Чужая земля - Игорь Пресняков

– Будет тебе, – отмахнулся Старицкий и поглядел на нетронутый обед. – Ну вот, и суп за разговором простыл! Придется разогревать.

Он повернулся к двери:

– Тимка! Забирай тарелки. Да поживее, кушать страсть как охота.

Покончив с обедом, Андрей и Георгий переместились на диван. Старицкий деланно зевнул и с ленцой справился о последних городских новостях.

– Интересуешься, как идет расследование твоего дела? – усмехнулся Рябинин.

– Ну, не только моего! – звонко рассмеялся Георгий. – Вы кашу большую заварили.

– Секретов никто не держит, – сухо ответил Андрей. – Даже сводки регулярно печатают.

– Так и расскажи!

Рябинин нехотя поморщился:

– «Дело прокуроров» поделено на три части: злоупотребления властью и взяточничество в ГубСНХ, где обвиняются зампредседателя Сахаров и пятеро его сотрудников; преступления банды Мирона Скокова (по делу проходят шестьдесят человек во главе с торжецким прокурором Апресовым); и, наконец, то, что тебе наиболее близко, – расследование преступлений банды Гимназиста, где в качестве обвиняемых выступают шестеро молодцов под предводительством Володьки-Умника и три трупа: Фролов, Степченко и Агранович, безмолвные и готовые покорно стерпеть любые обвинения и приговор. Все три дела связывают два человека – Изряднов и Бобров.

Первый под давлением показаний «совнархозовцев» и Апресова повинился и дал исчерпывающие показания. Второй же говорит только о хозяйственных преступлениях и упрямо отвергает свою связь с бандой Гимназиста. Доказать последнее трудно, поэтому обвинение Боброва в пособничестве деятельности Фролова и Степченко строится лишь на показаниях Изряднова. Однако он не может точно указать, кому в действительности помогал; утверждает, что заказчиков знал только Бобров. Посему (дабы не затягивать следствие) судить по «делу Гимназиста» будут тех, чья вина налицо, – Фролова, как организатора и руководителя преступной группы; Степченко и Аграновича, как ее активных членов; и парней Умника, как соучастников одного из ограблений. Расследование заканчивается, думаю, скоро начнется процесс.

– А что будет с Бобровым? – уточнил Старицкий.

Андрей пожал плечами:

– Суд попытается доказать его вину, хотя она четко не прослеживается. Ну да не беда – ему все одно грозит срок за пособничество в даче взяток высшим чинам ГубСНХ. Материалы по этому делу тоже, в основном, готовы. Так что за одним процессом сразу последует другой.

– А торжецкие молодцы?

– С ними – проще простого, – махнул рукой Рябинин. – Здесь торопиться никто не собирается: по сравнению с Изрядновым, Сахаровым и прочими они – мелкие сошки. Самый ключевой момент всего «представления» – закрытый процесс над Изрядновым и Апресовым. Их будут судить после хозяйственников.

– Но ведь связь Изряднова с Гимназистом твердо доказать не удалось? – сощурился Старицкий.

– Он сам чистосердечно признался в пособничестве уголовным элементам, – хмыкнул Андрей. – Как, впрочем, и Апресов.

– И при этом Изряднов показывает, что деньги за работу ему приносил Бобров?

– И деньги, и самый заказ – что и как делать, – кивнул Андрей.

– А Бобров молчит? – улыбнулся Старицкий.

– Молчит.

– И представляет показания Изряднова как оговор?

– Именно.

– По причине?

– По причине разлада в дележе денег, полученных от хозяйственных махинаций.

Старицкий развел руками:

– Что ж, он прав, этот ваш Бобров!

– Скорее уж – твой, – презрительно хмыкнул Андрей. – Не зря он упирается, чует мое сердце!

– Так ведь не все жиганы Гимназиста в могиле! – Георгий хлопнул себя ладонями по коленям и вдруг резко сменил тему: – А что же наши нэпманы, воротилы большой и хитроумной коммерции?

– Из подрядчиков, что давали взятки Сахарову с компанией и Изряднову, будут судить лишь Жихарева и Шульца.

– А Татарникова?

Рябинин рассмеялся:

– Этого «Императора биржи» Черногоров думает «разрабатывать» и дальше. Он считает его Гимназистом!

– Вот так: ни больше, ни меньше! – подхватил смех Андрея Старицкий.

– Ага. Есть у Кирилла Петровича этакая навязчивая версия.

– Не верит он, значит, в то, что Фрол и являлся Гимназистом?

– Не хочет верить.

– Ну и пусть крутит бедолагу Татарникова до посинения! – фыркнул Георгий.

