Ужасы льдов и мрака - Кристоф Рансмайр

Воспоминания об исчезнувшем городе, быть может, о Тромсё Пайера, романтические пейзажные литографии висят в рамках под стеклом на деревянных панелях рыбного ресторана «Фискероген и Пеппермёллен», интерьер которого имитирует кают-компанию парусного судна – фонари «летучая мышь», дерево, много латуни. Классный кабак, говорит Мадзини, опережая гамбуржца, и усмехается. Хозяин, кулинар, давний австрийский эмигрант, гордится тем, что превращает в деликатесы именно такую рыбу, какую обитатели норвежских берегов выбрасывают в море как несъедобную. Может, он и серный колчедан превратит в золото? – спрашивает Мадзини.

– Простите?

– Серный колчедан в золото.

– Ну и шуточки у вас… – Хозяин уже оборачивается к соседнему столику. – А попробовать вообще-то не мешало бы, ха-ха-ха… – Он желает им приятного вечера. Скат по-норвежски, за сто восемнадцать крон. Серный колчедан в золото, алхимия, секрет богатства, настоящее приключение.

– Вы слишком быстро пьете, – говорит гамбуржец.

Здесь на неделю требуется больше денег, чем в Вене на месяц, подсчитывает Мадзини. Впрочем, завтра он будет в океане, там и это, и вообще все изменится. Завтра. Ночной рейс.

– Ладно, будьте здоровы! – говорит гамбуржец. Молодой венец, похоже, со спиртным не очень в ладах. Аквавит ударяет ему в голову и делает до того неловким, что позднее он никак не может отпереть магнитной карточкой дверь своего номера. Пьяный турист. Портье приходит на помощь.

Последний день на европейском материке – головная боль и тошнота. Еще вечером (багаж уже стоит наготове) Мадзини рвет желчной пеной. Холодный ветер на аэродроме бодрит. Рейсовый самолет в слепящем конусе света – полная неожиданность. Опять DC-9. Он-то рассчитывал на «Твиноттер» или на иной маленький винтовой самолет с горсткой пассажиров. Вскоре после полуночи он над облаками. Вполне обычный внутренний рейс. Шахтеры и инженеры летят на работу в угольных шахтах Лонгъира, а несколько туристов в ярких куртках – в отпуск, предвкушая обещанное проспектом глухое безлюдье. Когда треть дистанции остается позади, без малого через час после вылета из Тромсё, небо загорается огнем: восходит багряное солнце. Над Лонгьиром полуночное солнце будет видно еще две недели. Странный свет внушает туристам тревожное ожидание; они показывают друг другу на пылающие облачные гряды. Большинство шахтеров спит. Сосед Мадзини затевает разговор; это болгарин, музыкант, один из многих болгарских джазменов, которые в летний сезон играют на танцплощадках Финнмарка старые шлягеры. «Rock Around the Clock», «Белые розы Афин», «Love Me Tender». Болгарин церемонно представляется, будто после особенно трогательного номера знакомит публику с музыкантами своей немногочисленной группы: Златю Бояджиев, контрабас. Антонио Скарпа, матрос, говорит Мадзини в ответ и тотчас сожалеет. Он обманул доверчивого, искреннего человека. Придется теперь разыгрывать интерес, задавать вопросы и внимательно слушать, чтобы вознаградить болгарина, который с тем же дружелюбием примет на веру и любую другую его ложь. Златю Бояджиев ничего этого не замечает. Он отыграл свое в Хаммерфесте и в Алте и теперь, как каждый год, проведет неделю в палатке на Шпицбергене, хотя его boys и говорят, что это попросту выброс денег; boys ничего не понимают, ну и пускай, ему без разницы. Все-таки почему же именно болгары должны удовлетворять потребности финнмаркских обитателей в развлечениях? Контрабасист точно не знает. Так сложилось. Наверно, для западных музыкантов Север слишком скучен и уныл. Когда-нибудь он попросит убежища в Норвегии и тогда на годик-другой устроится в Лонгьире на шахты. Не облагаемый налогом доход, десять тысяч крон в месяц, вдобавок льготы, а позднее, глядишь, и собственный ресторанчик.

На посадочной полосе Лонгьира в лицо ударяет резкий ветер. Самолет «Аэрофлота», следующий рейсом на Мурманск, рулит мимо. Возле барака стоит молчаливая кучка советских шахтеров; они ждут вертолета, который доставит их в Баренцбург, на шахты треста «Арктикуголь». Контрабасист что-то им кричит. Разноцветные туристы, в том числе небесно-голубой Мадзини, бросают на русских смущенные, чуть ли не робкие взгляды; старомодные пальто, чемоданы, перевязанные веревками. Значит, приключение уже началось.

ГЛАВА 10

ГНЕТУЩИЙ ХОД ВРЕМЕНИ

Они сопротивляются. Отбиваются. Топорами и кирками колотят по льдине, длинными пилами пытаются прорезать во льду каналы, бурят в этом треклятом застывшем море шпуры, набивают их черным порохом, взрывают заряды, один за другим; машинист Криш выковывает из ледового якоря громадное зубило, которое матросы с помощью специальной опоры и талей подтягивают вверх и раз за разом обрушивают на ледяной капкан, – они вызволят «Тегетхоф» изо льда, освободятся, непременно освободятся, чтобы по крайней мере подыскать у побережья Новой Земли защищенную бухту для зимовки, однако архипелаг мало-помалу уходит за горизонт. Марселя и фок сутками не убирают, чтобы не потерять ни секунды, когда ледяной остров расколется и наконец-то их освободит; у горизонта видны темные полосы, водяной отблеск! – вот куда им надо, там наверняка есть судоходное разводье. Но они здесь. Здесь! Заперты во льдах. Водяной отблеск не для них. Пилы на морозе совершенно теряют упругость и ломаются, прорези уже через минуту-другую опять смерзаются, взрывы только швыряют вверх тучи ледяных осколков, которые затем градом сыплются им на голову, «Тегетхоф» неподвижен, руль, всего лишь вчера очищенный ото льда, сегодня вновь обмерз, штормовой норд-ост заметает лунки от большого зубила, снег делается стеклянистым и твердым – новым льдом, паруса тщетно полощутся на ветру. Порой небо стремительно мчится у них над головой, в холодной буре от льдины отламываются большие и малые куски, остров уменьшается, покрывается трещинами, может быть, наконец пришло время – по местам стоять! – но в результате течения приносят еще более огромные ледяные поля, которые смерзаются с их льдиной в сплошной стылый ландшафт.

Итак, надежда на исполнение нашей миссии оказалась лишь краткой иллюзией; больно признать, но злой рок по-прежнему преследует нас, и нам едва удалось кое-как сохранить присутствие духа… Дни становились все короче, солнце на закате пылало все ярче, погружаясь в красные тучи испарений за барьерами исчерна-синего льда; и сумерки после его исчезновения с каждым разом были все гуще… Лишь изредка мы видели чаек, залетавших на ближние к нам разводья. Коротко взмахивая крыльями, они зависали над мачтой, пристально глядели на нас и с хриплым криком стрелой мчались на юг. Улетающие птицы навевали тоску – казалось, все живые существа стремились поскорее уйти от долгого владычества мрака, предстоявшего нам… безрадостная пустыня приняла нас; безвольные на неопределенное время и расстояние, мы вступили в нее.