Газета Завтра 431 (8 2002) - Газета Завтра Газета

Эдуард ЛИМОНОВ. В тюрьме я оказался впервые в 58 лет, т.е. уже человеком, закаленным жизнью — предательствами, опытом одиночества — потому шокирован тюрьмой не был. Хотя здесь тюрьма особая — это Бастилия, это склеп для государственных преступников. Здесь тебя проводят, как тень, чтобы ты не видел других теней. Для людей, всецело обращенных в социум, не привыкших к умственному одинокому труду, здесь, я полагаю, — невыносимо. Я — профессиональный затворник, потому мне легче. Другие тюрьмы — Бутырка, Матроска — там общество, и, наверное, его слишком много. Там много социума, здесь мало — один, как правило, сокамерник.

На самом деле тюрьма — это репетиция смерти. И, разумеется, как с высокой вершины, открываются мощные виды на человечество, копающееся на своих мерзлых и жалких нивах. Тюрьма дает право на величие. Я думаю, судьба меня особо отметила: в пошлый век без героев быть обвиненным в таких "преступлениях", в которых и Разину с Пугачевым было бы не стыдно быть обвиненными.

А. П. Из чего складывается твой тюремный быт? Какие люди тебя окружают? Какие "судебные" перспективы? Как связан ты с внешним миром?

Э. Л. Тюремный быт следует правилам внутреннего распорядка, висящем на стене. Подъем в 6 утра, отбой в 22 часа, между ними день, полный всяких тюремных мелочей. Обычно во второй половине дня, с 14.30, меня выводят в другую камеру, где я пишу часов эдак до 19.30. Сейчас я знакомлюсь с материалами дела, потому писать могу только после обеда в субботу и воскресенье. Большинство з/к здесь спят, я сплю свое от 22.00 до 6 часов и если удается чуть-чуть после, до прогулки. Прогулка во двориках наверху. Обычно гуляю один, сокамерник ходит гулять редко. Прогулка — час, во время прогулки отжимаюсь от пола, приседаю, бег на месте. Так весь час. Если лежит снег — значит, в снегу, дождь — под дождем. Я не пошел на прогулку только один раз.

Окружает меня сейчас один человек. Сидит за мошенничество. До этого с нами сидел третий — Аслан Алхазуров, боевик-"мюрид", проходил по делу Радуева (он уже осужден), спокойный, рыжий, достойный тип. С внешним миром я связан письмами, газетами, телевизором (смотрю только новости) и адвокатом.

А. П. Я знаю, ты много думаешь, пишешь. Твои "тюремные письма" я читаю в "Лимонке". Но, говорят, ты занят книгами, — прозой, публицистикой. О чем они? Как удается работать в тюрьме?

Ведь это — "репортаж с петлей на шее"!

Э. Л. Я написал "Книгу воды", весной она будет опубликована. Написал еще несколько книг, и они тоже, разумеется, будет опубликованы. Администрация дает мне возможность, не препятствует писать, поскольку, как ни крути, я известен в России и Европе как профессиональный писатель. В камере, куда я хожу писать, стоит для меня настольная лампа времен расцвета КГБ, крашеная в зеленый цвет, на таком медном локте. В тюрьме размышляют все — это место для размышлений.

О чем книги? "Книга воды" — это остановленные мгновения жизни. Может, это то, что проносится у человека (перед мысленным взором) перед расстрелом, за мгновение до расстрела. Все мгновения этой книги связаны с водой: у рек, озер, водопадов, океанов, морей. Есть там и мгновение "Баня в Лефортово". Ну да, репортаж с петлей. Но ведь мы все ходим с петлей. Смерть — профессиональная болезнь человека.

А. П. Много твоих молодых соратников по партии сидят в тюрьмах. Я думаю, твое пребывание в "Лефортове" — есть восстановление этического равновесия: ты — не вождь, из безопасного кабинета посылающий своих функционеров на муки и подвиги, но равноправный "зэк" и мученик, разделяющий со всей партией ее жертвенную драму. Эти повальные аресты среди НБП — не разгром партии? Не сокрушение духа?

Э. Л. Я никогда не был вождем из кабинета. Да, — я зэк и по-человечески, если — мученик. И если у кого были сомнения в том, что мной движут героические помыслы и стремления, то моя судьба исполнена сейчас самого высокого смысла. Ребята это видят, они это понимают. Мне грозит как руководителю больше всех и как идеологу больше всех. Власть постарается меня погубить. Это старое русское понятие как нельзя подходит к тому, что делает власть. "Процессами" власть не просто сажает, но губит: долго жует, выплевывает, опять хватает зубами. Хотят погубить меня, чтобы погубить партию, виной тому удачная формула партии, удалось собрать если не всю, то большую часть протестной молодежи. Такая партия, как НБП — крайне опасна. У нее гигантская взрывчатая сила. Если бы мы, НБП, существовали в октябре 1993 г., то, уверен, история России была бы другой.

