Объяснение в любви - Валентина Михайловна Леонтьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но материально жилось трудновато. Носила я одно и то же платье, а вместо туфель — галоши (правда, маленькие, по ноге: вытрешь их мокрой тряпочкой, подышишь на них — глянец и фантазия превращали их в лаковые лодочки).
Однажды, во втором семестре, увидела объявление о предстоящем конкурсе на лучшего музыканта, вокалиста, танцора, чтеца. А в самом низу было мелко написано: победители получают премию в пятьсот рублей.
Собираясь сдавать экзамены в театральное училище, я приготовила монологи Жанны д'Арк из пьесы «Святая Иоанна» Бернарда Шоу, Лауренсии из «Фуэнте Овехуны» Лопе де Вега, отрывок из «Непокоренных» Горбатова и басню Крылова «Волк и Ягненок». Конкурсную комиссию возглавлял режиссер Константин Воинов.
Вот так бывает в жизни — больше мы с ним никогда не встречались (хотя «орбиты», как говорится, были общие). Я видела многие его спектакли и фильмы, конечно, и он бывал на телевидении. Возможно, увидев меня на экране, он вспомнит студентку 1 — го курса химико-технологического института имени Менделеева, читавшую на конкурсе про Ягненка, пошедшего в жаркий день к ручью напиться, и, уж конечно, вспомнит, что поддержал меня в стремлении стать актрисой, посоветовав поступать в училище имени Щепкина при Малом театре.
После конкурса вместо галош я надела туфли, и ко мне вернулась надежда стать актрисой. Это было счастьем — так я верила в себя.
Вскоре меня вызвал ректор:
— У меня сложилось мнение, что вы занимаете временную позицию в институте. Советую вам, устраивайтесь на работу до начала приемных экзаменов в театральное училище.
И я стала искать работу.
МЕНЯ НАЗЫВАЮТ ВАЛЕЧКОЙ!
Жила я в Серебряном переулке на Арбате у своей тетки, вдовы Владимира Алексеевича Щуко. Первый этаж дома занимала поликлиника МВД.
Начальник поликлиники полковник Крюков спросил меня:
— У вас есть медицинское образование?
— Во время блокады была сандружинницей.
Он предложил работать уборщицей в регистратуре.
Приходила я задолго до открытия, мыла полы, вытирала пыль. В этой поликлинике лечился мой дядя контрадмирал Воробьев. Встретились мы как в заправском водевиле (правда, я была без тряпки в руках). Дядя попросил начальника поликлиники перевести меня на другую работу. Целыми днями я разносила истории болезни по кабинетам. У меня появилось много новых знакомых (в основном пожилые люди), они называли меня Валечкой. А я носилась по этажам, только успевала тапочки зашивать нитками, смазанными мылом!
Когда пришло время прощаться с поликлиникой, жаль было расставаться с пациентами. Так я привыкла к ним, называла по имени-отчеству, знала, что у кого болит, кто у какого врача лечится, провожала в процедурные кабинеты и на исследования. До сих пор не понимаю, почему у нас такой дефицит улыбок в клиниках и больницах. Ведь улыбка — это терапия и для того, кому улыбаются, и для самого улыбающегося. Словом, грустно было прощаться с этим моим миром
— добрым, отзывчивым и милосердным, имеющим дело с человеческим страданием, стремящимся преодолеть его.
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
В ночь с восьмого на девятое мая 1945 года, когда Юрий Борисович Левитан прочитал текст сообщения о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, я помчалась на Красную площадь. Помню, пробежав мимо поликлиники, подумала, что теперь, после Победы, никто болеть уже не будет. В дни всенародного ликования поликлиника была пустой.
Вся Москва пришла в тот день на главную площадь страны. Безбрежная стихия радости, «девятый вал» ликования — такой я видела Красную площадь позже, в день полета Юрия Гагарина. Но могла ли я тогда подумать, могла ли мечтать о том, что 12 апреля 1961 года буду вести репортаж с Красной площади!
«И ВАША ГРУДЬ НЕ РАЗОРВЕТСЯ ОТ СОСТРАДАНЬЯ И ОТ БОЛИ ПЕРЕД МОЕЙ ВЕЛИКОЙ БОЛЬЮ!»
Итак, опять экзамены. Первый курс в Щепкинском училище набирала Вера Николаевна Пашенная. Я читала монолог о Жанне д'Арк и прошла на третий тур. Вдруг узнаю, что организована оперно-драматическая студия имени Станиславского (по духу своему она была близка Художественному театру) и что на драматическом отделении ищут героиню. Председателем приемной комиссии был Василий Осипович Топорков.
Стала умолять его допустить меня к экзаменам по актерскому мастерству, хотя они уже шли полным ходом. Василия Осиповича возмутила моя бестактность, если не наглость. Что за самонадеянная девица, рассчитывающая сразу попасть на третий тур, минуя первые два? Но у каждого человека бывают минуты высшей мобилизации духовных и физических сил. Мне отступать было некуда. В поликлинике МВД на моем месте уже сидела милая, славная девочка, мечтавшая посвятить себя медицине. Поэтому я проникновенным шепотом твердила одну-единственную фразу:
— Вы только меня прослушайте! Вы только прослушайте…
Василий Осипович созвал комиссию: М. Н. Кедров, П. В. Массальский, Е. Н. Еланская, А. К. Тарасова. Каждый из них был для меня легендой, а тут я увидела их всех вместе и так близко, без грима! Одно это уже для меня было огромным потрясением. Но отступать было поздно.
Из моего репертуара выбрали «Фуэнте Овехуну». Представьте мизансцену в репетиционном зале студии в Пименовском переулке: со стороны, противоположной просцениуму, стояли два столика, за которыми сидели экзаменаторы (за одним, слева, Еланская). Мне предстояло прочесть знаменитый монолог Лауренсии из третьего акта. Перед самой свадьбой Лауренсии с ее возлюбленным командор Фернандо Гомес насилует юную крестьянку. И вот она приходит на общинный совет Фуэнте Овехуны. Здесь отец Лауренсии, крестьяне. Я представила свою героиню в подвенечном платье, превращенном в лохмотья. Она обращается к совету мужей, и прежде всего к отцу:
Пока справляемая свадьба
Не завершилась брачной ночью,
Отец невесты, а не муж
Ее защитник по закону.
Я разорвала кофту, растрепала волосы и в таком истерзанном виде появилась на просцениуме. Глазами нашла В. О. Топоркова, вообразив, что он отец Лауренсии, а рядом с ним Баррильдо и Менго (Кедров и Массальский).
И вы кичитесь благородством,
Отцы и родичи мои:
И ваша грудь не разорвется
От состраданья и от боли
Перед моей великой болью!
Вы — овцы, и овечий ключ
Вам для жилья как раз подходит!
Постепенно я приближалась к столику слева. Я как-то прониклась истинным чувством справедливости и чести Лауренсии:
Вы дикари, а не испанцы.
Трусишки, заячье отродье!
Несчастные! Вы ваших жен
Чужим мужчинам отдаете!
К чему вы носите мечи?
Подвесьте сбоку веретена!
Здесь я остановилась метрах в двух от стола.
Бабье, трусливые душонки,
Неповоротливые пряхи,
Которым велено природой
Носить чепцы и
