письма уходили «бывшим», без обид, извращенно и скромно. Мне следовало бы еще тогда понять, что наши отношения уже стали бывшими, но ведь есть вещи, в которые хочется верить до конца. Поэтому, получив от Веры sms «не звони больше», я сидела и теребила волосы на голове, к моменту получения этого сообщения я не звонила ей две недели. Теребила волосы, думала, почему мне, почему сейчас, что произошло. Да, что произошло. А потом поняла, да ничего не произошло. Ничего личного. До меня такое же сообщение получили десять человек, и я была одиннадцатой. Кто-то в это время смотрел телевизор, прочел sms, вспомнил Веру, огорчился, пожалел о том, что Веры нет рядом, и остался в одиночестве с испорченным настроением. Кто-то принялся звонить Вере немедленно, выяснять, почему ему больше не нужно звонить. Кто-то спокойно ужинал со своей новой любовницей, прочел, сравнил Веру с любовницей, в зависимости от результата анализа ощутил покой или беспокойство. Кто-то просто спал, и наутро не до sms ему было.

Прекрасно работающие схемы, кнопки, булавки, крючки, клей, пролитый на брюки кофе, все было поставлено на конвейер. И нет печали, нет обиды, обмануть тех, кто сам обманываться рад, действительно не трудно. А на тех, кто не рад обманываться, существует исключительно простой способ воздействия. Достаточно воззвать к их совести, как ты мог так обо мне подумать. Действительно, как. Когда я сказала Вере, ты не умеешь любить, ты людьми свою жизнь драпируешь и декорируешь, Вера ответила, как ты могла так обо мне подумать. И что на это возразить. Ничего. Прости, Вера, бес попутал. До конца верить, до конца. В то, что у Веры впали или выпали шейные позвонки, потому что она всегда отворачивалась от меня, занимаясь сексом. Даже испытывая оргазм, отворачивалась. Прятала страх, закрывала глаза, как дети, которым кажется, если они никого не видят, то их тоже никто не видит. Спрятались. Я до конца притворялась, что не вижу Веру, когда она отворачивается. Что нет в интимной близости ничего личного. Просто Вера мастурбирует, а я как бы ассистирую, и при этом как бы отсутствую. Она может быть собой, никто не увидит. Слабости, зависимости, любви или ее отсутствия, удовольствия или напряжения, стыда или бесстыдства, оргазма или притворства, ничего вообще.

Засыпаю и просыпаюсь с тобой, душечка. Разговариваю в темноте, при свете дня мучаюсь, то ли святая ты, то ли дура, то ли злодейка. Красива ли, отвратительна ли, мучаюсь, кто ты, невозможная реальность или плод моего воображения. Навсегда жалею тебя, навсегда люблю, навсегда ненавижу. Изменила ли ты меня навсегда, изменила ли я тебя, вспоминаю твое лицо. Пойми меня, вспоминаю твое лицо, умираю. Пойми меня. Тебе не так много осталось, как кажется. В тебе не так много осталось, с тобой не так много осталось. Тебя не так много осталось, как кажется. Как мне бы хотелось, пойми меня. В твоих чертах неизбывность, смешение и сумасшествие.

Сознание это чистая, глубокая река. Каждый вечер я прихожу к реке и ложусь в воду. Плыву вниз по теченью, все дальше и дальше, больней и больней. Проплываю жизнь, просматриваю слайд за слайдом, как презентацию в Power Point, трезво и нервно. А потом выхожу на берег, поднимаюсь вверх и оттуда гляжу на реку. Она полна людей. Все плывут к тебе и никто от тебя. Они видят те же слайды, что я. У них счастливые лица, они плывут дальше и улыбаются. Захлебываются радостью. Сходят с ума от радости. Камнем ко дну от радости. Каленым железом от радости. Твоими письмами, твоими звонками, твоими надеждами. Твоими детьми, твоей жизнью, твоими заботами. Все дальше и дальше, больней и больней. Они давно утонули, душечка. Только ты им об этом не скажешь. Ты выделишь койки в хосписе и станешь за ними ухаживать, поддерживать непоправимое. Поддерживать это безумие, в котором умерший надеется, что был для тебя единственным. Чистая, глубокая река, но ты любишь мутную воду. Ты лежишь одна в своем хосписе, совершенно одна. Совершаешь осмотр пустых коек, кашеваришь, несешь белье в прачечную, закупаешь бинты, закупаешь сердечные капли, продолжаешь себя обманывать. И тебе об этом не скажут, потому что есть вещи, в которые до конца верить не хочется. До конца. Никто не знает, где заканчивается терпение.