Но ФСБ поздно за нас взялось. Теперь репрессии только добавляют нам популярности. История партии состоялась, будет продолжение, будет второе поколение НБП, если вырежут первое. Я за судьбу партии не опасаюсь.

А. П. На какую социальную реакцию ты рассчитываешь? Вектор российского общества повернут вспять от социализма. Оно погибает, вымирает, перестает существовать, но страшится повернуть глаза в недавнее великое прошлое. Революционный дух оставил Россию, "социалистический ребенок" убит. В народе — великое утомление, разочарование. Революция перекочевала в исламский мир. Считаешь ли ты, что из твоей " искры" воспылает "пламя"? Может быть, дрова слишком сырые? Или вместо них — зола?

Э. Л. В России, Саша, нет общества, потому нет и вектора. Я знаю, ты к советской власти относишься с уважением, по меньшей мере, я тоже когда-то относился. В последние годы я, однако, пришел к выводу, что она успешно вырастила обывателя, человеческий тип. На убогих фильмах-комедиях, на "Бриллиантовых руках", "Иван Васильевич меняет профессию", "Операция Ы", "Золотой теленок", все эти карнавальные ночи, где нет героя, а торжествует хам-обыватель. Теперь всему этому свинству наследует режим, где "герои" — Жванецкие и вся эта пошлая кодла. Недаром сейчас президентскую премию получил писатель Жванецкий — это апофеоз свинства в культуре. (Да и культуры-то кот наплакал у современной России, ты уж извини, я думаю, ты считаешь иначе). Так вот, на социальную реакцию я рассчитываю и вижу: в России есть несколько миллионов беспризорных без родителей и еще несколько миллионов пацанов, презирающих своих убогих родителей. Только они — боеспособны. Остальное наше общество, увы, убого в своих буднях и помыслах. (Однако так, наверное, всегда и было). НБП начала нечто, что, по всей вероятности, так же значительно, как то, что начали декабристы, а потом народовольцы. Деспотизм никуда не уходил с нашей земли, у нас на самом деле никогда не было ни социализма, ни капитализма, но всегда был и сейчас есть деспотизм. Мы сделаем все, чтобы осколки нашей "Лимонки" детонировали крушение Нового Деспотизма. Я честно выполняю свою миссию, свой долг. Если дрова, как ты говоришь, окажутся сырыми, то загорятся со второй спички, с третьей. Но то, что это будет НБП и ее флаг, я не сомневаюсь. Все остальные протестные силы в России — или силы прошлого, или провинциальны. То, чего нам не хватает, мы наберем в пути. Поумнеем.

А. П. Кто — фермент сопротивления, фермент развития в обществе? Рабочий класс? Интеллигенция? Национальная буржуазия? Военные? Молодежь? Политическая элита? Кто разбудит спящего? Кто сможет противодействовать "организационному оружию", с помощью которого покорили Россию?

Где, в каком уголке живет личинка Революции?

Э. Л. В своих лекциях в "Лимонке" я писал о рабочем классе. Он никогда не являлся авангардом борьбы, скорее хорошим резервом голодных и неустроенных. Авангардом всегда были специальные люди, социально неудовлетворенные, по-современному — маргиналы. Статистика революционных организаций и революций 1905 и 1917 гг. в России и чужих революций говорит об этом безапелляционно. В атаку, и это тоже статистика, встают 3-4 самых осатанелых вначале, потом несколько десятков, затем многие (кое-кто не встает). "Личинка революции" звучит не очень уклюже, но пусть будет по-твоему: личинка. Социально неудовлетворенные выходят их всех классов общества (обязательное условие: крайняя молодость), но более всего их поставляет тот класс или слой, который принято называть мелкой буржуазией. Еще есть, не помню чей, но очень разумный афоризм: "Голодные революций не совершают. Их совершают сытые, которых не покормили три дня". Действительно, голодные необязательно буйные, чаще всего это покорные. Я понимаю, что в бывшей соцстране рабочий класс — это икона. Но я сам до 37 лет был разнорабочим, мне можно, увы, — рабочий класс это в большинстве своем сборище неинициативных людей, продающих свое время и руки. Лучшие уходят из рабочего класса. В споре Маркса с Бакуниным (чрезвычайно важный спор, который не закончился и сейчас, через полтора столетия после их смерти) я все чаще становлюсь на сторону Бакунина, может быть, именно потому, что два года был рабочим-литейщиком (а сверх того классическим злым пролетарием). Нет, не рабочие, рабочих опутала по рукам и ногам семья. Об этом можно говорить много. Старые красные пенсионеры пишут мне в тюрьму, приветствуют, рекомендуют учиться у Ленина. Я учусь, но только не тому, чему рекомендуют. Ленин был гениальный, гибкий, решительный и не догматик. Ленин бы одобрил мои размышления. Мир видоизменился. Ленин бы не одобрил слепого следования Ленину. Я знаю, что я не одинок.