Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - Андрей Мягков

И каково же было потрясение всех собравшихся на следующее утро за чайным столом домочадцев, когда вошедший в комнату Антон Игоревич торжественно объявил: «Надежда Антоновна, Луна у подъезда!»

Прильнувшие к окнам, не поверившие ушам своим твеленевцы были посрамлены: внизу, прямо напротив их подъезда, веером вокруг себя отражая роскошным розовым телом робкие солнечные лучики стоял неестественной красоты двухместный БМВ с открытым верхом.

После окончания школы Дюша осваивала в ГИТИСе премудрости актерской профессии в несколько приемов — бесконечные романы с долгими периодами отбывания к местам службы избранников трижды приостанавливали желательную непрерывность цепи познаний. Искомого семейного благополучия тем не менее не случалось, и каждый раз после того, как совершенная ею на личном фронте ошибка становилось очевидностью, отцу-композитору приходилось тратить немало усилий, чтобы восстановить любимое чадо в прежнем студенческом статусе. Не без определенных усилий ему это удавалось, учение продолжалось восемь лет, но так и не дойдя до своей завершающей стадии, оборвалось случайным знакомством и последующей безумной любовью с болгарским актером, не на шутку увлекшимся, помимо стройности ее ног, еще, по-видимому, и великолепием ее дорогого транспортного средства, и тестем-композитором, пообещавшим молодым в качестве приданого загородную виллу где-нибудь на берегу Черного моря в районе Варны.

Пять лет после этого жена Благоя Благоева без особого успеха изучала болгарский язык, как умела воспитывала двух очаровательных детишек от двух предыдущих браков своего оказавшегося весьма любвеобильным супруга, хозяйствовала, принимала в роскошном варнинском доме (композитор сдержал слово) многолюдные компании, с головой уходила в романы, благо Благой Благоев почитал за благо не часто утомлять красавицу-жену своими супружескими домогательствами — он с утра до ночи самозабвенно оттачивал актерское мастерство в Софийском драмтеатре — и сама принимала участие в нередких столичных раутах так называемой болгарской интеллигенции.

Однако шло время, и однообразное существование всеми желанной вдовушки при живом муже-артисте стало ее тяготить. На дворе властвовал 84-й год, как ни крути, а тридцать — не семнадцать, на нее уже недвусмысленно поглядывали мужики, над сединами которых она совсем еще недавно только посмеивалась. Ни нормальной семьи, ни детей, ни Москвы, по которой, как оказалось, она успела сильно истосковаться. Да и что это за жизнь без ее родной Ксеночки (так она за глаза называла Ксению Никитичну), без отца и его утомительной во всем безотказности, без любимого дурачка Маратки, которому уже — с ума сойти — сорок (!), а он до сих пор бобыль бобылем…

Встреча с Лериком произошла случайно и оказалась весьма кстати.

Они познакомились в Софии в дорогом женском бутике на улице Димитрова: Дюша примеряла купальник, и какая-то незнакомая молодая женщина, сидевшая в кресле с чашечкой кофе в руках, позволила предложить себя в качестве опытного стилиста.

— Вам, простите что вмешиваюсь, больше пойдет раздельный: вашу грудь скрывать преступление.

Дюша хотела не обратить внимания — прозвучавшая фраза показалась несколько фривольной в устах незнакомой женщины, но неожиданно для себя довольно грубо, улыбнувшись, ответила:

— Непривычно слышать такую незаслуженную лесть из уст женщины.

— Ну, во-первых, не лесть, это вы напрасно, а во-вторых, вы неправильно меня поняли: я не по этой части, мне бы с мужиками разобраться.

Твеленева мельком оглядела женщину: не более двадцати пяти, невысокая, с неброскими, правильными чертами лица, ухоженная, дорого, весьма откровенно одетая брюнетка. Ее, без сомнения, повышенный интерес к противоположному полу выдавали лукавые, ищущие, готовые к приключениям голубые глаза.

— Не удается?

— Что? С мужиками-то? Не всегда. — Она обнажила голливудские зубки. — К ним нужна опытная дрессура. Но надежды не теряю: в поиске. Ева, — она обратилась к продавщице, — покажи, пожалуйста, англию, вам вчера привезли. — И пока девушка выполняла просьбу, она достала тонкую сигаретку, щелкнула зажигалкой. — Еще раз простите за вторжение, взгляните, — незнакомка поворошила на прилавке принесенные купальники, — последние модели. Вот это, например, по-моему специально для вас, скажи, Ева.

Та в силу национальных традиций отрицательно замотала головой в разные стороны: «Да, мадам, безусловно это ваше».

— Примерьте, примерьте, — настаивала поклонница раздельных купальников, — сами убедитесь.