Здесь такие не живут

Три года назад Влада пыталась найти меня. Передавала через всех знакомых просьбу связаться с ней, говорила, что родила двоих детей, но живет без мужа. Мне передали ее просьбу. Спросили, можно ли дать Владе мой номер телефона, и я ответила, зачем, дети точно не от меня. В искаженной форме, но не изменившийся в сути, этот ответ Влада получила вместо номера телефона. Может быть, в то время она нуждалась в поддержке. Может быть, просто хотела сказать, что живет хорошо, и дети ее радуют. Может быть, она хотела узнать, радуюсь ли я. Все может быть. Тогда мне не было до нее никакого дела. Я не думала, что когда-нибудь увижу ее, так что спокойно существовала в своем тесном мире, а Влада осталась в своем. С удивлением и обидой, которая начинает заменять долгую память, вытесняя все, что было началом, оставляя только последние слова. А дети не от меня.

Я так часто вела себя безобразно по отношению к людям, что совершенно не понимаю, зачем они меня помнят. Зачем борются с собой, чтобы сохранить первую память. Я всегда делала то, что хотела. Уходила, когда хотела, не спрашивая. Мне не было чуждо чувство ответственности, но я все равно уходила, когда хотела. Потом могла вернуться, и меня вновь принимали. Ни с кем в жизни я не расставалась однажды и навсегда, даже если очень старалась. Мне хотелось расстаться с Владой, я постановила не знать о ней больше, но это постановление, как и многие другие, было всего лишь декларацией. А моя память о тех, кто был со мной, всегда память первая. Без усилий я запоминаю лишь то, что хочу помнить. И хочу помнить лишь то, что было светлым. От этого мне не удавалось понять внутреннюю борьбу других, их выбор между мной когда-то и мной сейчас. Никто из нас никого не знает, видит что видит, не больше. Наверное, в этом простом отношении к другим и себе есть что-то здоровое, но в этом точно нет моей заслуги. После детской травмы меня больше никогда не оставляли. Уходили и возвращались. А если не возвращались, то все равно уносили меня с собой. Мной никто не пренебрегал. Меня берегли и любили. Со мной всегда считались. Я попросту не знаю, кто позволил бы себе сказать обо мне то, что я сказала о Владе. Меня никто не использовал, я не видела грязи и пошлости в отношениях. И все это оказалось единственной причиной для безграничного удивления с наступлением Веры-Адидас. Я могла поверить в то, что кто-то меня не любит, но тот, кто меня не любит, не спит со мной. Тот, кто меня не любит, ничего мне не говорит и ничего от меня не слышит. Он не со мной. А если со мной. Как же быть с первой памятью. Бороться за нее, или навсегда запомнить последнее. С криком «ёбтвою» выйти в чистое поле, или выйти в чистое поле с криком «ёбтвою». Не вижу различия. Тот, кто видит, должно быть, счастливый человек.

Двенадцать лет назад мы с Валюшей долго готовились ко дню рождения Влады. Влада хотела остаться ночевать в монастыре, чтобы в день рожденья исповедоваться и причаститься. Если она остается ночевать, мы лишаемся возможности заниматься подарками вечером. Кроме того, нам хотелось поздравить ее так, чтобы при этом не присутствовать. В течение недели мы заказывали шоферу Игуменьи то, что он должен привезти, выезжая в город. Так, постепенно, мы собирали для Влады подарки. Нерешенным оставался вопрос цветов, их невозможно было купить заранее. Влада совершенно точно заметила бы одну из нас с цветами. Она пристально наблюдала за нашим поведением. Ей, как и любому ребенку, было чрезвычайно интересно знать, что ей подарят. Но мы с Валюшей делали честные и простые лица. По разработанной схеме я ушла со службы на пять минут в уборную. По схеме Валя, не певшая на клиросе, должна была подойти к Владе и отвлечь ее внимание. Куда бы я ни выходила со службы, Влада всегда смотрела на меня из окна, поэтому я невозмутимо прошло мимо шофера Игуменьи, который настойчиво сигналил, давая понять, что нужно забрать цветы. Вошла в корпус, вышла через минуту, забрала цветы, отнесла к себе в келью и вернулась на службу. Тогда со службы ушла Валюша, зашла ко мне, взяла цветы и отнесла их в подвал. Не знаю, насколько это было законным, но Валюша положила цветы в ванну, где стирали облачение священников. Эта ванна стояла в отдельной комнате и запиралась на замок. Валя пользовалась служебным положением. За цветы мы были спокойны. За подарки тоже. Мы прекрасно понимали, что Влада совершенно непринужденно может войти в келью ко мне или к Валюше и так же непринужденно может открыть любой шкаф. Мы подстраховались от ее непринужденности, и оставили подарки рядом с ванной, в которой лежали розы. Сейчас, когда я вспоминаю о нашей возне с подарками, мне становится смешно. Конечно, мы не могли подарить Владе ничего, что стоило бы дорого. У нас почти не было денег. Наши подарки были очень простыми. Наверное, именно поэтому нам так хотелось помимо подарков создать атмосферу праздника. И мы создали праздник, который стал главным праздником в жизни каждой из нас.