Андрей покачал головой:

– Смело и уверенно крутить-вертеть «Императора» не хватает фактов. К тому же, он сам стал понимать, что его хотят использовать в новой игре. Посему Татарников охотно дает показания по хозяйственным преступлениям, но не идет на провокации по криминальным вопросам. Ему очень хочется побыстрее получить срок за дачу взяток Сахарову и улизнуть из рук Черногорова.

– Да так в конце концов и получится, – пожал плечами Старицкий. – Его вины Черногорову не доказать.

– Ежели в конце концов Татарников ее добровольно не признает! – невесело усмехнулся Андрей.

– Ах вот оно как! – поднял брови Георгий.

– А ты как думал? ГПУ – организация серьезная.

– Подожди-ка, – оборвал Рябинина Старицкий. – А как же с пресловутой честностью товарища Черногорова? Ведь как ни допрашивай Татарникова, как ни напирай, – когда-нибудь станет ясно, что он не причастен к деятельности Гимназиста.

– У Кирилла Петровича свое понимание справедливости, – вздохнул Андрей. – Для него Татарников – капиталист, да еще и жулик в придачу. И первое, и второе достойно наказания. Причем сурового!

– Классовый подход?

– Именно. Потому и не хочет Черногоров видеть в покойнике Федьке Фролове Гимназиста, потому и отмахивается с пренебрежением от торжецких мужиков-бандитов. Что ему эти лесные разбойники, которые промышляли-то невесть где, в отдаленном уезде, в «гнилом углу»? Ему и собственно Гимназист не так уж важен – важно то, что банда была связана с Изрядновым, который изменил партийному долгу. Вот она схема Черногорова: предатели-партийцы спелись с классовым врагом Татарниковым и уголовными элементами, начали подтачивать советский строй. А значит, громить врагов нужно по всем фронтам, как привыкли, – и капиталистов-нэпманов, и взяточников-партийцев, и уголовных бандитов. Вот тебе и «справедливость по Черногорову»: не добьешься благодатной и счастливой жизни для трудящихся, покуда не разгромишь скопом всех «смрадных гадов».

– М-да-а, чувствуется размах, – протянул Георгий.

– В этом – сила большевизма. Они все делают с размахом, широко, безжалостно, радикально, сплеча. Не нравится, не идешь в ногу – рассуждать не будут, – бьют так, что дух вон! Жестоко? Зато другим неповадно будет. Для них все пути назад отрезаны, все мосты сожжены.

Андрей достал папиросу и долго не мог прикурить, ломая спички.

– Я… на всех фронтах… от Припяти до Байкала… так не волновался, как на службе в ГПУ… – задувая огонек, негромко проговорил он. – Эта организация – как хирургический срез всего нашего чертова советского строя…

– В поезде я перечитал теперь уже старый роман, – глядя куда-то в сторону, задумчиво сказал Старицкий. – Помнишь «Санина» Михаила Арцыбашева? Знаю-знаю, что ты хочешь возразить – грубо, стилистически простовато и наивно… Я не об этом – о самой идее. Ведь именно сейчас, после ужаса трех революций, до меня дошло, что интеллигент-нигилист Владимир Санин, бывший участник революционного движения, бунтарь по природе, – и являлся тем фантастическим снадобьем от революционной заразы. Маловато нашлось в России таких до цинизма беспринципных «сверхчеловеков», которые смогли противостоять смуте, без пошлых угрызений совести и интеллигентских мечтаний. Ни мудрые либералы-милюковы, ни жертвенные патриоты-корниловы были нужны России, а холодные прагматичные Санины!

– Где же, позвольте спросить, были вы, господин Старицкий, – холодный и прагматичный сверхчеловек? – скривил губы Андрей.

– Я и мне подобные слишком поздно это поняли, – ответил Георгий. – Нас сделало прагматиками и циниками уже время революций. И стали мы таковыми не по воле ума, а вопреки суровым обстоятельствам.

– Пытаешься оправдаться? – усмехнулся Рябинин.

– Вовсе нет. Бессмысленный и беспощадный русский бунт следовало предотвращать не в семнадцатом году. И даже не в пятом! Раньше, намного раньше. В те далекие времена, когда безусые юнцы рвали бомбами на части Императора-Освободителя! Когда, вслух порицая, в душе, по интеллигентской мягкотелости, мы их жалели: ах, ведь юноши пострадали за высокие идейные ценности! Боже мой, ведь они – герои! Ах, ах и ах! Кто из молодежи тогда не сочувствовал этому узколобому зверью? Да и как можно не сочувствовать, не сопереживать? Великая Россия с ее царями, орлами, титулами, архиерейскими соборами, запахом ладана, купеческим разгулом, беспробудным пьянством, лакейством, генетической ленью и консерватизмом – скучно! Банально. Неинтересно! А тут – пафос героизма, жертвенность «во имя», и кругом – слова: «благо человечества», «мученичество за простой народ», «не ради корысти и чинов»…