Дюша с детства не терпела насилия, чужое мнение, от кого бы оно ни исходило, всегда поверяла своим желанием, прислушивалась исключительно к собственному вкусу, но тут почему-то безропотно согласилась.

Английский, в меру яркий, в меру закрытый и в то же время выгодно не скрывающий несомненных достоинств Дюшиной стати купальник действительно был великолепен. Она оплатила покупку, и женщины вместе вышли на улицу.

— Ну что ж, я ваша должница, не люблю быть в долгу. Как вы относитесь к шампанскому с мороженым? — По непонятной причине возникшее чувство зависимости от этой молодой женщины ее несколько уязвило. — Давайте знакомиться: Надежда Благоева-Твеленева.

Та вскинула ресницы.

— Твеленева? Вы дочь композитора Твеленева? Дочь?!

— Да, дочь. А вы подумали — мать? Или внучка?

— Того самого — Антона Твеленева?! — не уняла удивления женщина. — Песенника?!

— Ну он не только песни — до войны симфонии писал. Потом, правда…

— Господи, ну надо же, в нашей семье его обожают, отец всегда поет… Меня Валерией зовут, в просторечии — Лерик, никто по-другому не называет: Лерик и Лерик. С детства привязалось.

К шампанскому с мороженым Лерик отнеслась с повышенным интересом, так что в тот день они, обе не отягощенные никакими неотложными заботами, сначала засиделись в кафе, затем отобедали в ресторане, а ближе к заходу солнца Дюша пригласила новую знакомую в свою многоярусную обитель — повечерять. Общались легко, без напряга, в обоюдное удовольствие, выпито было с немалым лихом, так что женские языки узелками не завязывались. Поначалу Твеленеву несколько покоробливало Лерикино свободное обращение с сексуально-ненормативной лексикой, но ближе к рассвету она притерпелась и даже стала находить в этом нечто самобытное, наивное и даже женственное.

За эти незаметно летящие часы выяснилось, что Надежда Благоева в своем болгарском заточении счастливой судьбой похвастать не может; что от бесконечных влюбленностей и романов она устала, как устают от хорошей пищи и дорогих напитков — хочется самогону-первача с частиком в томате; что муж Благой ей давно надоел и детей от него она давно не хочет, а детей давно уже хочет, уже давно пора, если не давно уже поздно: «Мне ведь тридцать уже, тебе врать не буду». — «Тридцать?!!! — ужасалась подруга Лерик. — Не ври!» — «Не вру, сама не верю».

— А почему не уйдешь?

— Не знаю. Лень. Жалко.

— А он как работает?

— Он артист, — не поняла вопроса Твеленева-Благоева.

— Нет, я имею — в постели как?

— В постели? Нормально.

— Ну другие лучше или хуже? Или также?

— Не знаю… Как-то это обсуждать… как-то…

— А почему не обсудить? — очень искренне удивилась Лерик. — Мы с тобой, чай, одного поля ягоды, с кем еще поделиться? Ведь по-разному бывает, правда? Бывает хорошо, бывает плохо. Бывает вообще никак. Тут совместимость самое главное. Без совместимости никакие узы не помогут. Как тебе с ним?

— Не помню.

— Ну-у-у, это уж совсем ни в какие ворота: ни в щель, ни в рот, ни в наоборот. — Лерик налила в свой бокал шампанское, выпила залпом. — Не помнит она! Так зачем тянешь? Давно надо вильнуть мальчику попкой на прощание и искать, искать, искать… хоть пол страны переискать. Это не простое дело, хоть многим и кажется, что блядство. Нет, это не блядство, блядство, когда за деньги, вот это блядство, а это называется трудоемким поиском залога счастливой супружеской жизни. — От переполнявших ее чувств она заходила по комнате. — Чем он тебя, если не прибором, приклеил. Красотой, что ли?

Дюша кивнула на висевший на стене большой масляный портрет Благоя в роли Александра Баттенбергского, но та даже не удостоила его взглядом.

— Так красивых за версту обходить надо! Красивых и высоких. Это же аксиома: у одних секс на морде только, а у других его вообще нету — все в рост ушло. Коренастый урод — вот мужик! Его природа многим обделила, зато о болванке позаботилась: крепкая, что твой черенок от лопаты.

… За эти часы выяснилось, что фамилию свою Лерик обнародовать не может, секрет, а то узнают — убьют, чего доброго: отец в ЦК работает. «Вон, видишь, под окнами качок плосконосый ходит — охрана, будь она неладна, его тоже на совместимость проверяла — нет, не моей постели посетитель. Живу пока под маминой фамилией — Неделина. Но скоро эта подпольщина закончится, и я из нее вылезу: советской власти вот-вот писец придет…»